Этой публикацией я попробую пойти по стопам уважаемого Дилетанта.
Событиям, описанным в этой книге, предшествовало следующее: какой-то начальник послал Рудольфа Плюкфельдера, тогда ещё неокрепшего мальчика из немцев-спецпоселенцев, в шахту с вредными условиями. Примерно через неделю работы в этих условиях Рудольфу стало так плохо, что врачи еле его откачали и дали инвалидность. Но мальчика вернул к жизни спорт. К концу 1940-х - началу 1950-х годов Плюкфельдер стал одним из лидеров СССР по классической борьбе в своей весовой категории (скорее всего, 76 кг). Однако в связи с тем, что ему не давали спортивно расти из-за его неподходящей национальности, Плюкфельдер переключился на тяжёлую атлетику, где также начал добиваться всё бОльших и бОльших успехов.
РУДОЛЬФ ПЛЮКФЕЛЬДЕР ЧУЖОЙ СРЕДИ СВОИХ КНИГА II ИЗ КИСЕЛЁВСКА ВОКРУГ СВЕТА МОСКВА 2009
УДК 054.6 ББК 63.3 П40
Р.В.ПЛЮКФЕЛЬДЕР Чужой среди своих. Книга II. Из Киселёвска вокруг света
Ред. В.Ф.Дизендорф. М.: Центр немецкой культуры, Общественная академия наук российских немцев: - 2008. - 848 с.
ISBN 978-5-93227-013-4
Настоящее издание - вторая книга воспоминаний выдающегося спортсмена-тяжелоатлета, олимпийского чемпиона, неоднократного чемпиона мира, Европы и СССР, заслуженного мастера спорта СССР и заслуженного тренера СССР Рудольфа Владимировича (Вольдемаровича) Плюкфельдера (Пфлюгфельдера), с 1991 г. проживающего в Германии. Издание охватывает основную часть его активной спортивной карьеры (1954-1961 гг.), начавшуюся для автора с дебюта на чемпионате СССР и завершившуюся завоеванием им второго титула чемпиона мира. В этот период автор жил в г. Киселёвск Кемеровской области. Книга предназначена для всех читателей, интересующихся спортивной жизнью, а также отечественной историей, в частности - историей российских немцев.
Первая книга воспоминаний «Невыездной», посвящённая детству и юности автора, вышла из печати в Москве в 2008 г. Последующие автобиографические книги Р.В.Плюкфельдера охватят период его тренерской работы (с 1965 г.), когда он, став ведущим специалистом в своём виде спорта, воспитал многих прославленных советских спортсменов-тяжелоатлетов.
Издание осуществлено Центром немецкой культуры в РНД (Москва) Общественной академией наук российских немцев при финансовой поддержке Министерства внутренних дел Федеративной Республики Германия через АНО «Брайтенарбайт»
Стр. 3 img 184 ГОД 1954-й: АНЖЕРО-СУДЖЕНСК - ПЕТРОЗАВОДСК
Весной 1954 года нас, кузбасских тяжелоатлетов, собрали в Анжеро-Судженске. На основании определённых нормативов в сумме троеборья здесь производился отбор для участия в чемпионате СССР.
В итоге отбора по всей стране было допущено 158 атлетов от 16 команд спортивных обществ. Соревнования должны были пройти 10-13 мая 1954 г. в Петрозаводске, тогдашней столице Карело- Финской ССР.
Для меня, до сих пор „невыездного“ немца-спецпоселенца, это было грандиозное событие. Мы с Иваном Кошкиным, моим другом и учеником, радовались как маленькие дети.
От Кемеровской области на чемпионат попали в основном ребята из шахтёрских городов. Иван Кошкин, еле согнав вес до необходимого уровня, выступал в легчайшем весе (56 кг). Чемпионом здесь стал Бакир Фархутдинов („Динамо“, Москва): жим - 95 кг, рывок – 95 кг, толчок – 120 кг, сумма троеборья - 310 кг. Кошкин занял 9-е место, подняв соответственно 85+75+100=260 кг. На соревнования попал и самый мой молодой ученик - Анатолий Коржов. Он выступил слабо, но был в восторге, увидев собственными глазами многих атлетов, о которых раньше только читал в газетах.
Как и он, я был на таких больших соревнованиях „белой вороной“. Двери в гостиничных номерах часто бывали открыты, и я мог видеть через коридор, что в номере напротив лежит на кровати человек, задрав ноги к стене. Это был будущий чемпион 29-го лично-командного первенства СССР 1954 года Владимир Пушкарёв. Выступая в среднем весе (82,5 кг), он поднял в жиме 117,5, в рывке – 125 кг, в толчке - 162,5 кг, в троеборье - 405 кг. Второе место в этом весе занял Николай Меркулов (Вооружённые Силы, Киев), поднявший 125+120+155=400 кг. Третьим был Трофим Ломакин (Вооружённые Силы, Москва), набравший в сумме 395 кг. Став чемпионом СССР в 1953 г., этот кряжистый атлет, выходец из Алтая, год спустя выступил неважно, не дотянув до своего прошлогоднего результата в рывке 7,5 кг, в толчке - 12,5 кг, а в троеборье - целых 20 кг.
Стр. 4-5 img 185 В будущем Трофим Ломакин станет моим главным соперником. Но в Петрозаводске я был далёк от соперничества с корифеями, передо мной стояла совсем другая задача - не „светиться”, чтобы, не дай Бог, не обратить на себя ненужного внимания. Выступать в полную силу не советовал мне и мой друг Иван Кошкин. Ещё слишком свежо было в памяти, как в декабре 1947 г., на соревнованиях в г. Копейск Челябинской области, меня, „невыездного” немца, пытались сдать в милицию мои земляки с Украины, дабы избавиться от лишнего конкурента. Этот неприглядный эпизод я описал в первой книге своих воспоминаний.
Вот и в Петрозаводске я боялся, что всё это может повториться: в то время драконовские нормы спецучёта ещё распространялись на нас, российских немцев, в полной мере. Поэтому я ходил по Петрозаводску как глухонемой. С людьми общался мало, стремился избегать контактов с навязчивыми собеседниками и побольше увидеть город.
Меня поразили его крупные современные здания. Было видно, что они построены совсем недавно, уже после войны. Большим и величественным показался мне местный драмтеатр. Создавалось впечатление, что война совсем не затронула эти места.
А в основном я, конечно, старался посмотреть соревнования от начала до конца. Даже штангисты небольшого роста, весом 56 кг, выходя на сцену, смотрелись из зала гигантами. Большое значение имела и обстановка, максимальное внимание к такому трудному виду спорта, как тяжёлая атлетика, которое чувствовалось здесь. Я особенно хотел увидеть на этих соревнованиях своего любимого атлета Григория Новака. К сожалению, он в Петрозаводске не выступал, по какой причине - я так и не смог узнать.
Просмотрев две первые весовые категории, я с точки зрения техники мало что для себя почерпнул.
В полулёгком весе (60 кг) чемпионом стал Рафаэл Чимишкян („Динамо”, Тбилиси) с результатом: жим - 102,5 кг, рывок – 105 кг, толчок - 137,5 кг, сумма - 345 кг. Он и произвел на меня наибольшее впечатление. Большинство штангистов имеют с анатомической точки зрения непропорциональное сложение: либо сильный плечевой пояс, но слабые ноги, либо наоборот. А вот Чимишкян от рождения обладал полной телесной гармонией. Жаль, что в те годы печать ни слова не писала о красоте фигуры штангистов.
Правда, с технической точки зрения мне в этом весе больше всех понравился Иван Удодов („Динамо”, Ростов-на-Дону), хотя он и занял только 3-е место с суммой 332,5 кг. В технике жима у меня с Иваном было полное совпадение. В этом упражнении он отстал от Чимишкяна всего на 2,5 кг, опередив на 5 кг серебряного призёра в общем зачёте.
Вообще, после этих соревнований к жиму перестали придираться так строго, как раньше. Видимо, судьи, да и тренеры решили считать жим техническим упражнением. Простой примитивный жим был под силу только Григорию Новаку, но и он отличался мощным первоначальным ускорением. Остальные атлеты старались придать штанге ускорение внизу за счёт сжатия своего тела, как бы катапультируя снаряд вверх.
Проблема была в том, что не каждому удавалось выполнить этот прием в привычной классической манере. Позднее я выяснил, почему. Оказалось, что если предплечья атлета от природы удлинены, то за счет сжимания плечевого пояса создается мощное усилие вверх. Теперь, если штанга уже вышла на уровень глаз, то остаётся только ее дожать. В эти тонкости никто вникать не хотел. А я и тогда знал, что в жиме имеются большие резервы.
Но борьба за чистоту жима не прекращалась. Особенно спекулировали на этом судьи, поднимая тем самым свою значимость. Перед соревнованиями - как у нас, так и за рубежом - шло предварительное задариванье судей. В СССР никто не знал заранее, кто и какой вес будет судить. Зато на чемпионатах мира или Олимпийских играх всё было известно за год вперед: фамилия судьи, страна, которую он представляет, весовая категория. Многие спортсмены считали, что судьи судят по своему усмотрению, то есть в зависимости от симпатии или от антипатии к данному атлету.
В 1964 г. на Олимпиаде в Токио мой результат при подходе в жиме к весу 155 кг зависел от чехословацкого судьи. Судьи не засчитали мне вес: двое - против, один - за. На банкете я спросил у чеха:
- Вы смотрели видеокассету с моим жимом?
- Да, смотрел, всё было хорошо, - ответил тот. - Но я получил установку от нашего коллектива: судить советских спортсменов по всем правилам. Ваш тренер Аркадий Воробьёв придрался к нашему Гансу Здражиле за повязку на пальцах и тем самым сбил ему настрой на вес. Воробьёв это сделал умышленно, вот я и нажал на красную кнопку. А так как это жим, то тут 50 на 50 - можно засчитать, а можно и нет.
Стр. 6-7 img 186 Если мне тогда засчитали бы 155 кг в жиме, то я установил бы в троеборье мировой рекорд. Но, как видно, не суждено.
Вот и за 10 лет до этого я всё ходил вокруг атлетов и не мог понять: почему одним засчитывают вес, а другим - нет? Я пришёл к выводу, что нужно сильно фиксировать ноги, чтобы они не „гуляли” во время мощного начала жима.
Лёгкий вес (67,5 кг) в Петрозаводске выиграл Дмитрий Иванов („Спартак”, Москва), известный в будущем журналист газеты „Советский Спорт”: жим – 115 кг, рывок – 115 кг, толчок - 142,5 кг, сумма - 372,5 кг. Среди полусредневесов (75 кг) первенствовал Юрий Дуганов („Искра”, Ленинград) - соответственно 115+127,5+150=392,5 кг. Вторым здесь был Фёдор Богдановский (Вооружённые Силы, Ленинград), самый молодой тогда атлет: 120+115+145=380 кг.
Я выступал в весе 75 кг, подняв в троеборье небольшой вес, и во время соревнований смотрел, как разминался Ю.Дуганов. Юрий был красиво сложен, а его техника рывка была такой своеобразной, что уму непостижимо, как он поднимал штангу. Тем не менее Дуганов установил в этом движении 9 мировых рекордов: начав в 1950 г. со 127,5 кг, он в 1955 г. в Подольске довёл свой результат до 133 кг. Дальше его пошёл только в 1958 году, в Стокгольме, Томми Коно из США - 133,5 кг.
Дуганов был тогда самым плодовитым из мировых рекордсменов. Но его технику рывка не принял на вооружение никто. Эксперимент, который провёл в этом отношении я, оказался катастрофически неудачным. Только такой талантливый и неповторимый атлет, как Юрий, мог работать этим стилем. Он обладал и рекордом в рывке одной рукой, доведя его до 98 кг.
В следующей весовой категории (82,5 кг) мировой рекорд в рывке установил в Пекине в 1956 году Аркадий Воробьёв - 136,5 кг. Затем его опередил Джим Джордж из США - 137,5. 28 сентября 1958 года, в Ростове-на-Дону, я „снял” рекорд Джорджа - 138 кг. Перед этим тренеры сборной Н.И.Шатов и И.З.Любавин вкупе с „компетентными органами” бессовестным образом решили не брать меня на чемпионат мира в Стокгольм. А свой последний мировой рекорд в рывке - 142 кг - я установил 21 декабря 1961 года в Днепропетровске.
В весе 82,5 кг, как я уже писал, в Петрозаводске выступал Николай Меркулов, красивый стройный атлет, который сражался за победу с В.Пушкарёвым, но проиграл. Выступив в своем весе, я имел возможность наблюдать за кулисами, как разминаются атлеты. Мне понравился Меркулов. После выступления я решил поговорить с ним на волнующие меня темы - как подводить себя к соревнованиям, за сколько времени нужно снижать нагрузки и т.п. Николай согласился поделиться со мной. Я дал ему свой адрес, он гоже хотел дать мне свой, но сказал, что в армии ему пообещали жилье и скоро у него будет новый адрес.
Через год я узнал, что в квартире Меркулову отказали. К тому же он поссорился со своей невестой и решил уйти из жизни. Съездив на соревнования за границу, он нелегально купил себе пистолет. Этим оружием Николай и попытался покончить с собой. Он приставил пистолет к виску и нажал на спуск. Пуля прошла сквозь голову, но мозг каким-то образом остался невредим. Однако Николай Меркулов ослеп на всю жизнь. Он все-таки женился на своей тогдашней невесте и, насколько я знаю, живёт в Киеве до сих пор.
Этот печальный случай, увы, далеко не единичен в среде наших штангистов. Покончит жизнь самоубийством Григорий Щеглов (Вооружённые Силы, Москва), занявший на чемпионате в Петрозаводске 2-е место в лёгком весе с суммой 360 кг. Вскоре точно так же уйдёт из жизни А.Жгун, затем - Е.Кацура. Я ещё вернусь к трагедиям Анатолия Жгуна и Евгения Кацуры. Чем объяснить всё это? Быть может, тем, что штанга притягивает к себе очень азартных людей?..
В Петрозаводске я впервые увидел Аркадия Воробьёва (Вооружённые Силы, Свердловск). Он стал чемпионом в полутяжелом весе (до 90 кг) с результатом 130+135+170=435 кг.
Победитель в тяжёлом весе (свыше 90 кг) Алексей Медведев (собственный вес 104,4 кг) показал результат 142,5+137,5+170=450 кг. В 1953 г. Медведев также стал чемпионом СССР, но с суммой 427,5. Таким образом, за год он поднял свой результат в троеборье на 22,5 кг! Высвечивался новый супертяжеловес. Тем не менее, тренерский совет сборной не выставил Медведева на чемпионат мира 1954 года в Вене.
Стр. 8-9 img 187
Как ни парадоксально, расчёт тренеров оказался правильным. Вместо тяжеловеса был выставлен второй, наряду с Р.Чимишкяном, полулегковес - И.Удодов. Они оба подняли по 350 кг, и схватка у них получилась довольно забавная. В жиме Иван опередил Рафаэла на 2,5 кг, в рывке такой же перевес был за Чимишкяном, а в толчке они подняли одинаковый вес - по 137,5 кг. Теперь всё зависело от собственного веса. Чимишкян и Удодов вместе сгоняли вес в бане, но при взвешивании Иван оказался тяжелее. Таким образом, в этом весе команда СССР завоевала и золотую, и серебряную медали.
А Медведев на победу в Вене рассчитывать не мог: чемпион мира Норберт Шемански из США победил здесь с результатом 150+150+187,5=487,5 кг, превысив сумму чемпиона СССР на 37,5 кг.
В итоге сборная СССР победила в командном зачете, завоевав 3 золотые и 3 серебряные медали. У команды США оказалось 3 золота, 1 серебро и 1 бронза. Самым именитым атлетом на этом чемпионате стал Р. Чимишкян, установивший 3 мировых рекорда. Так завершился для нас, штангистов, год 1954-й.
* * *
После Петрозаводска меня встретили в г. Киселёвск Кемеровской области, где я тогда жил, весьма торжественно. Я не занял призового места, но сумел добраться из Сибири даже до Ленинграда.
Мой киселёвский жизненный наставник, профессор А.А.Гинке, о котором я написал в предыдущей книге, много рассказывал мне о своём родном Санкт-Петербурге, однако этот город оставался для меня загадкой. По пути в Петрозаводск мы останавливались в Ленинграде, но стояли там недолго, и куда-то сходить у меня не было возможности.
Снова в вагон, опять стук колес, который настолько впитался в нашу плоть и кровь, что казался чем-то очень знакомым и естественным.
В этой поездке я отвечал не только за себя, но и за своих учеников - Кошкина и Коржова. Иван Кошкин не вызывал у меня особого беспокойства, но за молодого Анатолия Коржова я волновался. Он с таким любопытством и с такой жадностью смотрел на людей, что готов был идти куда и к кому угодно.
Нам выдали на поездку командировочные, но это были настолько мизерные суммы, что позволить себе за счет этих денег мы практически ничего не могли. А Анатолий всё время сидел в вагоне-ресторане и попивал пиво „Жигулевское”. По всему было видно, что его не интересуют новшества тяжёлой атлетики, проблемы ее техники или стратегии. Распишешь ему тренировки, а он заранее говорит:
- Это я выполнить не смогу.
На вопрос „почему?” следует ответ:
- Нет желания.
Постепенно я установил, что у Анатолия нет внутренней тяги к штанге, нет потребности вознаградить себя за предыдущие нагрузки. Не ощущая мышечной радости от подъема веса, он все время недотренировывал свой организм. Здесь важную роль играл психологический фактор.
Я не решился насиловать атлета: в те годы судьба штангиста мало зависела от его результатов - штанга предназначалась прежде всего для успехов на производстве и для заполнения пустого свободного времени.
В то же время я знал: тело должно трудиться, правильные целенаправленные тренировки, без насилия над организмом, постепенно и незаметно приведут к цели, и тогда тренировочный процесс станет благом, а не болью и наказанием.
Порой атлет замечает, что он все тренируется, а результаты стоят на месте. Тут возникают сомнения и разочарования. Анатолий Коржов доверялся мне во всем. Он проявлял активность в организации тренировки, причем у него, такого молодого, было поведение взрослого человека. И я тоже верил в него. Вот и на чемпионате в Петрозаводске Анатолий прибавил в сумме троеборья, хотя и занял последнее место в своем весе.
Главным его достоинством было то, что он мог собраться в кулак и реализовать свои возможности независимо от того, на какого масштаба соревнованиях выступал. Я размышлял, как найти у него резервы силы. Как-никак, это был первый мой ученик, ставший в будущем мастером спорта СССР.
С Иваном Кошкиным были другие проблемы - у него от природы не было включения в локтях, и из-за этого он не мог реализовать свои возможности. Он брал на грудь на 20 кг больше своего лучшего результата, но поднять этот вес от груди не мог.
Стр. 10-11 img 188
Чтобы мобилизовать все силы, требуется еще и дисциплина. Дисциплина во всём. Организм особенно не терпит, когда над ним издеваются, что принято называть нарушением спортивного режима.
* * *
У Анатолия Коржова не было отца, только мать и брат, но его нельзя было назвать „человеком с улицы“. Он тренировался уже 3 года. После того, как Анатолий попытался совершить самоубийство, которое не удалось ему по чистой случайности, я проникся к нему особым сочувствием и вниманием. В то же время я не хотел отнимать у него то, что он считал для себя самым важным.
Трёх лет достаточно, чтобы понять, в каком направлении человек может пойти. Но только в Петрозаводске я окончательно убедился, что Анатолий любит жизнь, не желает отказывать себе ни в чем и хочет иметь все немедленно, сегодня. А того, что за его занятия спортом, который и мобилизует, и отвлекает человека от всяких непристойностей, платит общество, - этого он понимать не желает. Живя как бы в кредит, взаймы, он считал, что так и должно быть, и стремился переложить свои проблемы на другие плечи.
Вижу, Анатолий после соревнований опять сидит в ресторане. Я подсел к нему и спрашиваю:
- Как ты думаешь, почему я не сижу в ресторане?
- Не знаю, наверно жадничаешь, - пожал плечами Анатолий.
- Ну хорошо, скажи, сколько суток мы ехали от Сибири до Петрозаводска?
- Около пяти, - насчитал Коржов.
- И сколько ты за это время израсходовал своих денег, так называемых командировочных?
- Не считал.
- А сколько у тебя осталось в кармане?
Анатолий сунул руку в карман, прикинул.
- Да, - говорит, - что-то мало остается на обратный путь. - Он опустил глаза. - Черт побери, так хорошо было сидеть в ресторане, а ты тут мне испортил настроение!
Подошла официантка, несет еще 4 бутылки пива, заказанные Анатолием. Он спрашивает:
Рудольф, будешь пить?
- Нет, - сказал я, - у меня едва хватает денег на обратный проезд.
Коржов отнес бутылки за другой столик и принес назад деньги, уплаченные за пиво. Сидим, молчим. Я подумал, что он сейчас уйдет от меня, такого назойливого тренера. Но нет, сидит. Затем говорит:
- Ну, до Сибири как-нибудь доеду.
- А ты когда-нибудь голодал в своей молодой жизни? - спросил я.
- Зачем тебе это? - взвинтил глаза Анатолий.
- Ты скажи, да или нет?
- Нет, - четко отвечает Коржов.
Я ничего не говорю, жду его дальнейших мыслей. Тут Анатолий наклонился к столу и со смешком сказал:
- Если мы будем ехать в одном купе - ты, Кошкин и я - неужели вы меня оставите голодным?
- Значит ты преподносишь нам свои ресторанные удовольствия как свершившийся факт? Вроде с тобой произошел несчастный случай, а теперь, Иван и Рудольф, поделитесь с Анатолием? Выходит, ты живешь во благо своему рту, а мы, если откажем тебе в еде или не дадим денег, будем черствыми и жадными людьми?
Тут я подумал, что Анатолий, видимо, считает: мол, не дадут поесть, ну и ладно, не умру же я с голоду.
- Может, ты и прав, - сказал я. - Нужно обязательно обжечься, чтобы понять, как это больно.
- А ты голодал? - вдруг спрашивает Коржов.
- Да, - отвечаю я коротко.
- И сколько же дней? - вежливо продолжает расспрашивать Анатолий.
- Совсем без еды я оставался 5 дней, а частично - целый год.
- Ну и как? - со смешком поинтересовался он.
- Об этом я спрошу тебя, когда мы приедем в Киселёвск. А теперь продолжай развлекаться, но смотри, чтобы в 11 вечера был в номере, иначе мы без тебя не уснем.
** *
Стр. 12-13 img 189 Назавтра мы сели на поезд Петрозаводск-Москва. Устроились с Кошкиным в одном купе, ждем Анатолия. Он не спешил - видно, разглядывал на перроне голубей и все остальное, что двигалось вокруг. Я волнуюсь, видя, что моя опека над Коржовым принимает нежелательный оборот. Кошкин смотрит в окно и приговаривает:
- Вот засранец, где же его носит?
Поезд трогается, Анатолия нет. Вагон все чаще стучит на стыках, и мое сердечко, слышу, тоже набирает обороты. Не находя себе места, я вышел из купе. Стоим с Иваном в коридоре, и на уме у нас только одно. Чемпионат в Петрозаводске ушел куда-то далеко, будто с воза упал.
У Кошкина от природы был дефект речи, а когда он волновался, то так гундосил, что нужно было внимательно прислушиваться, чтобы понять, о чём он говорит.
- Видишь, какой он, Коржов, думает только о себе! - сказал Иван. - Сколько ты с ним возишься, а он всё не понимает, что мы за него переживаем.
Я мысленно ругал себя, что не осадил Анатолия железной рукой. Сам ведь думал, что в таких случаях доверять ему нельзя. Слишком он еще молод и теперь может влипнуть черт знает куда.
Иван зашёл в купе, а оттуда вышел пассажир, тем временем подсевший к нам, - молодой мужчина лет 25-27. Он приблизился ко мне и шепотом спросил:
- Вот с нами едет человек - он что, больной? Почему он говорит через нос?
Мои мысли были далеко, и я не сразу понял, о чём идет речь. А когда попутчик настойчиво переспросил, я, как бы между прочим, брякнул:
- Вы правы, у него запущенный сифилис, он ездил в Петрозаводск на спецлечение.
Вижу, товарищ заволновался, стал топтаться на месте. А меня понесло, и я с серьезной миной прошептал:
- Вы руку ему не подавайте и держитесь от него подальше.
- А как же вы сами? - ужаснулся попутчик.
- Я его сопровождаю, у меня есть специальные таблетки против заражения.
Не дослушав, мой собеседник помчался к проводнице, она открыла ему соседнее купе.
Избавившись от нежелательного в этой ситуации соседства и устав ждать в коридоре, я опять вошел в купе. И тут вдруг появляется Анатолий. У меня будто сняли с плеч несколько пудов. Кошкин сильно ругал Коржова, сказал ему, что он эгоист.
А я наконец осознал, что Анатолий не стремится шаг за шагом повышать свое спортивное мастерство. Стало быть, он в каком-то смысле эксплуатирует и спорт, и меня. Или тут было примешано что-то ещё, чего я не мог уловить? С этого дня я окончательно уяснил: сколько тренер ни приложил бы сил и желания, чтобы воспитать чемпиона СССР или мира, если сам атлет не согласен с этим на все 200%, то ничего из этого не выйдет.
Анатолий понял, что мы с Иваном сильно на него обиделись. Он стал оправдываться, а потом залез на верхнюю полку, где уже лежала постель, и забылся мёртвым сном.
Мы с Иваном ходили есть в вагон-ресторан. В Москве купили пахучего чёрного хлеба, отломили краюшку и положили Коржову под нос. Он проснулся, съел хлеб и снова уснул. За четверо суток пути от Москвы до Сибири он съел всего 200 граммов хлеба.
В Киселёвске, на станции Акчурла, когда мы вышли из поезда, Анатолия от слабости качнуло. У него закружилась голова, но я успел его подхватить. По дороге к автобусной остановке Коржов страдающим голосом сказал:
- Теперь я понял, как тяжело не есть несколько суток. Спасибо, Рудольф, вы преподнесли мне урок. Я запомню его на всю жизнь.
Так оно, видимо, и было.
Вскоре Анатолий ушел служить в армию. Там он тоже выступал, но его результаты по штанге застопорились. Они и не могли вырасти, так как у него не было возможности систематически тренироваться. А если и была, то ему мешало врождённое нежелание напрягаться. Правда, благодаря прекрасной нервной системе, он всегда подтверждал норму мастера спорта, пока планку мастерского норматива не подняли.
Долгая дорога в Петрозаводск и обратно выбила меня из привычного ритма восстановления силы. При остановках в пути я делал пробежки, сажал на плечи Кошкина и приседал с ним.
Но всего этого было мало для моего организма. После суточного отдыха моим мышцам нужна была серьёзная нагрузка. Если к этому времени у меня не было возможности тренироваться, в организме начинались застойные явления, мышцы хуже реагировали на раздражители. Чтобы навести порядок в организме, мне нужен был четкий распорядок дня. Этого можно было достичь только в домашних условиях.
* * *
Дома меня ожидал маленький человечек - моя вторая дочь Лиля. Ольга, наша старшая дочка, в свои неполных три годика охотно игралась с сестренкой. Снова работа на шахте и, конечно, тренировки.
В моё отсутствие поредел отряд наших штангистов. Многие парни после школьных экзаменов отправились учиться дальше. В основном они уехали в мореходные училища, некоторые поступили в наш горный техникум.
Дома на меня возложили заготовку сена. У моего старшего брата Николая, который жил с семьей в одном доме с нами, была корова, у меня - тоже. Вот я и мотался по окрестностям на мотоцикле в поисках сенокосных угодий.
Главный косарь - это наша мать. Никто не мог с ней состязаться, мать косила широко и четко, да и косу точила отлично, она была как бритва. Правда, отбивать косы приходилось мне. Пока мы с моим другом Иваном Кошкиным приезжали после работы на сенокос, мать уже заканчивала косить.
В дни тренировок вместо меня на покос ездил брат. Жили мы с ним дружно. Он больше не критиковал меня за занятия спортом - наоборот, подставлял свое плечо.
Готовое сено нужно было доставлять домой. У меня была возможность достать на шахте автомашину, но я хорошо знал своих коллег-коммунистов. Если высшие органы власти как-то поощряли спорт, то в низах, на партсобраниях, часто звучало недовольство по этому поводу.
Меня постоянно критиковали в те годы, если я уходил с работы на час раньше или уезжал на соревнования. Наш коммунист С.Найдёнов высказался с трибуны так:
- Пусть Плюкфельдер отдаёт свою силу производству. Зачем нам нужны его рекорды? Если ему в радость поднимать тяжести, он прекрасно может поработать за меня, а я съезжу на охоту. Ведь больше будет пользы, если я привезу десяток уток? Правильно я рассуждаю, ребята?!
- Правильно! - кричал зал.
Поэтому я никогда не брал на шахте даже лошадь, чтобы привезти угля. Пришлось мне изготовить специальный прицеп к нашему мотоциклу, чтобы доставлять домой и сено, и урожай картофеля, и уголь.
Завистники были и до советской власти, никуда они не делись и сейчас. Мне пришлось приложить много сил, чтобы доказать товарищам по работе, что я на шахте не нахлебник и они за меня не вкалывают. Доказать не словами, а делом.
Конечно, я использовал при этом и свои выступления перед шахтерами. Я окреп и играючи расправлялся с двухпудовыми гирями. Перед выступлением я говорил шахтерам:
- Вот они, гири. Вызываю любого из вас напоказ для жонглирования. Ждем 10-15 минут и начинаем. Не хотите? Вот видите, а еще говорят, что мы все одинаковые! К примеру, ты, Скударнов, много выступаешь на собраниях, тебе аплодируют. А сам ты, как куркуль, все гребешь под себя.
Но когда я заканчивал жонглировать, то из зала опять раздавалось:
- Ты, Рудольф, зря тратишь силы на гири. Лучше бы мне дома погреб выкопал, а то жена меня совсем забодала.
Да, так было. Обыватели смотрели на жизнь просто: если ты умеючи отдыхаешь или состязаешься в том, кто больше выпьет водки, а потом еще и дурь на себя напускаешь, - вот тогда ты наш парень.
Мой тесть Самуил Адамович Зигель настоял на том, чтобы надстроить над нашим коровником сеновал. У меня тоже появилось желание поработать топором и пилой. Через три дня все было готово, теперь было куда складывать сено. Осенью мы засыпали два погреба картофелем.
Теперь мы почти не зависели от государственных снабженцев, которые часто создавали искусственный дефицит. В те времена быстро находили виновных, их в момент снимали с работы, а то и сажали в тюрьму. Но дефицит все равно в чем-нибудь да был.
В свободное время я постоянно вращался среди своих учеников. О каком-то специальном отдыхе не было и речи: работа, спортзал, домашнее хозяйство. Время шло быстро.
Стр. 16-17 img 191
ГОД 1955-й:
КЕМЕРОВО-КИСЛОВОДСК-СТАЛИНГРАД-ТЮМЕНЬ
Новый 1955-й год мы встретили как обычно. Нарядили ёлочку, я, конечно, поиграл на своей любимой гармошке. Пьяных мы в доме не терпели.
Каждую новогоднюю ночь мы после встречи Нового года выходили на улицу. И, как правило, я открывал наш небольшой спортзал, находившийся неподалеку, и показывал своим близким никелированную штангу и станки для вспомогательных упражнений.
В нашем шахтерском поселке построили новый клуб. Нам сказали, что его передадут на баланс нашей шахте № 4-6. Но в клубе спортзал находился на втором этаже и потому не подходил для занятий штангой. Я очень сожалел об этом.
Весной мы съездили с командой в Сталинск (ныне - Новокузнецк), затем поехали в Кемерово, где разыгрывался Кубок Сибири и Дальнего Востока. Побеждали как умели. В чём-то приходилось и лавировать.
В Кемерово я выставил в весе 82,5 кг, в котором в это время выступал, Сашу Кудрина с киселёвского завода № 605 (впоследствии - машзавод им. Ивана Черных). Об этом попросил меня сам Саша. Он поспорил, что вернётся на завод с кубком и с титулом чемпиона Кузбасса в этом весе.
Но теперь мне нужно было срочно „поправиться”, чтобы выставиться в следующем весе. Способ прост - выпить перед взвешиванием соответствующее количество воды. Скажу прямо, я никак не ожидал, что „напивать“ вес окажется так тяжело.
Мне налили в два баллона по 2 литра воды, я должен был осушить их в течение часа. Но куда же мне столько пить? Живота- то у меня нет, одни ребра да мышцы. Я и сам был в сомнениях по поводу этой процедуры, но уж очень упрашивал меня Кудрин.
Подошел мой ученик Анатолий Коржов, видит, что я с трудом выпил полтора литра. У него возникла идея, и он убежал. Вскоре возвращается, неся килограмм свинцовой дроби, купленной в охотничьем магазине.
- Взвесишься с этим свинцом, - протянул он мне дробь, - и всё будет в порядке.
- Ты что же, предлагаешь мне его съесть? - уставился я на Анатолия.
- Зачем съесть? Положишь под плавки, когда пойдешь на весы, и никто ничего не заметит.
- Как же под плавки, если нас взвешивают наголо?
- А мы скажем, что ты стесняешься раздеваться догола.
Саша Кудрин молчит, на лице у него сомнение. Анатолий разозлился не на шутку:
- Все вы трусы! Пойду договорюсь с главным судьей Володей Павлюковым.
Я почувствовал, что вся эта затея пахнет авантюрой. Держу в руках свинец и смотрю на сверкающие баллоны с водой. После полутора литров холодной воды меня что-то начало знобить.
Пока мы гутарили с ребятами, меня потянуло в туалет. Возвращаюсь, а Иван Кошкин приглушенно говорит своим невнятным голосом:
- Мы тут посоветовались и пришли к выводу, что в туалет тебе лучше не ходить.
- Как не ходить? - притворно ужаснулся я.
- Сам должен соображать, - почти истерично объясняет мне Кошкин, не поняв, что я его разыгрываю, - только что выпил и тут же отливаешь. Теперь ты, Рудольф, почти на нуле.
- Замолчи, Иван, - сказал Кудрин, - Рудольфу и так тяжело, а тут еще ты со своими шуточками!
Вскоре подошел Коржов.
- Все, — сказал он, - с Павлюковым я договорился.
- И что же сказал тебе Павлюков? - не поверил я.
- Сказал, что по правилам взвешиваться в плавках или трусах запрещено, но если никто из судей возражать не будет, то он даст добро. Правда, гарантировать взвешивание в плавках он не может.
- Вот видишь, а ты уже сбегал и купил свинца. Надо же было договориться заранее! - пристыдил я его.
- Все, - нервно говорит Коржов, - больше я не знаю, чем можно помочь.
-Никто из нас не умел нагонять вес. В тот момент я весил 78 кг, и для выступления в полусреднем весе мне нужно было согнать 3 кг, а в полутяжелом - нагнать 4,5 кг. Сгонять вес я мог, а вот нагонять, да еще так много, мне никогда не приходилось.
Стр. 18-19 img 192
По ходу нашей затеи выяснилось, что мои почки очень интенсивно перерабатывают воду, и я то и дело бегал в туалет. Выпил два литра, время идет, а весы показывают, что набрал я всего 800 г. Нет, подумал я, вес нужно „напивать44 залпом, и решил заняться этим прямо на месте, на запасных весах.
Кошкин подогрел баллоны с водой под горячим краном, и пить стало вроде бы полегче. Кудрин выступает в моем весе, и если я не наберу вес, то принесу команде нулевую оценку. Тогда мы проигрываем. Нужно собраться всем своим духом!
Я стал надувать живот и разминать его руками. Увы, мой сильный брюшной пресс ограничивал расширение желудка.
Кудрин ушел на взвешивание, со мной остался один Кошкин, который уже выступил. Я собрал свою спортивную форму, и мы направились к кемеровскому ДК „Строитель44.
Состязания шли прямо в спортзале. Народу было так много, что мы еле пробрались. Зашли в отведенную штангистам комнату, баллоны завернули в полотенце, дабы вода не остыла.
Как на грех, кто-то унес запасные весы. Но пока шла жеребьёвка, где мы вытаскивали себе номера из шапки, я успел взвеситься на основных весах. Как оказалось, мне нужно выпить еще 3 литра воды. Началось взвешивание. Кошкин разведал, что всех участников взвешивают в чем мать родила. К тому же за взвешиванием пристально следил представитель наших конкурентов из Сталинска. Так что шансов воспользоваться свинцом у меня не было.
Взвешивание идет уже 10 минут, пора осушать баллоны. Иван наливает воду в граненый стакан вместимостью 0,25 л, а я, задрав голову, залпом вливаю его себе в глотку. Осилил два стакана, значит есть 500 г. Я со злостью опрокидываю третий стакан, четвертый. Нужны еще 2 кг, но куда их вместить? Иван предложил мне держаться попрямее, не сгибаясь, чтобы вода не полилась назад. Прошло еще 10 минут, в запасе у нас осталось полчаса. В моем животе, как мне показалось, образовалось озеро.
Я решил отвлечься от своих баллонов и посмотреть, как идут дела на взвешивании. Там скучали судьи - никого из спортсменов не было, все уже взвесились. Я попросился взвеситься предварительно, мотивируя это тем, что в комнате нет запасных весов. Представитель Сталинска Ян Ли не уходит, сидит и „сечёт" нас на взвешивании. Я понял, что нас уже раскусили и никаким обманом здесь ничего не добьешься. Взвесился в брюках: да, осталось выпить еще 2 литра воды, то есть целый баллон. В этот момент находчивый Коржов принес мне засохшую селедку.
- Ты ее пожуй, но не глотай, - говорит он, - и тогда появится аппетит к воде.
Вариант с селедкой - это чистая теория, которую никто еще не пробовал. Но что поделаешь: ввязались в бой, значит нужно действовать. В моем распоряжении 20 минут.
Кошкин предлагает мне поставить рядом две скамейки и, выпив очередной литр, прилечь. Он считает, что при этом желудок будет не так давить на мочевой пузырь. Но мне уже невмоготу, дыхание у меня участилось.
- Давай, Иван, наливай, - раздраженно говорю я ему, - да только без плеска, от греха подальше.
Стиснул зубы, выпил махом стакан.
- Скорее, - говорю, - давай второй.
Осилил и его, потом таким же манером еще два.
- Все, - говорю, - пошли на весы.
Раньше меня морозило, а тут что-то жарко стало. Спасу нет, как хочется выскочить на минутку. Весовщики смотрят на меня и посмеиваются. Я снова приложился к стакану, выпил. Мне настолько сдавило живот, что я встал на четвереньки. В комнате смех, скопился народ, все смотрят на мои проделки.
Судья из Ленинска-Кузнецкого приглашает меня на весы и говорит, что устанавливает вес 82,6 кг. Я встаю, но по весу не дотягиваю. Судья предлагает мне выпить оставшуюся воду прямо на весах. Идея нам понравилась. Кошкин подал мне баллон, я встаю на весы, пью, поднимаю грудь и тянусь вверх.
Почувствовав, что мне в такой позе вроде легче, выпил весь баллон. Судья открыл весы, их стрелки сошлись и остановились. Ли и ассистенты судьи лично смотрят на стрелки, но весы тут же закрыли.
А я боюсь сходить с весов, чувствую, что вот-вот лопну. Попросил подойти своих учеников Ивана Кошкина и Девиса*** (так в тексте - Девиса) Черентаева, уперся в их плечи, отжался руками вверх и сошел. Идти не могу, глаза налились, будто из них сейчас тоже хлынет вода. Снова уперся об Ивана и Девиса, и они со всей осторожностью меня повели. Иван Кошкин все приговаривал:
- Смотри, не взорвись!
Стр. 20-21 img 193
Довели до туалета, и у меня полило изо всех щелей. Через полчаса уже нужно было начинать разминаться, но я быстро оправился от авантюры с набиранием веса. Однако урок получил на всю жизнь.
Позже мне не раз приходилось наблюдать похожие сцены и даже поинтересней. Смех и грех!
* * *
Выступил я неплохо. Я к тому времени ушел далеко вперед по результатам от своих сибирских соперников, с которыми встречался в 1952-1953 гг.
Интерес к штанге в те годы был велик, тяжёлая атлетика входила в планы подготовки мастеров по различным видам спорта. Тренировки штангистов относительно несложно организовать. После войны мужская сила была в почёте. Соревнования проходили при полных залах, газеты подробно писали о состязаниях штангистов.
Видя мои результаты, соперники стремились со мной пообщаться и набраться опыта. Среди любознательных был и Алексей Галактионов из Осинников. Он создал в этом кузбасском городе хороший коллектив по тяжёлой атлетике. Через несколько лет Галактионова призвали в армию. Служил он в Хабаровске. У него были хорошие организаторские способности, и ему поручили создать в части секцию тяжёлой атлетики.
В Хабаровске уже были неплохие штангисты - Владимир Каплунов, тяжеловес С.Познахарев. Галактионов регулярно переписывался со мной, и я высылал ему свои тренировочные записи. Вскоре у него появились знаменитые в будущем ученики: Владимир Голованов и Рудольф Шум войдут в состав сборной СССР, к ним присоединится и Каплунов.
С Каплуновым и Познахаревым я познакомился в Кемерово. Их привёз из Хабаровска мой друг А.Галактионов, расшевеливший тяжёлую атлетику на Дальнем Востоке. В гостинице „Томь“ мы вели дебаты по поводу рациональной организации тренировок.
Некоторые из присутствующих, чего греха таить, были под градусом. Мощный Познахарев даже затеял драку с Каплуновым, ни тот мигом наставил ему шишек. Когда их разняли, под глазом у Познахарева уже красовался фингал.
Позже я встретился и с Павлом Яковлевичем Зубрилиным. Всех нас объединила штанга. А на соревнованиях в Кемерово всё получилось так, как мы думали. Наша команда со скрипом, но заняла первое место, оставив позади такие крупные города, как Сталинск и Кемерово. ДСО “Шахтёр“ было нами довольно.
Правда, меня старались держать подальше от большого спортивного руководства. Да я и сам не хотел к нему иметь никакого отношения. Организаторы соревнований просили, чтобы я не выходил на вручение приза, дабы из-за меня у них не было неприятностей. На награждение вышел официальный представитель Киселёвска.
Приз мы, кстати, получили оригинальный - статую из цветной бронзы, изображавшую атлета, который вырывает штангу одной рукой в подседе. Статуя была хорошо отлита и считалась художественной ценностью, имея особый регистрационный номер и паспорт. Команда киселёвских штангистов получила столь почётный приз впервые. Он потом красовался в кабинетах нашего начальства. Где этот приз сейчас, не знаю - а жаль. Знала бы эта статуя, сколько я выстрадал, пока вогнал в себя 4 литра воды! Такого в моей практике больше не было.
Домой мы ехали весело, хотя в то время в команде уже знали, ни я ненавижу пьяных. В поезде, следовавшем до Сталинска, мы встречали пьяных штангистов, но из других городов. Саша Кудрин всю дорогу благодарил меня, что я решился на такой шаг и дал ему возможность выиграть.
Вскоре Кудрин поедет в Ленинград и на "отлично", сдаст вступительные экзамены в институт физкультуры им. П.Ф. Лесгафта. Саша поступил на отделение тяжёлой атлетики, но в конце концов из него получился хороший дискобол. Он стал мастером спорта и по штанге, и по метанию диска, вошел в сборную России по лёгкой атлетике. Стр. 22-23 img 194
Беда пришла к Кудрину неожиданно. Находясь в секторе, он пошел за диском, и в этот момент другой спортсмен метнул диск, угодив ему чуть правее лба и проломив череп. Ленинградская чудо-медицина спасла Сашу, но шрам и травма черепа остались у него на всю жизнь. Позже мы еще встретимся с Сашей Кудриным, и он многое расскажет мне о том, что пережил за этот период.
* * *
Дома мать уже приготовила мне работу, которую я, как обычно, выполнил быстро и хорошо.
Иван Кошкин стал кумом нашей старшей дочери. Мы крестили Ольгу почти тайком, в начале 50-х годов за это сильно преследовали. Правда, вскоре почувствовалось послабление.
Наша мать продолжала искать отца, который был арестован в сентябре 1941 г. и бесследно исчез. Её вызывали по этому поводу в нашу спецкомендатуру, но сообщили то же самое, что и раньше, - что отец погиб в пути следования из Донбасса, где мы тогда жили, на восток.
Единственным утешением матери остались я и брат, все мы жили под одной крышей. Что еще нужно после такой катастрофической войны, когда погибло около трети российских немцев?
Мать часто читала Библию, сидя на кровати в своей маленькой комнате, и плакала навзрыд. Естественно, я не мог оставить это без внимания. Может, кто-то ее обидел - моя жена Валентина, брат Николай, его жена Мария? Я тихо заходил, садился рядом и осторожно обнимал ее за плечи. Спрашивал:
- Мама, что с тобой, кто тебя обидел?
Мать выпрямляется, я подаю ей платочек и слышу от нее:
- Да кто меня мог обидеть? Сейчас все хорошо. Но что за жизнь у меня была!..
Мать все твердила:
- Не доверяю я краснопёрым (так она называла коммунистов), они ради коммунизма полмира уничтожат.
Она очень горевала, что по вине властей потеряла в годы войны мужа, старшего сына, отца, сестру Кристину, и говорила:
- Вы женились, у вас своя жизнь, а я осталась одна как стебель в степи.
Отвлечь ее от этих горестных мыслей могли только многочисленные заботы по дому и хозяйству, общение с сыновьями и внуками.
У нас на шахте организовали курсы по вождению мотоцикла.
Я записался и успешно их закончил. Теперь у меня были права на вождение всех видов мотоциклов. Там, как и в других документах немцев-спецпоселенцев, стояла печать на две страницы: „Без права выезда за пределы Кемеровской области”. За пределы Кузбасса я на мотоцикле и не выезжал, только плутал по нашей бескрайней тайге.
Мой ИЖ-350 носил меня по таким местам, где с трудом пройдешь пешком. Тайга - это тайна природы. Лес растет так, будто кто-то его выталкивает из земли в небеса. Бывало, приедешь на то же самое место спустя два года - а там столько наросло!.. Кедрач расправил крылья и своими шишками на концах ветвей так ранит тебя, что спасу нет.
Мы приноровились сбивать шишки, хотя и себе понаставили шишек немало. Иван Кошкин сделал специальное приспособление - большое бревно, которым мы били по дереву, и оно сбрасывало уже спелые шишки. Если кедровые зерна пожарить, они становятся вкусными и сытными, благоприятствуя к тому же пищеварению. Лазая по кедрачу, мы рвали свою одежду, но желание еще раз сходить за шишками от этого не уменьшалось.
* * *
Поскольку меня часто вызывали на соревнования, а также на сборы, бухгалтерия прекратила выдавать мне справки о среднем заработке за 3 месяца, необходимые для получения командировочных по спортивной линии. Дескать, не работал в шахте, значит и справки не будет. Я звонил в Москву, оттуда связывались с нашей бухгалтерией, но те чётко объясняли: мол, Плюкфельдер должен заработать свою зарплату, таково финансовое законодательство СССР. Поэтому иногда приходилось пропускать соревнования и сборы. Живя один, я бы мог соревноваться и за свой счет, но ведь у меня была семья - мать, жена, дети.
Постепенно я разработал индивидуальную стратегию повышения спортивного мастерства. Чтобы создать необходимую силовую базу, нужно время и огромное терпение.
Стр. 24-25 img 195 Взять, к примеру, рывок. Скажем, я освоил 100 кг, и при надлежащем отдыхе и соревновательной обстановке я этот вес зафиксирую. Но ведь нужно не только вырвать штангу на выпрямленные руки, но и угодить по всем правилам троим судьям.
Можно, конечно, подумать о том, чтобы элементарно подкупить судей, бывает и такое. Однако за большим столом сидит жюри, минимум из трех человек, и в сомнительных случаях они решат, правильно ли ты выполнил упражнение.
Если на штанге 100 кг, то для начала движения в рывке должно быть приложено усилие в 200 кг. Пока штанга не поднимется до 60% необходимой высоты, спортсмен взаимодействует с ее грифом. Остальные 40% расстояния штанга проходит по инерции, в этот момент атлет падает своим телом под штангу и затем фиксирует вес над головой.
Многое зависит от ширины захвата грифа руками. Чем шире захват, тем автоматически уменьшается высота, на которую приходится поднимать штангу. Поэтому 90% штангистов поднимают штангу широким хватом.
Рывок - это одно из самых сложных классических упражнений. Тех атлетов, которые много вырывают и, тем более, обладают мировыми рекордами в рывке, можно смело приглашать в любой вид спорта. Это атлеты-“тигры“ - с высокой возбудимостью, прыгучие, хорошие бегуны на спринтерские дистанции, гибкие в суставах.
Зачастую бывает и так, что из-за чрезмерной подвижности плечевых суставов атлет не может зафиксировать вес в самой высокой точке. При этом штанга в основном падает за голову. Но, впав в панику от неудач в предыдущих подходах, спортсмен может также „недотянуть“ вес, и тогда тот останется впереди. Чтобы исправить этот недостаток, мне понадобилось 10 лет сознательного поиска.
В 50-е годы рекордсмены мира в рывке обычно не были первоклассными троеборцами. Они могли получить нулевую оценку и другом упражнении и тут же вырвать мировой рекорд. Большим неудачником считался Юрий Дуганов, о котором я упоминал, - пожалуй, самый талантливый тогдашний атлет. Обладатель титула чемпиона Европы 1953 г., Дуганов последний раз стал чемпионом СССР в Минске в 1955 г.
Как я уже писал, Дуганов был обладателем 9 мировых рекордов в рынке. А вот в толчке и в троеборье Дуганов рекордов не устанавливал. Отмечу и то, что Юрий не смог установить ни одного мирового рекорда на соревнованиях в капиталистических странах. Правда, в те годы наши спортсмены довольно редко там выступали.
Обращает на себя внимание результат Ю.Дуганова на всесоюзных межведомственных соревнованиях 1947 г., где он стал победителем: жим – 105 кг, рывок – 120 кг, толчок - 145 кг, сумма-370 кг. С точки зрения результата в рывке, это выдающееся достижение. Но отрыв рывка от жима на целых 15 кг свидетельствует ещё и о дилетантизме в методике тренировок.
* * *
Я сравнивал подготовку спортсмена с хорошо знакомым мне функционированием угольной шахты. Чтобы обеспечить постоянный рост добычи угля, нужно одновременно вести подготовительную работу. Для этого необходимы время, четкий план, правильное распределение сил. Так и у нас, штангистов, - нужно экономно расходовать силы, чтобы росли результаты в троеборье.
Из этих соображений я решил отказаться от выступления на следующем чемпионате СССР, который проходил в Минске 17-20 апреля 1955 г. Область требовала от меня хотя бы участия, но я на чемпионат не поехал. Занимать пятое-шестое место не хотелось, а для большего я ещё не созрел. Сослался на то, что возражает комендатура, „опекавшая” спецпоселенцев, и от меня тут же отстали.
Здесь я слукавил: в этот последний год своего существования спецкомендатура уже практически не обращала внимания на нас, немцев. Её здание находилось возле комбината нашей шахты, напротив автобусной остановки, и было видно, что дорожка к ней поросла травой: комендатуру теперь редко посещали люди. Она напоминала заброшенное воронье гнездо. Но всякий раз, когда мой взгляд падал на её чёрную, давно покрытую досками крышу, мне по-прежнему становилось не по себе.
Я решил бороться за повышение своего спортивного результата в сумме троеборья. Я ведь усиленно тренировался уже 6 лет, через мои руки прошло немало штангистов разных весовых категорий. К тому же я вёл переписку со специалистами из разных городов. Изо всего этого я сделал определенные выводы. Усовершенствовал свои записи, проанализировал планы.
Стр. 26-27 img 196 Основной проблемой для меня оставался жим. Я выжимал штангу за счёт быстрого усилия с груди, расслабляя колени, и судьи находили, что жим выполняется с нарушением правил.
Такое нарушение мне не помогало - напротив, оно тормозило рост моего результата. Раньше мне на эти огрехи никто не указывал, и у меня выработался стиль, который судьи, как я уже писал, считали фальшивым жимом.
Зачастую бывало так: судья мог засчитать мне вес, а мог и не засчитывать. В таких случаях спортсмен, знающий свои грехи, должен заранее посетить судей и авансом их отблагодарить. Так поступали все те, кто считал себя грешным в этом сложном упражнении - жиме двумя руками.
Когда-то, до войны, в жиме использовался стиль, который называли немецким. При этом штангу нужно было начинать выжимать с груди нарочито замедленно. Если атлет начинал жим быстро, судья давал отмашку и вес не засчитывался. Но постепенно жим стал ускоряться. Те, у кого были длинные предплечья, плечами срывали штангу вверх. Остальные атлеты не были в состоянии исполнить этот темповой жим.
Скептики, особенно из числа судей, стремились навести в этом деле порядок, но на чемпионатах мира, где судили тоже живые люди, спортсменам стали давать поблажки. Единственным атлетом, выжимавшим штангу после войны по всем правилам, был Григорий Новак. В мире шел поиск темпового стиля жима, хотели того судьи или нет. Правда, нашим тренерам, в частности столичным, всё не удавалось найти секрета катапультирования штанги с груди.
Наблюдая разные соревнования, я убедился, что каждый атлет лет выжимал штангу так, как позволяла его анатомическая индивидуальность. На сборах после соревнований в Кемерово, о которых я писал, главный судья Владимир Павлюков поднял этот вопрос. Помимо теоретического объяснения, он просил меня рассказать, как я создаю „пружину” для мощного срыва штанги с груди. Я поделился с товарищами хитростями жима двумя руками.
Чемпионат в Минске я пропустил, но туда рвался мой друг Иван Кошкин, который еще надеялся, что я поеду вместе с ним. Родственники надавали ему денег и заказов на покупку одежды: в те годы в Москве и в Минске можно было приобрести гораздо больше вещей, чем у нас в Сибири. Кое-что заказал и наш начальник цеха А.Т.Клышко. Через 10 дней Кошкин вернулся, привезя протоколы, и подробно рассказал о чемпионате. Меня больше всего интересовала весовая категория 82,5 кг, в которую мне уже тогда хотелось перейти. Этот вес выиграл Трофим Ломакин с суммой 432,5 кг.
Среди тяжеловесов, как и год назад, победил Алексей Медведев, но когда Кошкин достал прошлогодние протоколы и мы сравнили результаты, то выяснилось, что Медведев поднял в точности те же веса, как в Петрозаводске, опять набрав в сумме 450 кг.
В будущем у меня сложились дружеские отношения с Медведевым. Он был из рабочих, сам потрудился на заводе и относился к себе и к штанге чрезвычайно скрупулезно.
* * *
В Петрозаводске я познакомился с Романом Павловичем Морозом, известным специалистом в области тяжёлой атлетики. Он был из интеллигентной семьи московских евреев, воспитывался в основном няней-немкой и прекрасно говорил по-немецки. В то время люди ещё боялись со мной общаться, но Мороз действовал вопреки этой укоренившейся „традиции“.
В Петрозаводске он не подходил ни к кому из спортсменов, только ко мне. Это не так бросалось бы в глаза, если бы Р.П.Мороз не был секретарем соревнований. Он вызывал меня на помост, передавал микрофон главному судье Красникову и дожидался завершения моего выступления. Мне ассистировали мои ученики Иван Кошкин и Анатолий Коржов, но Мороз отводил меня в сторону и подсказывал по-немецки, как действовать дальше. Меня это, конечно, окрыляло. Мороз говорил мне:
- Я вижу в тебе будущее.
Р.П.Мороз уделил мне время и в гостинице. Мы поговорили с ним о том, как бы устроить моих учеников в институт физкультуры в Москве, где он преподавал. Заодно Мороз посоветовал мне работать над становой силой. Техника у меня была относительно неплохая, мне уже было 26 лет, и Р.П. Мороз считал, что теперь мне не вредно поднажать на толчковые тяги и приседания. Он интересовался моими нагрузками, моей работой в шахте. Я много рассказал ему о своих опытах и соображениях.
- А что у тебя с учебой? Почему нет среднего образования? - спросил Мороз.
Я признался, что мы все ещё сидим на чемоданах, не зная, что прикажут нам завтра в „органах”. Рассказал и о том, что моих сверстников и друзей, молодых холостых немцев, отправили из Кузбасса на север, где многие из них уже погибли. Оглянувшись для верности, я показал Морозу свой паспорт со штампом и жирной надписью, что мне не разрешен выезд из г. Киселёвск Кемеровской области.
- Значит любой милиционер может тебя арестовать и отправить назад за счёт государства? - уточнил Мороз.
- Выходит, так, - пожал я плечами.
Р.П.Мороз загрустил, изменившись в лице. У него был такой вид, будто он тотчас хочет встать и уйти от меня. Я уже пожалел, что сказал ему правду. Но потом подумал: а чего мне опасаться? Да, так уж устроены люди, что ради личного интереса и выгоды они могут пойти на всё, чтобы скомпрометировать конкурента. Но на меня здесь никто нападать не будет: я занял всего лишь 7-е место и ни в командном, ни в личном плане никому не мешал. Роман Павлович хитро посмотрел на меня.
- Теперь я понял, почему ты начинал с таких малых весов. Боялся занять призовое место, дабы не навлечь на себя внимания со стороны „Динамо” и армейцев?
- Да, - признался я, - за третье-четвёртое место мне можно было побороться. Но это опасно, не хочу „светиться”.
Р.П.Мороз торопился. Напоследок он положил мне руку на плечо и сказал:
- Рудольф, я живу в Москве и кое-что знаю о разговорах среди высших чинов. Ваш немецкий вопрос скоро решится.
У меня даже екнуло под сердцем.
- Вы шутите, Роман Павлович? - спросил я.
-Нет-нет, всё так, - подтвердил Мороз. - Поэтому тебя и отпустили сюда. И вот ещё что. Председатель ЦС ДСО „Шахтер" Сошников мой хороший знакомый, и я слышал от него о твоей истории на соревнованиях в Копейске в 1947 г. А у нас в институте о тебе говорил твой знакомый Шенин, преподаватель классической борьбы. Так что, Рудольф, я с тобой заочно знаком давно. Мы восхищаемся твоим упорством, и я желаю тебе поскорее закончить 10 классов и поступить на заочное к нам в институт. А что касается твоих ребят, то ты напиши им записки, а сверху впиши слово „рекорд“, и я буду знать, что это от тебя. У нас учатся сибиряки, они хорошие ребята. Вот тебе мой адрес и телефон, звони или пиши. У меня есть сын, он тоже очень любит тяжёлую атлетику.
Я расстался Р.П.Морозом, но так и не понял: что это - счастливый сон или фальшивая таблетка-пустышка?..
* * *
Проехав за четверо суток полстраны от Петрозаводска до станции Акчурла в кузбасском городе Киселёвск, я подсчитал, сколько времени провожу впустую под стук колёс.
Мне уже 27 лет. Возраст немалый, а мои результаты в тяжелоатлетическом троеборье растут медленно. Если так пойдет и дальше, то возраст опередит мои планы. Нужно сократить мои выступления, а если это будет невозможно по морально-коллективным соображением, то надо выступать, не снижая тренировочных нагрузок.
Мой враг - это белые пятна на графике моего плана. После каждой моей тренировки я все подсчитываю и вычерчиваю столбиком на миллиметровой бумаге. Силовая нагрузка помечается белым столбиком, а классическую я окрашиваю чёрными чернилами. Миллиметровую бумагу я с большим трудом достал у нас на шахте в маркшейдерской. Дневники свои я все сохранял.
Когда я наносил на бумагу все свои нагрузки за год, получалось длинное полотенце. Я вешал его на стенку, и объективную картину моих тренировок в течение года можно было увидеть издалека. Обработка материала показала мои недостатки. Подтвердилось и то, о чём говорил мне Р.П.Мороз. Много времени отнимали у меня ученики.
Поскольку я не поехал на чемпионат в Минск, город потерял из-за этого много очков. Меня вызвали на беседу в горком профсоюза угольщиков. Председатель усадил меня в мягкое кресло, секретарша принесла чая. Беседа приняла весьма дружественный оборот.
Стр. 30-31 img 198
- Подлинная причина моего неучастия - не спецкомендатура, как Вы, наверно, думаете, - объяснил я. - Дело в том, что я лишился бы заработка: шахта не вправе дать мне справку о средней зарплате.
- Не может быть, - сказал председатель горкома и вызвал своего главного бухгалтера.
Тот подтвердил, что всё так и есть. Главбух спросил меня, сколько я получаю за тренерскую работу. Я сказал, что за 5 лет нигде не получил за это ни копейки. Председатель и бухгалтер покосились друг на друга и что-то промычали.
- Зайдёшь ко мне, мы этот твой вопрос урегулируем, - сказал мне главбух. - Много не можем, но за 50 часов в месяц деньги тебе найдём.
Поинтересовавшись делами на шахте и нашими тренировками, они узнали, что активно у меня тренируются человек 10, а остальные - на щадящем режиме.
- А что это за режим? - спросил председатель.
Я рассказал, что наш врач Антонида Михайловна Кожевникова направляет ко мне на тренировки парней, у которых ослаблены желудочки сердца, и пояснил:
- Они находятся в таком же положении, как когда-то был я. Есть и новички, которые приходят в основном из любопытства. В целом у меня в журнале числятся 20 человек, а систематически занимаются в зале 15-18.
- Значит помещение, где вы тренируетесь, маловато? - с готовностью подхватил председатель.
Услышав от меня утвердительный ответ, он продолжал:
- Ты знаешь, что мы построили клуб для шахты „Дальние горы“? Теперь вашу шахту № 6 объединяют с шахтой № 4, и мы хотим передать клуб этой шахте № 4-6. Но там спортзал на втором этаже. Сможете ли вы в нем тренироваться со штангой?
- Конечно, нет, - сразу же сказал я. - Я часто бываю в этом новом клубе, но переделать там ничего невозможно.
- Ты что, Рудольф, советская власть может всё, - подбодрил меня председатель. - Ты ещё раз осмотри в клубе все комнаты - может быть, строители смогут что-то изменить.
На этом наша беседа и закончилась. Я пришёл к бухгалтеру, он выдал мне журнал посещаемости и установил минимальную тарифную ставку, упрекнув за то, что у меня нет среднего образования. Я ответил, что если пойду в 10-й класс вечерней школы, то моя секция развалится.
- Ладно, 10-й класс за тобой, а сейчас желаю тебе успехов, - сказал он мне.
Теперь я каждый месяц мог получать за свою тренерскую работу небольшую сумму денег.
Домашняя жизнь текла своим чередом. Дочки Оля и Лиля радовали нас.
Наши близкие друзья захотели, чтобы я стал кумом, то есть крёстным отцом их детей. В то время в нашей кисёлевской православной церкви впервые на моей памяти разрешили крестить детей.
* * *
Осенью к нам в Киселёвск переехал из Сталинска Николай Малинин, очень милый и спокойный по натуре человек. Я устроил его к себе в бригаду. Вскоре для него подвернулась и хорошая квартира. Малинин укрепил команду шахты № 4-6, он стал для нас просто находкой. Помимо всего прочего, Николай был очень интересным собеседником.
Штангист-тяжеловес, он оказался ещё и талантливым сапожником. Вскоре мы увидели пошитые им новые сапоги, которые Малинин отправил затем генералу армии. Шил он обувь и полковникам. Николай служил в Хабаровске, где и сделал первые шаги в тяжёлой атлетике.
Малинин услышал о моей проблеме: моя левая нога при выбрасывании назад уходила на три сантиметра в сторону, и когда я вставал из „ножниц“, меня разворачивало. Как я себя ни заставлял, ничего поделать не мог.
Николай решил изготовить мне для ботинок новые колодки из сильно просушенной березы. Найдя в лесу старые пни, он вырезал и выдолбил из них болванки.
По дороге я часто заходил к Малинину. Однажды он предложил мне разуться и отпечатал на пропарафиненной бумаге мою ногу. Вскоре я получил от него новые штангистские ботинки. Внешне они ничем не отличались от других, но когда я их надел, то у меня возникло такое чувство, будто в них я и родился. Я прошёлся по комнате и от души поблагодарил Колю.
Стр. 32-33 img 199
- Носи, дорогой тренер, на здоровье, - сказал он. - Я знаю, Рудольф, ты тоже сапожничаешь. А заметил ли ты, что я сделал с левым ботинком?
Только внимательно рассмотрев ботинки, я увидел, что ни левом из них срезана правая сторона каблука и подошвы.
- Вот увидишь, теперь левая нога пойдет правильно, - пообещал Николай.
- Пока что это только теория, - уточнила его жена Валентина, портниха высшего разряда.
На тренировке я сначала не заметил никаких отличий, но когда пошёл на предельные веса, то мой дефект больше не давал о себе знать, спасибо Николаю.
Как тяжеловес Малинин был нестандартен: весил он тогда 105 кг, а рост его был 1,87 м. В процессе тренировок выяснилось, что при больших весах не „включается” его плечевой сустав. Средние веса он мог фиксировать от груди, а предельные - никак. Какие только упражнения я ему ни рекомендовал, ничего из этого не но лучилось.
С приходом Н.Малинина наша тяжелоатлетическая группа преобразилась. Через неделю на шахте было профсоюзное собрание, после которого мы с Николаем и с Дюшкой Багаевым выступили с гирями. Коля Малинин выполнял все мои сложные жонглёрские номера, причём с артистическим блеском.
Позже мы ещё встретимся с этим интересным человеком. Я не смог выдавить из него большой результат, но у него были золотые руки, а потом выяснилось также, что он звучно и красиво поёт. И внутренний голос подсказал мне: не ломай то прекрасное, что есть в этом человеке! Тем более, что плечевой пояс, суставы не перегнёшь. Что-то можно исправить, но весьма незначительно.
* * *
В сентябре 1955 г. мне исполнилось 28 лет. Я не любил свой день рождения: из-за него у матери и у жены было много забот - варить, жарить, парить.
Ученики поздравляли меня накануне, прямо на тренировке. Подарки я приносить запретил. Мне жали руку, высказывали добрые пожелания, ученики хлопали в ладоши изо всех сил - вот и всё.
С братом Николаем мы по таким датам обычно беседовали наедине. Говорили о прошедшем годе, о планах по нашему общему подсобному хозяйству. Обид и ссор у нас никогда не было, вопрос с разделением дома между нашими двумя семьями мы давно утрясли. Я выкупил у брата мотоцикл, он купил себе новый.
Брата больше всего беспокоило моё здоровье: он считал, что штанга когда-нибудь перебьёт мне хребет, и я стану инвалидом. Развивая эту тему, он записывал на бумаге, сколько денег получаю я и сколько зарабатывает он.
- Мать и твоя жена Валентина жалуются мне, - говорил брат. - Если бы не работа Валентины, не наше подсобное хозяйство и не наша трудолюбивая мать, то как ты жил бы, Рудольф?
В то время шахтёров уговаривали в профкоме и на собраниях держать живность - кур, свиней, коров, телят. Весной выделяли сколько угодно вспаханной земли. Брат приводил мне в пример наших соседей:
- Вон Гуртовой напротив нас, он продаёт людям и даже сдаёт государству молоко. У него доход от этого в два раза больше, чем от работы на шахте. А у тебя столько времени съедает штанга! А вспомни Федю Дайнеса, который жил в одной квартире с нами, - маленький человечек, всего полтора метра ростом, но посмотри, какой домище отгрохал! И ведь никакой штанги он не выжимает. Ты, Рудольф, как недоделанный - бегаешь, тренируешь, выступаешь на сцене, а в кармане у тебя пусто, как у горьковского Челкаша. Короче, живёшь одним днём.
После паузы я сказал брату:
- Зачем ты мне всё это говоришь? Хочешь иметь большое хозяйство — занимайся этим сам.
- Мне одному тяжело, - с тревогой пояснил брат, - вдвоем это делается легче.
Пришлось мне кое-что рассказать Николаю о том, что происходит с моим организмом. Я систематически тренировался, отрабатывая и задержки дыхания, а иногда, раз в месяц, занимаясь по старой памяти классической борьбой, и мне казалось, что если я остановлюсь, то тут же умру. Моё сердце настолько втянулось в этот процесс, что стало как заведённая пружина.
- Это ты, Коля, можешь после работы долго спать, - говорил я брату. - А если я прилягу на полчаса, то потом ночью не смогу уснуть. Тренировки и мои ребята - это всё во мне как половина моей жизни. Если я уеду дней на десять, а тебе срочно нужно что-то сделать и ты один не справишься, попроси Самуила Адамовича, Валиного отца. Тесть не хочет, чтобы я бросал спорт, он ведь так гордится мной. Да и Валентина с матерью не возражают против штанги.
Стр. 34-35 img 200
Кажется, брат во многом со мной согласился, что меня, конечно, порадовало.
Установка приводов на оборудовании, которой я занимался на шахте, была очень трудоёмкой работой.
Своих напарников и друзей - Ловейко, Толстенова, Корнева и других - я приглашал в спортзал, и они могли оценить, как напряжённо я тренируюсь после тяжёлой основной работы. Толстенов говорил:
- Конечно, поднимать железо - это дело добровольное. Но давайте посмотрим, кто и чем у нас занимается. Поступают к нам на шахту люди и устраиваются туда, где полегче, - дежурными слесарями, электриками и т.п. Дежурные слесаря на участке приводы, как мы, не таскают, а рожи у них пошире наших. Вон вчера один устроился, выпил при мне бутылку водки и запил четырьмя кружками пива.
- Нам нужно обратиться к председателю шахткома и в отдел главного механика, - сказал Ловейко. - По-моему, Рудольфа можно поставить дежурным электриком, а этих краснощёких перевести к нам в бригаду.
На раскомандировке идею Толстенова и Ловейко поддержали Кирсанов и Меркулов. Чтобы перевестись в дежурные электрики, мне пришлось заново пройти технику безопасности. После двух месяцев учёбы я сдал экзамен.
* * *
В конце лета 1955 г. меня вызвали на сборы в Кисловодск. Получив красивую бумагу, я по старой памяти пошёл в нашу спецкомендатуру, но она была наглухо закрыта. Позвонил на наш городской стадион „Шахтёр“. Его директор Павел Дмитриевич Колчев сказал мне, чтобы я зашёл за командировочным удостоверением и за суточными.
На работе я сдал слесарный инструмент своему напарнику Литвинову. Составил ночью всем своим ученикам индивидуальные планы тренировок на месяц. Когда закончил, у меня так звенело в голове, будто через неё пропустили высоковольтный ток.
Моя жена Валентина находилась в декретном отпуске: нашей Лилечке было чуть больше года. Старшей, Олечке, уже четыре, она всё лопотала по-немецки, причём на нашем швабском диалекте, вставляя русские слова.
Мой тесть Самуил Адамович Зигель говорил по-русски неважно и, будучи выходцем с Украины, лучше знал украинский. А с Олей он упражнялся на немецком, ему это очень нравилось. У его сына Володи была русская жена Александра. С их детьми, Олей и Вовой, Олечка говорила по-немецки, они отвечали ей по-русски, и она их понимала. Но больше ей нравилось общаться с дедом: он сделал ей из дерева детскую люльку и выстрогал деревянных кукол, на которых надели платьица. Дети Володи, конечно, ужасно обижались, если дедушка делал игрушки для нашей Оли, а для них нет.
Валентина всегда провожала меня, если я уезжал надолго. Мы, как обычно, пошли с ней к вокзалу через горы, а не по главной дороге. По пути наговорились вдоволь. На стадионе нас ждал И.Д.Колчев.
- Ну, Рудольф, теперь вы, немцы, свободны, - сказал он. – Да-да, свободны. Если бы ты не спешил на поезд, пришлось бы тебе идти за шампанским.
В комнате, где Павел Дмитриевич держал свои бумаги, он развесил на стенке портреты известных киселёвских борцов - Потапова, Лебедева, Ванина, Синько. Колчев и сам был когда-то борцом на цирковом манеже. Сказал, что скоро добавит на стену и мой портрет.
Я заметил, что здесь недостаёт портрета Василия Ивановича Анисимова, основоположника классической и вольной борьбы, а также тяжёлой атлетики в нашем городе.
- Ты прав, - согласился Колчев. — Вот твоё командировочное, вот ведомость и суточные. Не забудь на командировочном отметить в Кисловодске прибытие и убытие.
Я попрощался, и мы с Валентиной двинулись к вокзалу кратчайшим путем, через стадион. Колчев смотрел нам вслед и вдруг крикнул:
- Вернитесь! Я забил досками дыру в углу стадиона, придется обойти вокруг.
Стр. 36-37 img 201
Мы направились в противоположную сторону, но вскоре меня остановила загрустившая Валентина:
- Знаешь, Рудольф, то, что мы вернулись - это плохая примета.
- Пошли, - возразил я, - не верю я ни в какие приметы.
Дойдя до угла стадиона, мы заметили, что лазейка в заборе действительно забита новыми досками. Рядом в кустах, я знал, стояла скамейка, обросшая кустарником, которую не было видно с дороги. Я подозвал Валентину, обнял её и поцеловал. Стояли молча, никак не могли расстаться. Выпустил я жену из объятий, а у неё, гляжу, вся грудь мокрая. Валентина ахнула:
- Рудольф, ты своими железными руками выдавил из меня молоко. Мне ведь уже пора кормить Лилю. Кстати, твоя мать говорит, что ты сосал грудь 3 года и 2 месяца.
- Не помню, - засмеялся я.
- Вот потому ты и крепкий такой, - подытожила жена.
Время подпирало, до вокзала было идти еще минут десять. Валентина вздохнула и сказала:
- А теперь, Рудольф, закрой глаза.
Я зажмурившись, я услышал, что жена тихо шепчет „Vater unser“ - немецкий вариант молитвы „Отче наш“, а затем почувствовал, как она прикасается пальцем к моим лбу, щекам, глазам.
- Вот я и избавила тебя от неприятностей, - сказала Валентина.
Мы простились - наша годовалая Лилечка уже наверняка ждала мать. Ноги несли меня на вокзал, а душа была дома. Я думал о том, как тягостно постоянно куда-то ездить. Хорошо, Валентина поддерживает меня во всём, да и мать с братом не возражают.
С пониманием относились к моим разъездам также начальник нашего шахтового мехцеха Александр Терентьевич Клышко и его заместитель Муштаков. А как меня ждут товарищи по работе, чтобы протянуть линию на новый участок! Там нужны и сила, и большая ловкость, и старание.
* * * Я сел на поезд Сталинск-Новосибирск. Утром в Новосибирске у меня была пересадка на Москву. Там я хорошо позавтракал в вокзальном ресторане и накупил продуктов на дорогу.
В московском поезде я оказался в купе с одними женщинами. Поняв по их разговорам, что это торговые работницы из Сталинска, я забрался на верхнюю полку и крепко уснул. Проснулся от того, что женщины громко говорили наперебой, будто забыв, что едут не одни. Я отвернулся, прикрыл ухо подушкой. Слышу сквозь неё, что они запели. Потом меня дёрнули за ногу, и женский голос сказал:
- У него совесть есть? Спит себе как мерин!
Я поднялся, посмотрел на них сверху и говорю:
- А я думал, что еду с женщинами.
Рыжая, плохо окрашенная попутчица встрепенулась:
- Конечно, с кем же еще!
- Но если я мерин, то вы, выходит, кобылки?!
- Да он остряк! - захохотали женщины. - Слезай, посиди с нами.
Но одна ворчит себе под нос:
- Пусть лучше спит, эти мужики мне дома надоели.
- Тебе надоели, а мне нет, - не согласилась рыжая. - От меня мужик уже два года как сбежал.
- Это плохо, - поддакнул я.
- Наоборот хорошо, - опять возразила рыжая. - Я только сейчас почувствовала вкус к мужчинам.
Видя, что разговор принимает чересчур фривольный оборот, я сходил к проводнице и спросил, нельзя ли мне пересесть в другое купе. Та смеется:
- Смотри, спортсмен, изнасилуют они тебя!
- Откуда вы знаете, что я спортсмен? - удивился я.
- Я ведь не слепая, да и не первый год работаю проводницей.
- Может, вы ещё скажете, каким видом спорта я занимаюсь?
Проводница зазвала меня к себе в купе.
- Сними рубашку, тогда скажу, - пообещала она.
- Ну да? - ещё больше удивился я.
- Снимай, только быстро, а то мне чай пора разносить.
Я снял рубашку, проводница осмотрела мою спину, потрогали большую мозоль на позвоночнике, образовавшуюся от приседаний со штангой на спине.
- Что ж тут гадать, - сказала она. - У меня сын штангист, у него на спине такая же шишка.
Стр. 38-39 img 202
- Вы только меня не выдавайте, - говорю я, - а место мне все-таки поищите.
- Постараюсь, но я должна спросить у твоих попутчиц.
Вскоре она вернулась с отрицательным результатом. Ей сказали: мол, если его уберете, то никого к нам не подсаживайте, а за место мы заплатим.
Да, дела неважнецкие, подумал я.
Вернулся в свое купе, а рыжая говорит:
- Ты что же, хочешь от нас убежать? А мы-то думали, ты будешь нас развлекать, много вопросов заготовили.
Посыпались вопросы. Одна попутчица, увидев мозоли на моих руках, сказала, что я тяжело работаю и шея у меня толстая, как у борца. Рыжая стала меня ощупывать, они с подругой умирают со смеху, и только женщина возле окна все молчит и смотрит в окно, будто ничего не слышит. Попутчица жестами показывает: мол, смотри-ка, воображает, строит из себя цацу.
Тут поезд остановился, женщины накупили на перроне газет и наконец успокоились, занявшись чтением. Я забрался на свою полку и уснул, но вскоре почувствовал резкую боль в правом боку.
Принесли чай, и меня позвали снизу:
- Полежал, шахтёр? Вставай…
Я поднялся, и у меня опять кольнуло в животе. Чёрт побери, такого со мной ещё не было. Я медленно слез и спрашиваю:
- А откуда вы узнали, что я шахтёр?
- Вокруг глаз черновато, и мозолищи какие… Да ты ведь сам сказал, что живёшь в Киселёвске, а там все шахтёры.
Я попил чая и опять почувствовал боль. Женщины заметили что моё лицо побледнело.
- Ну вот, - говорит рыжая, - думала взять его с собой на курорт, а он ишь что вытворяет…
Я попытался залезть на полку, стал поднимать ногу, и меня будто током ударило. Я присел, моё дыхание участилось. Рыжая, видимо, имевшая опыт в таких ситуациях, сказала:
- Ложись на моё место, а я лягу на твоё.
Я лёг и заметил, что когда сгибаю ноги, прижимаю колени к груди, то мне становится легче. Блондинка, ехавшая с нами, говорит:
- Ты хоть скажи нам свои имя и фамилию. А то дашь дуба, и мы не будем знать, куда и что сообщить.
Женщины засмеялись, а блондинка дала понять, что не шутит, и рассказала соответствующий случай из своей биографии. Я признался, что зовут меня Рудольф. Немного скривившись, женщина спросила:
- А ты случаем не немец?
Я подтвердил ее догадку, и она сказала рыжей:
- Надя, это по твоей части.
А та спрашивает на чистом немецком языке:
- Was haben Sie im Restaurant gegessen?*
Услышав мой ответ, она сказала:
- Нет, от этого быть не должно. Ты вот что, ложись-ка на спину.
Она задрала мне рубашку, погладила живот. Женщины хихикали, думая, что та со мной шутки играет.
Но она резко надавила, и я аж подпрыгнул.
- Дело плоховато, - говорит Надя, - у тебя острый аппендицит.
Вскоре меня начало знобить. Женщины накинули на меня одеяло, потом второе, принесли бутылку с горячей водой. Милая рыжая дама завернула в полотенце бутылку и велела мне приложить её к больному месту. После этого я уснул.
Мы стали подъезжать к Омску, и рыжая тихо сказала:
- Ты не шути, случай серьёзный. Может, сойдёшь и ляжешь в больницу?
- Если будет хуже, - ответил я, - вызовем скорую помощь.
- Как хочешь, Рудольф, но ты всё-таки назвал бы свою фамилию.
- Не беспокойтесь, я еду с паспортом и с командировочным удостоверением.
- Aber ich bin doch neugierig, Ihren Namen zu hören,** - сказала Надя.
Она проявила ко мне большую заботу. Уступив мне своё место, Надя посоветовала пить побольше воды, лежать спокойно и без особой надобности не вставать.
- Откуда у Вас, Надя, такие познания в медицине? - поинтересовался я.
__________________________________
* Что вы съели в ресторане?
** Но мне всё же любопытно услышать вашу фамилию. __________________________________
- Я поступила в Сталинске в медучилище, - рассказала она, - проучилась два года, но тут оказалось, что у меня аллергия на лекарства и на запах трупов, которых нам показывали на занятиях в анатомичке. Причем до такой степени, что я до крови раздирала себе кожу. Пришлось мне уйти на филфак, и сейчас я преподаю английский в том же медучилище. А немецкий я знаю плоховато. Думаю, приступ у тебя прошел, но ты, Рудольф, пока что ничего не ешь. А если приедешь в Кисловодск и приступ начнется снова, тут же вызывай «скорую».
На другой день у меня всё прошло. Теперь окружающие женщины казались мне забавными, я будто читал книгу под названием „Что такое женская логика?” Я лежал и вспоминал своего прежнего киселёвского собеседника, профессора А.А.Гинке из Ленинграда, особенно его изречения, касавшиеся женщин.
Мы проехали Урал, затем Куйбышев и Казань. После Казани Надя просветила меня по поводу её истории, рассказала о происхождении татар на Руси.
Вот и Москва. Мы тепло распростились с попутчицами, я поехал на Курский вокзал и через два часа уже сидел в поезде Москва-Кисловодск, провожая глазами столичные пейзажи. Опять пошли люди, новые знакомства. Казалось, ни к чему читать книги, только успевай усваивать всё, что кладут тебе в рот попутчики.
В купе напротив меня лежал мальчик, его постоянно било и трясло. Отец придерживал его, чтобы он не ударился головой. Я всё не решался спросить, чем страдает ребёнок. За меня это сделал человек с верхней полки, и отец ответил, что этот страшный недуг называется просто - „детская болезнь”. Позже, штудируя в институте работу В.И.Ленина „Детская болезнь ’’левизны" в коммунизме”, я вспомнил ЭТОТ ЭПИЗОД, ХОТЯ ИЛЬИЧ писал, конечно же, не о медицине.
Проехали Донбасс, мой родной Енакиевский район, станцию Дебальцево, откуда нас выселяли осенью 1941 г. Я спросил у проводницы, долго ли мы будем здесь стоять. Та сказала, что всего несколько минут. Заметив, что я прилип к окну и никак от него не оторвусь, она, в свою очередь, поинтересовалась, почему меня так интересует эта остановка. - Хотел потоптаться на том месте, с которого меня отправили на курорт в Сибирь во время войны, - ответил я.
- На обратном пути мы будем стоять здесь дольше, - сказала проводница.
- Не знаю, попаду ли я опять на ваш поезд. Может быть, заеду в Иловайск, там у меня живёт тетушка.
- Да, это по другой ветке, - подтвердила проводница.
Вечером проводница напоила нас удивительно пахучим чаем. Отец больного ребёнка оказался большим знатоком по части приготовления чая.
- Почему чай в поездах вкусный? - говорил он. - Здесь кипяток готовят не электродами, сжигая всё полезное вокруг спирали, а нагревают воду, находящуюся в колбе. Взять, к примеру, самовар. Если затопишь его углем, то получаешь один вкус воды, а если разожжёшь щепками, дубовыми брусочками — совсем другой.
Я никак не мог поверить, что через стальную или алюминиевую колбу может передаваться разница во вкусе воды.
- В том-то и дело, что это загадка, ещё не объяснённая наукой, - сказал мой попутчик.
Вот и Азовское море, скоро Ростов-на-Дону. По акценту попутчик догадался о моём происхождении и вежливо спросил, давно ли и разговариваю по-русски. Я сказал, что с 1941 г.
- А свой немецкий вы забыли или ещё умеете общаться? - поинтересовался он.
Опять моим соседом оказался человек, который знал все на свете. Я настолько увлёкся разговором с ним, что даже не сходил на вокзал в Ростове.
Ночью меня снова начали беспокоить боли в правом боку. Я скрючился, ноги прижал к груди, в такой позе мне было полегче. Господи, думал я, скорей бы доехать… Но вот в окне показались горы. Мой сосед сообщил, что во время войны здесь стояли немцы, пили нарзан и купались в горячих источниках.
Стр. 42-43 img 204 Моя мать тогда жила в Кисловодске, она знала немецкий, - сказал он. - Немцы привлекали её в качестве переводчицы. И когда немцы ушли, маму выслали, хотя я был военнослужащим. Позже и я за это пострадал. Немцы оказались такими романтиками! Гитлер послал их в Россию убивать русских, а они все побросали здесь внизу и стали целыми взводами подниматься на Эльбрус, установили там флаг своего Фатерланда. Думали, что теперь-то война уже выиграна. Мама рассказывала, как они пили и ликовали. А потом горную дивизию „Эдельвейс” бросили через Кавказский хребет на соединение с армией, которая должна была помочь выйти из окружения генералу Паулюсу. Наши генералы разгадали этот план, горных стрелков встретили советские воины-альпинисты, и немцы все погибли. Их трупы и сейчас находят в горах в полном обмундировании. Одежду отправляют в московские театры, в неё наряжают артистов. Те даже знают по нашивкам фамилии прежних владельцев шинелей. После этого рассказа боль у меня прекратилась, а мысли ушли в прошлое, когда фанатики и самодуры гнали солдат на верную смерть. Как могут творить такое люди с образованием, имеющие детей, жён, матерей и отцов? И ведь такие люди, говорят, очень любят животных.
- Знаете любимое изречение Гитлера? - сказал по этому по воду сосед. - Он говорил: „Чем глубже я познаю людей, тем больше мне нравятся собаки».
У меня в голове мелькнуло: выходит, Гитлер заранее настроился на то, что люди хуже животных...
В Пятигорске я помог вынести на перрон больного мальчика. Нёс через силу, было такое чувство, что живот у меня вот-вот треснет.
* * * Кисловодск - конечная станция, дальше пути не было. Я вышел из вокзала, посмотрел вокруг - красотища! Дышится сладко, деревья уже окрашиваются осенним багрянцем. Я подумал: какие мудрые люди выбрали себе для житья этот райский уголок!..
В горспорткомитете я представился председателю, который сказал, что зовут его Шалва Александрович и что он - бывшим штангист-перворазрядник.
- Как там Сибирь? - спросил он. - Арбузы у вас есть?
- С Сибирью всё хорошо, - сказал я, - а арбузов мы засолили две бочки.
- Какой шутник-сибиряк! - удивился председатель, явно не поверив мне.
Я стал рассказывать, что мы отправляем уголь в Казахстан, а оттуда нам в этих же вагонах присылают арбузы, подходящие для засолки. Так что мы дома открываем на Новый год не только шампанское, но и бочку с арбузами. Председатель воспринял всё это как сказку. Он вызвал свою красивую стройную секретаршу по имени Надя, и она выписала мне направление в общежитие медучилища.
- Пройдёшь через мост, увидишь старое здание купеческой постройки. Там и найдёшь своих, они целыми семьями приехали, - объяснили мне.
Разглядев мои документы, председатель широко раскрыл глаза.
- Так ты действительно немец или это тоже шутка, как с арбузами? Надя, иди сюда! До сих пор ты видела немцев только в кино, а тут вот он тебе, живой!
- Да что Вы, Шалва Александрович! - остудила его секретарша. - У меня бабушка по матери из немцев-колонистов. Она родилась в колонии Иноземцево, совсем рядом с Железноводском.
- А я-то думал: откуда у тебя такая белая кожа? - нашёлся председатель.
У входа в указанное мне старинное здание сидели женщины – как я понял, жёны штангистов. Одна из них во весь голос позвала:
- Николай, выходи, к тебе приехали!
Я поставил на землю свою сумку и маленький обшарпанный чемоданчик, меня окружили незнакомые дружелюбные люди. Вышел Николай Иванович Шатов, которого я видел в Петрозаводске. Он меня, конечно, не знал.
Н.И.Шатов был выдающимся спортсменом-тяжелоатлетом, в 1933-1938 гг. он шесть раз подряд становился чемпионом СССР. До войны неоднократно превышал мировые рекорды. Правда, его рекордные достижения официально не засчитывались: советские штангисты присоединились к Международной федерации тяжёлой атлетики лишь в 1950 г. (Так в тексте. На самом деле, похоже, в 1946 году. В 1950 году мы, возможно, стали членами Европейской федерации)
Стр. 44-45 img 205
Началась война, и Шатов добровольцем ушел на фронт в составе специальной группы спортсменов (ОМСБОН - отдельная мотострелковая бригада особого назначения НКВД). Позже, когда мы с ним ехали в подмосковной электричке, он показывал мне то место в лесу, где находилась их фронтовая землянка. Спортсмены проделали на фронте большую и рискованную работу, многие из них погибли. И когда стало ясно, что война идёт к победе, Сталин приказал снять с фронта мастеров всех видов спорта.
В Кисловодске меня для начала поселили одного. Живот у меня снова болел, я лёг, но никому ни о чём не сказал, ещё надеясь, что всё пройдёт. Вскоре ко мне в комнату зашли Н.И.Шатов с женой, вручили талоны на питание и сообщили, что в 14 часов мы все вместе пойдём обедать. Жена Шатова, милая красивая еврейка, представившись, посмотрела мне в глаза и спросила по-немецки:
- Bist du krank?*
Я сказал, что в поезде у меня был приступ. Шатов уже собрался уходить, но жена остановила его:
- Подожди, Коля, здесь дело серьёзное. Смотри, какой он бледный.
- А ты хочешь, чтобы шахтёр был розовеньким? - засмеялся тот. - Они все бледные.
Уходя, жена Шатова сказала, что врача здесь пока ещё нет и если будет хуже, то мне нужно обратиться прямо к ним, назвав номер своей комнаты.
_____________ * Ты болен? _____________
* * *
Ночью я спал удивительно хорошо, вроде бы стал отходить от болезни. После обеда решил потренироваться. Чувствовал в животе что-то не то, но всё же провел щадящую тренировку.
После неё, когда я пошёл в душ, мне стало плохо: не мог стоять на ногах, дышал с трудом, меня начало тошнить.
В душ пришёл штангист Владимир Сметанин из Свердловска, глядит на меня и спрашивает:
- Ты где это нажрался? Что, шахтёр, не рассчитал свои силы?
- Я вообще не пью, - с трудом ответил я.
- Ну, тогда я сбегаю к Шатову.
Шатова Володя не нашёл, но, увидев на улице жен штангистов, сказал:
- Наш шахтёр, Адольф или Рудольф, съел что-то не то в столовой.
Услышав это, жена Шатова стрелой влетела прямо в душевую. Я был уже одет. Стою, меня всего трясет как в лихорадке.
- Иди к себе, - сказала она, - приляг, я вызову скорую.
Я только успел лечь, скрутился в калачик, как врач со скорой помощи мягкой теплой рукой развернул меня лицом к себе. Пытался его рассмотреть, но ничего не вижу - я находился в полуобморочном состоянии. Врач расстегнул мне брюки, заставил выпрямить ноги, глубоко вдавил живот с правой стороны и резко отпустил. Я закричал, меня подняли и повели.
Уже вечер, врачи и медсестры спешат домой, а тут на тебе - привезли срочного больного! Меня побрили в ванной, поставили укол, положили в палату. После укола мне вроде стало повеселее.
В палате трое, один стонет-надрывается, двое ходят скрюченные. Лежу на спине, боль куда-то исчезла. Что за колдуны эти врачи! - подумал я. Пришла даже в голову мысль: может, сбежать отсюда? Время позднее, черт их знает, что они сейчас надо мной проделают.
Но тут подкатили тележку, деловито сняли с меня халат. Я сказал, что дойду сам. Сестра, не глядя на меня, говорит:
- Здесь командуем мы. Не мы тебя звали сюда, ты сам заболел. Быстренько ложись и поехали, пока хирурги не ушли.
Покатила меня по коридору и приговаривает:
- Радуйся, что хирурги ещё здесь. У тебя острый прободной аппендицит, а ты собрался идти пешком.
Завезла в операционную, там два врача и медсестра. Вид у врачей такой, будто они в жизни никогда не болели.
Один из врачей машинально сказал:
- Меня зовут Андриан Васильевич Волков, вот мой ассистент Ардашвили.
Медсестра, расстилая простыню, так же автоматически говорит:
- А я Людмила Васильевна.
Спросили, кто я и откуда. Услышав, что я штангист, Волков сказал:
- Ардашвили, это по твоей части.
- Ты Чимишкяна знаешь? - неожиданно спросил тот.
- Видел в Петрозаводске, он стал там чемпионом СССР.
- Молодец, - говорит Ардашвили, - а водку ты пьёшь?
- А это вам зачем? - не понял я.
Стр. 46-47 img 206 - Нам нужно определить дозу обезболивающего, - пояснил Волков. - Усыплять мы тебя не будем, анестезиолог уже ушёл. Ты парень крепкий, выдержишь и без этого, зато всё быстро заживёт.
Меня накрыли простыней. Вижу, медсестра привязывает мои ноги.
- Что вы делаете? - спрашиваю.
- Это для того, чтобы ты не поднял ноги, когда мы вскроем брюшную полость. Иначе аппендикс уйдёт под кишки. А чтобы ты не хватался руками во время операции, мы привяжем и их.
Я не даюсь, Волков спрашивает:
- Ты как в Сибирь попал?
- Сослали, - говорю.
Ответил и тут же понял, что руки у меня уже привязаны. Через специальное отверстие в простыне Волков ощупал мой живот, нажал и отпустил, как врач из скорой.
- Ты вовремя к нам попал, Рудольф, - сказал он. - У тебя, видимо, гнойный аппендицит.
Я почувствовал, как мне сделали укол, затем второй. Ардашвили беседовал со мной, а Волков колол. Вскоре, по ощущениям, стали резать живот.
- Ты все слышишь? - спрашивает Людмила.
- И слышу, и чувствую.
- Вот и хорошо. Сибиряк - с печки бряк.
- Откуда Вы знаете нашу сибирскую поговорку? - удивился я
- А я сама из Новосибирска.
В этот момент, чувствую, Волков стал рыться у меня в животе, что-то потянул. А сестра донимает меня, кем я работаю в шахте. От боли я не мог ответить. Волков взял нитки и говорит:
- Ты везучий, Рудольф. Сейчас завяжем ниткой и отрежем гнилой аппендикс и подарим тебе.
Чувствую, пот льет с меня градом, будто меня выжимают в центрифуге. Сестра вытирает мне пот и говорит, что почти всё уже позади. Глаза не закрываю, вижу все, что делает Волков. Ардашвили протягивает ему ножницы, тот что-то тянет. И вдруг - прострел невыносимой боли. Я напрягся, повязка на ногах лопнула, и мои ноги, как струны, спружинили вверх. Ардашвили лег мне на меня всем телом.
- Ты что, совсем дурной? - говорит он с грузинским акцентом.
Волков держит в зажиме мой аппендикс, подносит мне:
- Вот, Рудольф, еще немного, и получился бы прорыв.
Он щелкнул по нему пальцем, и аппендикс действительно лопнул. Стал зашивать, Ардашвили и медсестра держат мои ноги.
- Так ты мастер спорта? - спрашивает Ардашвили.
- Ещё нет, но скоро выполню норму.
- Мы должны учесть, что спортсмены - сильные люди, - обратился он к Волкову, - и повязки нам нужны покрепче.
Надрез обкололи большой дозой пенициллина и покатили меня в палату. Там были посторонние люди - вечером, после работы, к больным пришли родственники и знакомые. В животе я пока что всё ощущаю довольно тупо. Сам встал с тележки и сел на кровать.
- Вам надо ложиться, - говорит медсестра Людмила, - сейчас придет сестра и сделает обезболивающий укол.
Я лег, закрыл глаза. «Черт побери, - думаю, как нелепо все получилось!»
Врач Волков сказал, что в моем аппендиксе много семян от груш или яблок.
- Где и когда ели фрукты? - спросил он меня.
Тогда я не смог сообразить, а теперь вспомнил, что ел сушёные груши из посылки, которую прислала из Ташкента наша родственница Марта Иоахим.
- Больше травки надо есть, - говорил мне Волков. - Только она может вынести сор из такого древнего органа, как наш аппендикс.
На улице стало совсем темно, посетители потихоньку разошлись. А у меня начались боли. Сестра должна сделать укол, но её всё не было. Видно, забыла. А боль нестерпимая. Сосед по койке сказал мне:
- Потерпи. Меня тоже сегодня оперировали, только утром. У меня было так же, я аж на стену лез. Ты походи, легче будет. Давай руку, помогу тебе встать.
Боль адская, но нужно же мне как-то отвлечься. Я взялся за его руку, ощутил ее шершавость. Присмотрелся, а у него две синие черты на бровях. Мы познакомились, он оказался моим коллегой и земляком - шахтёром из донбасской Макеевки.
- Давай одевайся, сходим в коридор, - сказал земляк, протягивая мне халат.
Мне стало стыдно, что я так раскис. Боль настолько сильная, что перехватывает дыхание.
Стр. 48-49 img 207 - Но-но, земляк, не раскисай, пишлы, - сказал мне сосед.
Я тихо шагаю, он держит меня под руку. Почти в самом конце коридора слева - туалет.
- Знаешь, почему я на ногах? - спросил земляк.
Он оглянулся и показал мне пол-литра водки. Я подумал, что он шутит, и хотел уйти.
- Погоди, - сказал земляк, - сейчас зайдем в туалет, я придержу дверь, а ты плесни себе в ладонь водки и намочи свою рану. Я так сделал и, как видишь, хожу.
Мы зашли в туалет, закрылись, и земляк намочил свою рану. Я повторил его процедуру. Вначале запекло, заныло, а минут через пять боль притупилась. Я лег, сосед продолжал ходить по коридору.
Вскоре мне действительно стало легче, но уснуть я ночью не смог.
На третьей койке лежал молодой человек после операции рака желудка. Всю ночь возле койки дежурила его любимая девушка. Красивый парень, на редкость красивая девушка.
Под утро я всё-таки заснул, но ненадолго. На утреннем обходе врач узнал, что никаких обезболивающих препаратов мне не дали. Принесли микстуру, я выпил и крепко уснул.
На третий день я уже чувствовал себя нормально, написал домой. Грустное получилось письмо. Я сообщил Валентине, что она была права, когда мы на стадионе вернулись, и она решила что нас ждёт неприятность. Но все, слава богу, обошлось. Вскоре меня навестил Н.И.Шатов со своей милой женой. Они принесли свежего винограда янтарного цвета.
Рана заживала плохо. Я сорвал с неё пластырь, и процесс заживления ускорился. На седьмой день меня выписали.
В больнице я общался со многими людьми. Парня с раком желудка через несколько дней перевели в отдельную палату, где он и умер. Когда он еще лежал с нами, его навестил отец, которой» звали Николаем. В это время сестра крикнула:
- Плюкфельдер, ты где? Я принесла лекарство.
- Ты немец? - спросил Николай, услышав мою фамилию.
- Да, а что?
- Я был начальником спецкомендатуры в Восточном Казахстане. Ты знаешь, что вас реабилитируют?
- Не знаю, что и как, но перед отъездом я зашел в нашу комендатуру, и она была на замке.
-Да, нас, комендантов, разогнали. Правильно сделали, что прекратили вас мучить.
- Вы говорите, что нас, российских немцев, реабилитируют. Но ведь мы не совершали никаких преступлений.
- Да, об этом все знают. Это Сталин всё так закрутил. А теперь Хрущев расформировывает лагеря и комендатуры.
В последние дни перед выпиской на меня напал волчий аппетит. У меня были деньги, и я ходил в столовую медучилища, да и просто бродил по Кисловодску. Медсестра меня уважала и выдавала мне одежду.
Заскучал я по дому. Дочки Олечка и Лилечка, жена Валентина постоянно стояли перед моими глазами. Стал понимать, что так надолго из дома лучше не отлучаться.
Вернулся я из больницы, но тренироваться мне было еще нельзя. Ходил на перевязку в медчасть, а по вечерам сидел у речушки и слушал, как журчит вода. Это моя страсть: слыша, как плещется речушка, я замираю. Будто симфония звучит в голове, лаская мне душу.
* * *
На этих сборах я познакомился с Иваном Удодовым, который понравился мне ещё в Петрозаводске. Он приехал из Ростова на старом трофейном „Опеле“. Прошёл дождь, наша речушка разлилась. Иван заехал на середину, вода залила свечи, и машина заглохла. И вдруг мы видим: машина погрузилась в воду, но поползла вперед. Оказалось, что Иван включил первую скорость и на аккумуляторе переправился через речку.
Познакомившись, Иван с женой пригласили меня в азербайджанский ресторан. Иван показал мне свою фотографию, где он весил всего 32 кг.
- Фашисты вывезли меня в Германию, - сказал он. - Работал у бауэров на уборке буряков. Но до этого нас морили голодом, я чудом уцелел.
Иван хотел рассказать что-то еще, но разве кавказцы дадут спокойно поговорить?
Узнав Ивана Удодова, я заметил его открытость и честность. И понял, что ему трудно жить среди хитрых, кручёных и выслуживающихся людей. Обращала на себя внимание и его гордость. Видимо, это качество и побуждает спортсменов к самоутверждению.
Мышечная радость гонит нас, спортсменов, на тренировки, дабы поскорее получить следующую порцию тревожащего гормона. Устанешь, затем отдохнёшь, и мышцы опять требуют нагрузки. В то же время мышечная радость успокаивает душу, создает бодрость, настроение. Хочется смеяться, общаться с людьми.
Оправившись после операции, я немного занимался в зале жимом лежа, подкачивал бицепсы. На сборах проводилось мною собраний, бывали и нарушения спортивного режима. Из Ростова приехал штангист Феликс Верховский. Он готовился поступать и аспирантуру, и ему нужно было сдать кандидатский минимум по немецкому языку. Вот он и „оседлал“ меня. Феликс был очень красив, и меня спасало то, что его часто уводили дамочки. За несвоевременный отход ко сну его чуть было не отчислили со сборов.
Мне купили железнодорожный билет, председатель кисловодского горспорткомитета вручил мне суточные, а его секретарша Надя показала мне старинные фотографии своих немецких предков по линии матери. Её мать сослали в Сибирь, а Надя вернулась в родные места, выйдя замуж.
Скорее на вокзал - и в путь, nach Hause. На обратном пути и побродил-таки по ростовскому вокзалу. Наслушавшись всяких легенд о ростовских блатных, спрятал подальше кошелёк. Народу здесь было не меньше, чем на Казанском вокзале в Москве. В Иловайске я опустил в ящик письмо тёте Эмме. Она была сестрой моей бабушки по матери, и её не выслали в Сибирь, поскольку она была замужем за украинцем.
В вагоне, при всех, пассажиры опасались беседовать на щекотливые темы, но в коридоре такие откровенные разговоры случались. Люди рассказывали о сталинских репрессиях. Я предпочитал выдавать себя за украинца, говорил, что зовут меня Андрей Бондаренко. Мои собеседники и без того догадывались, что я родом с Украины, поскольку у меня то и дело выскакивали украинские словечки. Это осталось у меня от нашей родственницы Шуры Бондаренко, которая до войны каждую субботу приезжала из Енакиева к нам и деревню. Я написал о ней в первой книге моих воспоминаний.
Я не тренировался уже почти две недели, и у меня появилось желание подвигаться. Вот и суетливая Москва. Здесь никто тебя не замечает, ты никого не знаешь и кажешься таким маленьким среди огромной толпы. Перебравшись с Курского на Казанский вокзал, я накупил газет и вскоре опять очутился в вагоне, на сей раз в поезде Москва - Новосибирск. Мое особое внимание в газетах привлекла статья в „Советском спорте“ о выступлении американских штангистов в одном из парков Москвы. Здесь они продемонстрировали свою сенсацию: «крошку» Пола Андерсона, весившего 164,5 кг. На фотографии в газете он стоял с широко расставленными ногами, и было видно, что это его обычная поза.
Народ в поезде удивлялся этому американскому чуду. В нашем купе пассажиры тоже шелестели газетами, останавливая своё внимание на Поле Андерсоне.
- Надо же, вот это бугай! - сказала женщина, расположившаяся напротив меня. - Люся, - крикнула она своей знакомой с верхней полки, - глянь, я нашла тебе жениха!
- Давай! - с восторгом воскликнула та, заглянула в газету и расхохоталась.
Там было написано, что „жених“ выпивает за день по ведру молока. На чемпионате мира, проходившем в Мюнхене 12-16 октября 1955 г., Пол Андерсон стал абсолютным победителем, набрав феноменальную для того времени сумму - 512,5 кг! Советские штангисты в тяжёлом весе, где он выступал, не попали даже в число призёров.
* * *
Пользуясь случаем, расскажу современному читателю и о дальнейшей спортивной карьере этого симпатичного гиганта.
На следующих Олимпийских играх, проходивших в Мельбурна в конце 1956 г., Пол Андерсон выиграл тяжёлый вес с большим трудом. Его конкурентом был аргентинский атлет Умберто Сельветти, весивший 143,6 кг. Андерсон завесился „лишь“ на 137,9 кг. Таким образом, после чемпионата мира в Мюнхене он похудел на 28 кг.
Стр. 52-53 img 209
А произошло вот что. Пол Андерсон был очень милым и мягким человеком. В США его сильно рекламировали, хотя американским штангистам-любителям запрещалось зарабатывать деньги на рекламе.
На Пола „положила глаз“ миловидная девушка из очень богатой семьи. Тот предложил ей свою дружбу, рассчитывая, что она станет его женой. Но девушку не устроил его гигантский вес, тем более, что со временем, как она опасалась, Пол мог стать еще толще. И она поставила перед Андерсоном условие - похудеть на 30 кг.
Пол был в растерянности. Прежде чем дать ответ, он посоветовался с „отцом” американской тяжёлой атлетики Бобом Гофманом. У того был специальный врач, который взялся за год согнать с Андерсона требуемые 30 кг. Пол Андерсон начал сгонять вес - ради любви и богатства стоило пойти и не на такие жертвы.
Американские газеты сообщили, что он согнал 10 кг. Но после этого прошли соревнования, на которых Андерсон с трудом выиграл у своего американского соперника Джима Брэдфорда. Для Андерсона это был страшный удар, под угрозой оказалась вся его договоренность с девушкой.
Та вела себя упрямо, но навещала Пола и даже познакомила его со своими родителями. Они сказали, что дочь права: он им подходит, но вес, конечно, надо согнать. Пол пообещал сделать это и перед ними.
Для него настали тяжелые дни. Нужно тренироваться, Боб Гофман выделяет ему добротное мясо, а Пол принимает специальные таблетки. Вес с него сходит, но одновременно теряется и сила.
Пол проявил большую силу воли. 26 ноября 1956 г. - его выступление на Олимпийских играх в Мельбурне. В Австралию приехала и девушка Пола. На нем отвисла кожа. Шутка ли - отсосать почти 30 кг жира! Началось самое интересное на этих соревнованиях тяжелоатлетов.
На выступлениях тяжеловесов в зале, как всегда, полно народа. На чемпионате мира 1955 г. Андерсон поднял в жиме 185 кг, а сейчас - всего 167,5 кг, на 17,5 кг меньше. Его соперник из Аргентины Умберто Сельветти выжимает 175 кг. В рывке оба конкурент поднимают по 145 кг. После двух упражнений аргентинец впереди на 7,5 кг.
В „конюшне" Боба Гофмана суета и тревога. Всё может пойти насмарку. Зал гудит. Подобного оборота событий никто не ждал. Аргентинца до этого не было ни слышно, ни видно - и вдруг такая удача. Андерсона окружили врачи и психологи. Задача у него не из лёгких. Этот случай в его карьере можно назвать спортивным подвигом.
Сельветти закончил толчок с суммой 180 кг. Андерсон легче, и теперь ему для победы нужно толкнуть 187,5 кг - на 5 кг выше его лучшего результата, показанного в прошлом году в Мюнхене. А ведь он весит сейчас на 28 кг меньше, чем тогда. Аргентинец загнал Пола на сумасшедший вес, к которому тот никогда в жизни даже не подходил. Теперь всё зависит от него самого. Ни философия, ни колдовство здесь не помогут. Девушка из зала кричит:
- Пол, я тебя люблю! Пожалуйста, толкни этот вес!
Боб Гофман говорит ему что-то нестандартное. Дэвид Шеппард, друг Андерсона, растирает его. Пол весь горит, пот льёт с него градом. И вот Андерсон толкает 187,5 кг - мировой рекорд!
В зале творится что-то неописуемое. Андерсона пытаются качать, но разве его поднимешь? Пол от радости плачет. Вскоре появляется и его девушка. Он настолько вне себя, что не обращает внимания на свою возлюбленную, прильнувшую к Бобу Гофману и к его высокорослой жене-красавице.
Проходит награждение, Пол Андерсон олицетворяет мощь США. В его честь звучит американский гимн. Всё к лицу подлецу, как говаривал один советский представитель.
Наши газеты писали об этом поединке совсем немного. О том, как Андерсон согнал почти 30 кг, как он чуть не лишился золотой олимпийской медали и поставил под вопрос договорённость со своей девушкой, я узнал гораздо позже - на чемпионате мира 1961 г. в Вене от своего друга, американского тяжелоатлета Исаака Бёргера. Исаак отлично владел немецким языком и мог рассказать мне об Андерсоне во всех подробностях, поскольку постоянно находился в те годы рядом с Полом.
После слёз и радости при награждении в Мельбурне Андерсон сник и разгневался. С ним что-то произошло, он, что называется, взбесился. Бросил под скамейку свои ботинки, зашвырнул куда-то далеко штангистский ремень.
- Всё, - сказал Пол, - больше я к штанге не подойду.
Рядом стояла его девушка и наблюдала, как разбушевался всегда такой спокойный Андерсон. Она обтёрла его полотенцем, пыталась успокоить. Пол посмотрел на неё и развёл руками: мол, ничего не поделаешь, до обещанных 30 кг не хватило 2 кг.
Стр. 54-55 img 210
- Да, - подтвердила она, - в одном ты выиграл, но в другом проиграл.
По словам Исаака Бёргера, девушка засмеялась и добавила:
- Нет, лучше быть одной, чем женой такого монстра.
Я спросил у Бёргера, навещала ли она Андерсона у них и олимпийской деревне после соревнований. Он ответил, что на второй день она пришла к ним вместе с отцом и с матерью. Они шутили, смеялись, а девушка сказала:
- Пол, пойдём на весы. Всё-таки интересно, сдержал ли ты своё слово.
По рассказу Бёргера, они поднялись на второй этаж, и Андерсон завесился - о ужас - на 148 кг! За два дня он набрал целых 10 кг Организм, точно губка, впитал в себя привычные килограммы.
- Ну вот, Пол, - сказала девушка, - ты проиграл пари.
Андерсон навсегда остался холостым и до конца понял, как это сладко - есть и пить, сколько влезет.
* * *
Судьба Пола Андерсона сложилась не очень удачно. В Америке его замучили интриги - за ним пристально следили, где и как он зарабатывает деньги. В те годы спортсменам, считавшимся любителями, запрещалось зарабатывать на спорте: в таком случае их немедленно причисляли к разряду профессионалов. Но жить-то Андерсону было надо, и в итоге Федерация тяжёлой атлетики США с преимуществом в один голос отказалась выставить его ни чемпионат мира в Тегеране в 1957 г.
После этого Андерсон ушёл в цирк. Для него придумали специальный номер - большое колесо, лежавшее на платформе. Сверху садились 10 человек, и Андерсон крутил это громадное колесо, весившее вместе с людьми около тонны. Он хорошо зарабатывал. Затем Андерсон открыл приют для подростков, где был директором и главным воспитателем.
В 1958 г. советские власти согласились на проведение в Америке товарищеской встречи сборных США и СССР по тяжёлой атлетике. Позже я опишу, как мне, немцу, не доверили выступить тогда за советскую команду, хотя я был чемпионом СССР. Вместо меня в Америку взяли Трофима Ломакина.
Встреча проходила в большом цирке. Зрителей особенно интересовало выступление тогдашнего чемпиона мира в тяжёлом весе Алексея Медведева, который в 1957 г. вслед за Андерсоном „распечатал” в троеборье 500 кг. Медведев выходил на помост под аплодисменты, а когда он выжал 160 кг, зрители хлопали ему стоя.
Неожиданно неизвестно откуда в окружении каких-то девушек в цирке появился Пол Андерсон. Об этом мне рассказывал сам Медведев. Андерсон скинул куртку и за кулисами трижды выжал из-за головы 150 кг. Тут администрация цирка попросила главного судью разрешить Андерсону выйти к зрителям и попытаться выжать тот вес, который поднял советский штангист. Разрешение было дано. Пол был в шортах, в них он и вышел на помост. Медведев говорил:
- Этот сукин сын взял мой вес 160 кг и выжал его на три раза.
Потом раскланялся перед публикой и обратился ко мне: мол, пожалуйста, добавляй, а я отвечу повторным подходом.
Наша делегация оказалась в весьма неудобном положении. Было видно, что Андерсон - по-прежнему гигант в тяжелой атлетике. Но в США законы любительского спорта тогда соблюдались строго. Это означало, в частности, что государство не могло вмешиваться в дела Федерации тяжёлой атлетики и сборной американских штангистов, которую возглавлял миллионер Боб Гофман.
Кстати, Гофман был выходцем из Германии. Живи он в СССР в 1941 г., его отправили бы к чёрту на кулички добывать какую-нибудь руду во имя победы над немцами. А если бы Гофман был японцем, то его в это же время загнали бы в резервацию в США. Так что американцы тоже не без греха в смысле национальной политики.
В США жили в то время десятки миллионов человек с немецкими корнями. Поговаривали, что их, как и японцев, собирались депортировать, но в отношении такой массы людей это было просто невозможно сделать.
Точно так же, по словам Хрущева, Сталин намеревался выселить и украинцев: в начале войны сам украинский народ уничтожил многих своих партизан, и вообще украинцы, по мнению вождя, плохо дрались с немцами. Но Сталина уговорили этого не делать: мол, достаточно и депортации жителей Западной Украины, „бандеровцев“, которых отправили к нам в Сибирь.
Стр. 56-57 img 211
Но вернусь к Андерсону. Бёргер говорил мне, что при голосовании перед чемпионатом мира 1957 г. не помогли даже деньги Боба Гофмана, и в результате Андерсона признали профессионалом. На том чемпионате в его отсутствие тяжёлый вес выиграл Медведев.
„Советский спорт“ подробно описывал эти соревнования, не упуская случая подчеркнуть в пропагандистских целях, что советская система — самая передовая в мире. Теперь вот и самым сильным человеком в мире стал советский спортсмен - Алексей Медведев.
Никому из наших журналистов и в голову не приходило спросить у него: где и какие деньги ты зарабатываешь? Впрочем, в СССР можно было получать доходы только от государства - частного сектора в те годы не было у нас и в помине.
В своё время А.Д.Краснов, председатель Кемеровского облспорткомитета, запретил мне бороться с профессиональным артистом Т.Буниным, пригрозив дисквалификацией. Когда было нужно, начальство всегда находило подходящий закон или инструкцию. Так же точно происходило и в Америке - правда, без звонков из партийных органов.
Пол Андерсон был от природы сильнее Алексея Медведева. Но американское государство не взяло на себя его жизнеобеспечение. Даже миллионер Боб Гофман не был в состоянии содержать Андерсона. Вот тот и ушёл он в цирк, как наш Григорий Новак. О Новаке я уже написал в первой книге и позже ещё вернусь к нему.
* * *
Устав читать, я уснул под стук колес и ритмичные удары своего сердца. Проснулся, когда под Свердловском приготовились к выходу мои соседки по купе. Одна из них сказала мне:
- Всю ночь штангу выжимал. Ты что, спортсмен?
Дело в том, что я в те годы много разговаривал во сне. Даже отвечал на вопросы, если спросить меня вполголоса. Видимо, и попутчицам рассказал кое-что о своих занятиях тяжёлой атлетикой. Другая соседка успокоила меня:
- Это ничего, что ты разговариваешь. Лишь бы водку не жрал, как наши мужики.
Женщины вышли, я остался в купе один. Уральское солнышко вовсю светило в окна вагона. Я прислонился к окну, чтобы прогреть ухо: меня где-то просквозило.
Уральские пейзажи производили на меня чарующее впечатление - будто едешь по громадному природному музею. Месяц назад, когда я здесь проезжал, у гор была совсем другая окраска. А вон появилась башня, которой тогда не было видно. Возможно, её застолбили ещё знаменитые заводчики Демидовы.
Я думал про себя: почему бы не рассказать нам по вагонному радио об Урале и о других замечательных местах, по которым мы проезжаем? Ради этого можно было бы и заплатить чуть больше за билет. Зачем писать много лишних слов на бумаге, когда вот она - живая история и география России? Увы, ничего подобного я не встречал и в будущем, хотя провёл в поездах много дней и недель.
При пересадке в Новосибирске мне досталось место только в общем вагоне. Суета, вагон набит до отказа. Воздух пропитан смрадом - мужики сняли с себя сапоги, чтобы дать отдохнуть ногам.
Всё время слышится стук стаканов и кружек, водку пьёт весь вагон. Мне тоже вручили кружку. Я пригубил, чтобы не обижать попутчиков, и отставил ее в сторону. Но мой сосед, уже крепко навеселе, стал нагло совать мне кружку в руки, рыча:
- Ты что, больной?
-Та.
Так я иногда выговаривал „да”, что нередко бывает среди немцев и эстонцев.
- Так я и думал, что он нерусский чёрт, - завопил мужик, совавший мне кружку. - Поэтому он с нами, с русскими, пить и не хочет. Ферштеен? Ну-ка скажи: кто ты по национальности?
- Национальность здесь ни при чём, - ответил я. - Немцы пьют так же, как и русские.
- Ага, значит ты немец! А знаешь, что такое „Хенде хох“?
Я поднял руки, пьяные пассажиры залились смехом.
- Смотри-ка, точно фриц! Ну, тогда погоди, - сказал сосед.
Он нашёл стакан, перелил в него водку из кружки и пояснил:
- Наши солдаты, которые давали немцам жару, пили только из кружек. Вот почему он брезгует пить из кружки. А из стакана выпьет, сукой буду!
Стр. 58-59 img 212
- Гриша, - сказал сидевший рядом парень, - ты говоришь, русские колотили немцев. А мой отец рассказывал, что немцы крепко воевали. Иначе как бы они дошли до Москвы и до Сталинграда?
Все держали кружки, внимательно слушая баламута Гришу и нас с парнем. Пассажир, сидевший напротив меня, сказал после паузы:
- Это была тактика Барклая де Толли.
- А это еще кто такой? - встрепенулся Гриша.
- Был такой генерал, который командовал русской армией против Наполеона, то ли из эстонцев, то ли из шотландцев, - пояснил парень, сказавший, что немцы дрались хорошо. - Он заманил французов в Москву, и они отморозили себе носы. В Тарту, в Эстонии, и сейчас есть его дом-музей. Нас возили туда на экскурсии» в 10-м классе, и учительница рассказывала нам, что Барклай де Толли спас Россию.
По обычаям тех лет парню, очевидно, не сказали, что Барклай был балтийским немцем, хотя его далекий предок действительно происходил из Шотландии.
Тем временем возле нашего купе столпились соседи, которые привлекла пьяная болтовня.
Проводница ругается матом:
- Вы что здесь сабантуй устроили, пьяницы?
- Помолчи, - кричит пассажир с верхней полки, - мы хотим знать, почему немцы шли на восток быстро, а на запад медленно.
- Так за что выпьем? - спросил пассажир возрастом постарше. - За то, что немцы не пошли дальше, или за то, что наши бывшие ссыльные кулаки из сибирских дивизий прогнали их от Москвы?
Те, что были потрезвее, прикусили языки и крутят глазами туда-сюда. Гриша, видно, поддал еще до посадки в поезд, и его не сдерживали тормоза.
- Хочу сказать последнее слово, - произнес он. - А то тут выдыхается водка, а это очень опасно. Давайте выпьем за мёрзлые носы!
Парень напротив так засмеялся, что водка из его кружки плеснулась на меня.
- За какие мерзлые носы? - не поняли соседи.
- Как за какие? За французские и за немецкие.
Опять в купе смех, пассажиры с верхних полок чуть не попадали вниз. Гриша, выяснив, как меня зовут и куда я еду, сказал:
- Вот что, Рудольф. Война давно закончена, понадавали мы дpyг другу - и хватит. У нас на шахте „Бабанаковской“ под Беловом работают многие немцы. Так что вашего брата я знаю. Правда, вместе выпивать не приходилось. Ты же не откажешь мне в этом?
- Не откажу, - ответил я. - Но столько выпить я не смогу, я после операции.
- Не ожидал от тебя, Рудольф, такого тяжёлого юмора, - разочарованно протянул Гриша.
Я переложил стакан в левую руку, а правой задрал рубашку. Увидев мой шов после аппендицита, Гриша успокоился.
- Но-но, Рудольф, я верю. Выпей, сколько можешь.
Мы чокнулись, выпили за знакомство и принялись за банку с огурцами.
Коротая ночь в вагоне, мы никак не могли понять, почему русские и немцы втянулись в такую смертоносную бойню друг с другом. Парень, что пограмотней, сказал:
- Когда исчез царь, Россия стала терять связи с Германией. Пока был жив Ленин, мы ещё находили общий язык с немцами. А Сталин хорошо знал только коммунистическую заповедь: „Не можешь - научим, не хочешь - заставим".
Гриша всех угощает, вилкой вылавливает из банки огурцы.
- Рудольф, а почему немцы ненавидят евреев? - спросил он неожиданно.
- Я в Германии не был, откуда мне знать? А в нашем немецким селе в Донбассе, где мы жили до войны, были одни колхозники и никаких евреев среди нас не было.
- Вам что же, и начальства не было нужно? - усмехнулся пассажир, сидевший рядом с Гришей. — Ведь евреи хорошие руководители.
- В то время я видел евреев только на базаре, - пояснил я, - они всегда покупали масло у немцев.
- Вот видишь, - подхватил Гриша, - немцы нормально ужившись с евреями. Я даже слышал, что у них были смешанные браки. Но почему же в войну евреев стали планомерно уничтожать?
Уважаемый Составитель, книга, чувствуется, интересная, написанная простым человеческим языком. Без заумного выпендрежа и без спеси.
Что-то, смотрю, Плюкфельдеру постоянно немцы встречались. Или люди, какое-то отношение к немцам имеющие. Например, Самуил Адамович Зигель, тесть Рудольфа - наверное, бывший германский богоизбранный.
C большим интересом почитал я о жиме. Вот ведь как всё оно начиналось. Оказывается, даже Новак не жал совершенно чисто, сильно ускоряя штангу с груди. Немецкий же жим, как писано в одном из приведённых отрывков, предполагает медленное начало. То есть жим чисто силовой, без всякого разгона.
Подкуп судей - а что, справедливо ! судьи тоже должны кушать и размножаться. Да и какая судье разница - чисто или не очень чисто выжал штангу атлет. Главное - благодарность атлета, ниспосланная загодя. Приятно обжигающая желудок или шелестящая в кармане ассигнациями.
Год за годом такой благодарности, и нормальный жим незаметно выродился сначала в "солдатский" жим Юрия Петровича, а затем - в откровенно трюкаческий "жим" Василия Ивановича.
Занятно писано про "напивание" веса. Сразу вспомнились мне любимые с детства "Денискины рассказы" Виктора Драгунского. Это когда Дениска, в цирке, не получил приз от клоуна, потянув на весах, вместо положенных 25-ти килограммов, только 24,5 кг. Но, выпив поллитровую бутылку лимонада, вес привёл к надлежащей норме и приз таки завоевал.
Но "поправляться" подобным экзотическим способом на целых 4,5 кг - дано уже далеко не каждому. Запросто можно и ботинки отбросить. Водная интоксикация - вымывание натрия и ещё каких-то полезных микроэлементов из клеток - дело, к сожалению, нешуточное.
Конечно, народная мудрость гласит - никогда не выпьешь столько же воды, сколько пива . Ибо вода безвкусная и много её в себя не вместишь, а вот пиво - пьёшь и ещё хочется.
Не раз слышал легенды о чемпионах-пивохлёбах. Про одного рассказывали, что он, имея громадные габариты и ещё более громадное пузо, мог выпивать (правда, не когда угодно, а "натощак", нестерпимо мучимый пивной жаждой) аж целое 10-литровое ведро обожаемого ароматного пойла. И не только в один присест, а даже, вроде как, залпом. Подняв ведро на уровень рта и запрокинув содержимое в глотку.
И сразу после этого человек переходит в весовую категорию на 10 кг выше. ----------------------------------------------------------------------------------------- Гонения на советских немцев - здесь ПФлюГфельдер, кажется, не врёт. Хотя, быть может, немного сгущает краски. ------------------------------------------------------------------------------------------ Посмотрел одно из видео с Рудольфом Вольдемаровичем. Интересно мне было его русское произношение. Очень даже, как оказалось, хорошее.
Однако, насторожило его же произношение, но немецкое. Плюкфельдер по какому-то случаю произнёс несколько коротких немецких фраз. И произнёс он их так, как говорят по-немецки русские люди, изучающие немецкий язык. То есть по-русски, только немецкими словами. Без намёка на правильное гортанное немецкое произношение.
Видимо, немецкий язык германских колонистов за века обрусел. И стал весьма отдалённо напоминать речь реального германского бюргера. ----------------------------------------------------------------------------------------- Это только начало. Комментарии будут ещё.
- Что там было в Германии, мы, конечно, не знаем, - проговорил после выпитой водки рыжий парень, который до этого всё время молчал. - Но ведь Библию написали сами евреи, а там указано, что они казнили Христа. И, по-моему, до тех пор, пока народ будет читать Библию, евреи будут держаться друг за друга и гнуть свою линию, а христиане - свою.
- Теперь у евреев есть своё государство, и они прогнали оттуда арабов, - вставил Гриша. - Значит между ними и евреями будет кровная вражда, хотя и те, и другие - не христиане. Выходит, христианская религия здесь ни при чём. Ты как всё это понимаешь, Рудольф?
- Не знаю, как другим, - сказал я, - а мне евреи не мешают. Среди них есть люди умные, но есть и самые обыкновенные.
- Обыкновенные евреи, - перебил меня парень напротив, - это те, кто отбился от их стаи. Вот они действительно такие же, как мы.
- А другие, - подхватил я, - это те, что борются за выживание еврейского национального духа и за свою религию.
- Ну да, марксизм-ленинизм или сионизм, - обобщил Гриша - А вот интересно, почему среди евреев почти нет пьяниц?
- Они ведь в родстве с арабами, а арабы не пьют, - сказал один из парней.
- Если они кровные родственники, то почему же арабы темнокожие, а евреи белые? - усомнился я.
- Да евреи перемешались с нами! - засмеялся Гриша. - Пора выпить, горючее оставлять не надо. В поезде оно взрывоопасно.
Слышен только плеск в кружках. У Гриши явно набита рука на разливании водки - видно, он делает это часто.
- Хорошо беседуем, - сказал Гриша. - А сейчас давайте выпьем за то, чтобы у Рудольфа поскорее зажил аппендицит. Нет-нет, Рудольф, ты должен выпить. Всё, это последняя, больше у нас водки нет.
Мы дружно чокнулись, я выпил и поймал себя на мысли, что перестал чувствовать шов на животе. Гриша разломил кирпич хлеба, дал каждому по куску. Я съел свой хлеб, а остальные только занюхали хлебом водку.
- А откуда вы, немцы, взялись в России? - спросил Гриша.
- А ты знаешь, откуда взялись твои прадеды? - задал н встречный вопрос.
- Не знаю, - почесал он в затылке.
- Вот и я не знаю. Мы тут говорили, за что немцы ненавидят евреев. А я хочу спросить вас всех: за что русские ненавидят немцев, которые уже 200 лет живут в России?
- Ты что, Рудольф? - ответили мне. - У нас на шахте, наоборот, уважают немцев.
- Может быть, - согласился я, - но моего отца и брата расстреляли осенью 1941 г. только за то, что они были немцы. А сколько наших немцев уморили голодом в тайге под видом „трудармии“! Причём нас до сих пор держат под спецучётом в комендатурах? Об этом никто не говорит. Говорят только о том, сколько погибло русских или евреев. Почему же нас унижают и уничтожают, будто мы перед вами в чём-то виноваты?
В купе установилась гробовая тишина.
- Ты затронул такой вопрос, Рудольф, - сказал, наконец, Гриша, — что мы просто не знаем, как тебе ответить.
В вагоне было жарко, он смахнул пот со лба и резко сменил тему:
- Ты кем работаешь на шахте, Рудольф?
- Что ты всё про меня да про меня? Спросил бы ребят, а то они сидят как зрители в театре.
- Да мы все с одной шахты в Бабанакове, ездили заготавливать сено под Барабинск. Кстати, ты, Рудольф, косить можешь?
- Конечно.
- А мы не умели, научились там.
- Ну и как успехи? План выполнили?
- Какой план? - удивился Гриша.
- Да по сену.
- А я подумал, что по выпитой водке, - засмеялся он. - Когда мы туда приехали, три дня шёл дождь. Мы за это время вместо покоса разобрали два коровника. Нам заплатили, и потом мы ещё три дня вместе с бригадиром обмывали получку. А когда наладилась погода, намахались косами так, что у нас заболели бока. Короче, выкосили два гектара.
- А за покос вам заплатили?
- Нет. Но на шахте нам начислят среднемесячную зарплату, так что без денег не будем.
Оглядев стол, Гриша с грустью сказал:
- Ну вот, водки нет, закуски тоже, пора по местам. Хоть чуток ещё вздремнём.
У меня было верхнее боковое место. Я спустил свою полку, вещи на всякий случай положил поближе к себе: сумку - под голову, чемоданчик - в ноги.
Стр. 62-63 img 214
Только хотел забраться наверх, как вижу: из коридора идут ребята, вид у них борцовский. В то время борцы увлекались накачиванием шеи, и их можно было узнать издалека. Я отошел в сторонку, чтобы пропустить ребят, и вдруг один из них резко остановился, заулыбался и говорит:
- Не может быть - Плюкфельдер! Помнишь, мы боролись с тобой в 1949 г. на сцене киселёвского Клуба угольщиков?
Я узнал своего соперника, но забыл, как его зовут.
- Как твои зубы? - спросил я у него.
- Два задних вылетели.
- А у меня остался шрам, - наклонил я голову.
Пока он разглядывал мою памятную отметину, я вспомнил его имя и фамилию - Сергей Первешев.
- Как жаль, что уже поздно, - посетовал Сергей, - ресторан закрывается.
Я рассказал ему, что бросил классическую борьбу, потому что был невыездным, то есть не мог выезжать за пределы города, равно как и все наши немцы-спецпоселенцы.
- Я всё про тебя знаю, - сказал Сергей. - Ты ведь такую память мне оставил: лишил двух зубов. Может, нам, борцам, и повезло, что тебя никуда не выпускали. Мне зубы выбил, а кому-нибудь, глядишь, мог и голову оторвать. Прочитал я про тебя в „Кузбассе” и сказал сыну: мол, у Рудольфа руки железные, и правильно он сделал, что ушёл на штангу.
* * * А дело было так. Мы с Сергеем Первешевым из Прокопьевска вышли в финал борцовских состязаний. Я знал тогда борцовские приёмы теоретически, но ещё не имел опыта ведения борьбы.
Раньше всего я отработал бросок через бедро справа налево. Я закручиваю своего соперника вправо и молниеносно бросаю его влево. Все мои соперники знали, что этот приём у меня отработан хорошо, и ждали момента, чтобы провести контрприём.
И вот мой тренер Евгений Иванович Потапов сказал, что мне нужно освоить новый для себя приём: суплес с захватом обеих рук, то есть бросок через голову.
Я вышел я на ковёр, и приём мне удался. Но мост с прогибом получился не очень крутой - видно, в спине у меня еще недоставало гибкости. В итоге я попал головой прямо в подбородок Сергея. Он тут же потерял сознание.
Я его не отпускаю, держу, лёжа на захвате. Судья видит у меня на спине алую дорожку - из моей головы течёт кровь. Он хлопнул мне по плечу: мол, отпусти соперника. Я сгоряча ничего не понял, а потом отпустил Сергея - он не встает.
Подбежала медсестра, увела меня, прижгла мою рану йодом. Тут ей кричат: давай, мол, нашатырь, Первешев в нокауте. Его катают по ковру, шлепают по лицу. Потапов весь побелел.
- Ты что натворил? Ты же убил парня!
У меня от страха помутилось в голове. Хочу подойти к сопернику, а Потапов говорит:
- Подожди, я выстригу тебе волосы на голове, у тебя открытая рана.
Подойдя к ковру, я увидел, что врач ковыряется во рту Сергея пинцетом. На мой вопрос, как его дела, прокопьевский тренер открыл ладонь и показал мне два задних коренных зуба, которые выломались у моего соперника.
- Ты головой ударил ему в челюсть, - сказал он.
Разглядев мою рану, он крикнул Сергею, чтобы его успокоить:
- Смотри, у него пробита голова!
ПОТОМ смерил меня взглядом с ног до головы и говорит:
- Вот это приемчик! Вы что, отрабатывали его с Потаповым?
Потапов, стоявший рядом, пожал плечами.
- Понимаешь, Рудик недокрутил. Ему нужно было покруче прогнуться во время броска.
Тут судья вызвал нас на ковер для продолжения схватки. С разрешения Потапова я вышел, появился и
Сергей. Раздался свисток, мы сошлись. Моего соперника качнуло. Я тут же сделал ему перевод в партер, Сергей поднял руки, и судья остановил схватку. Мне дали победу ввиду явного преимущества.
Так уж получилось, что это была одна из моих последних схваток на ковре в Киселёвске. Позже я встречусь ещё с Владимиром Манеевым из Сталинска, будущим олимпийским призёром, которому уступлю по очкам.
* * * Стр. 64-65 img 215
Попрощавшись с Сергеем Первешевым, я лёг на свою полку и вспомнил, как интересно было бороться на ковре. Во время схватки ты как бы стряхиваешь с себя всю шелуху. Идешь после поединка домой, и тебе всё кажется, что соперник вьёт из тебя веревки. Ощущение такое, будто ты дышишь всей кожей.
Лежу и думаю, что давно уже не боролся. Вот заживёт аппендицит, схожу на стадион и покручу на ковре сальто вперед и назад. Крутить сальто - это для меня высшее наслаждение.
Правда, побороться вряд ли удастся. Руки у меня стали настолько сильными, что соперники не выдерживали даже мои контрприёмы. А я вытаскиваю партнера с обратного захвата как пшеничный сноп, только ноги его порхают в воздухе. Не с кем бороться в Киселёвске - Павлик Лебедев слишком легковесен, Михаил Альков уехал...
Я задремал и проснулся от шума и гама в Белово. Проводница будила моих собеседников-косарей. Здесь сошло много людей, и в вагоне стало холодать. После кисловодского климата я отвык от прохлады, пришлось вытащить из-под себя одеяло.
Ворочаюсь, а шов болит. Наш спортивный врач в Киселёвске, приехав позже и увидев мой шов, ахнул.
- Сроду не видел такого большого шва после аппендицит, - сказал он, - будто хирург ковырялся в твоём животе двумя руками
Вот и ноет шов, а как чешется - спасу нет. Значит, заживает, как на собаке.
Поезд проходит крутой поворот перед станцией Калзагай (ныне - Красный Камень), скоро Киселёвск.
* * *
Приезжая на нашу станцию Акчурла, я каждый раз несколько минут стою у вокзальной пристройки. В этом месте 1 октября 1944 года я, можно считать, получил путёвку в жизнь. Тогда мы стояли здесь с матерью с нашими латаными сумками, в латаной-перелатанной одежде. Стояли и не знали, что ждёт нас в Киселёвске.
Но здесь мне сразу же повезло на добрых людей. Вышла дежурная по вокзалу, расспросила нас обо всём, позвонила на шахту и через полчаса принесла бумажку, на которой было написано, куда нам нужно явиться. Разве это не счастье? Как жаль, что я не записал фамилию и имя этой доброй женщины.
Я понял тогда, что нужно делать людям добро - даже если оно в чём-то может обернуться против тебя. Человек запомнит твою доброту, и рано или поздно тебе воздастся. Как любил говорить штангист Геннадий Тихонович Четин: бог не микитка, он всё видит.
На своём памятном месте я присел на чемоданчик, прикрыл глаза. Как хорошо дышится рано утром! Недаром я родился таким, что в 5 утра уже не сплю. Вот и сейчас нет сна. Машины еще не ходят, можно надеяться только на свои ноги. А ноги несли меня как на пружинах: шутка ли, вот уже 20 дней без нагрузок.
Пока я сидел на своём ритуальном месте, все вагоны со станции разъехались, будто специально освободив для меня путь через 10 пар железнодорожных линий. Можно пойти через Томский переезд, а можно - напрямик через обвалы и горы. Я выбрал прямой путь: хотел застать дома жену, которая по утрам подрабатывала уборщицей в нашем шахтовом комбинате, находясь ещё в декретном отпуске.
Вот и наш посёлок Афонино показался в низине. Там, как обычно, расстилается туман, но кое-где солнечные лучики уже пробились через него.
Мама, Валя и дочки ещё спят. Слышу, мой брат Николай обливается водой у колодца.
- Ну что, живой, не зарезали тебя? - приветствовал меня брат.
- Наоборот спасли, - сказал я.
Осенью из года в год у нас в доме жизнь текла напряжённо. Подходила к концу заготовка сена, шла уборка картофеля. Всеми делами управляла наша трудолюбивая мать.
Мы наскоро позавтракали.
- Пойдём со мной на работу, - сказала мне Валентина, - тебя ждут, хотят монтировать высоковольтную будку.
Всю необходимую для этого оснастку - специальные багры, таль для подъёма трансформатора, длинные болты для скрепления брёвен и многое другое - припрятывал и хранил я. Какой тут может быть отдых после Кисловодска?
Я успел на утреннюю раскомандировку. У нас давно было заведено, что после возвращения из поездок я до работы рассказываю товарищам о своих приключениях. Вот и теперь начальник нашего мехцеха А.Т.Клышко (Терентьич, как мы его звали) сказал:
Стр. 66-67 img 216
- Ребята просит рассказать о твоих спортивных достижениях, но времени у тебя всего 10 минут.
Я уложился за 7 минут. Вопросы, как обычно, задавала в основном любознательная молодёжь.
Мои штангисты тоже ждали меня.
* * *
Днём в цех позвонили из шахткома и попросили меня зайти. В шахткоме я убедился, что клуб неподалеку, который строился для шахты „Дальние горы”, передали на баланс нашей шахте № 6 совместно с шахтой № 4. Председатель шахткома попросил отдать наш спортзал, где мы занимались штангой, под общежитие.
- Молодёжи негде жить, - сказал он, - а вас мы переведём в клуб „Дальних гор”. (Это название некоторое время ещё сохранялось за клубом.) Сходи посмотри - это сказка! Кстати, вот тебе билеты, сегодня там премьера - первый киносеанс на большом экране. Там будет и Виктор Иванович Савенцов, наш художник. Он теперь директор этого клуба. Перед сеансом жду тебя у него в кабинете.
Назначению Виктора Ивановича я обрадовался - он был милейший человек. Да и жена его, Надежда Афанасьевна, симпатизировала нашим штангистам.
Вечером мы с Валентиной пошли в кино. Пришли за час до сеанса, прошлись по новому клубу. Мы были потрясены. Зрительный зал, потолок здесь так разукрасили, что мы не поняли, куда пришли - в обычный клуб или во дворец искусств. В фойе всюду висели на стенах большие картины - в основном индустриальные пейзажи. Внизу играл духовой оркестр. Пришло много людей из центра города.
Я подумал: а где же наш будущий спортзал? Все двери закрыты. У директора сидят заведующие базами и магазинами, у них своя компания - элитная, директорская. Я дважды открывал дверь в директорский кабинет, там находился и наш председатель шахткома, который назначил мне встречу у директора, но приглашения зайти я так и не получил.
Клуб кишел людьми, в буфете были слышны хлопки от бутылок с шампанским. Я пожалел, что пришёл сюда сегодня - так давно не видел своих дочурок, да и мать была недовольна моим уходом. Фильм был хороший, но в памяти осталась только роспись потолка и стен.
Насчёт спортзала я так ничего и не решил. Было похоже на то, что передо мной ставят искусственные препоны. Заместитель начальника шахты М.С.Гончаров, с которым я обычно утрясал крупные спортивные вопросы, вскоре заболел и умер. Нужно было терпеливо ждать. Я начал потихоньку тренироваться - благо, из нашего зала нас пока не выгоняли.
В клубе „Дальних гор”, теперь вроде бы нашем, возникли проблемы с электросетями. Нас с Кирсановым послали туда разобраться, я всё осмотрел и проверил. Оказалось, что строители сдали клуб без проверки со стороны отдела главного механика нашей шахты. Мы поставили в клубе два новых щита, протянули по улице воздушку. Директор В.И.Савенцов был доволен.
Я рассказал ему, что наших штангистов выселяют из общежития и хотят перебазировать к ним. Директор страдал ожирением, тяжело дышал.
- Понимаешь, Рудольф, - сказал он, - гремит она, ваша железка. От её стука можно сдуреть.
Я предложил вариант: убрать перегородки за туалетами и разместить спортзал там. Виктор Иванович стал краснеть, и я почувствовал, что он затрудняется решить этот вопрос. Он принял на должность руководителя художественной самодеятельности специалиста с киселёвской шахты им. Вахрушева.
- Где я его размещу? - ворчал Савенцов.
Я нарисовал на бумаге, как разломать перегородки. Но директор сказал, что в клубе ничего нельзя перестраивать без архитектора из треста „Кагановичуголь”.
Дирекция нашей шахты знала, что у меня налажены контакты с горкомом угольщиков и даже с начальником треста „Кагановичуголь” Глебом Александровичем Быстровым. В своё время он принял меня дружелюбно, познакомил с человеком интеллигентного вида - своим заместителем Виктором Александровичем Бакатиным, отцом будущего союзного министра В.В.Бакатина, и сказал:
- Рудольф, если меня не будет, обращайтесь к нему.
Стр. 68-69 img 218
В.И.Савенцов ждал своего руководителя художественной самодеятельности, чтобы обсудить вопрос о спортзале, но так и не дождался - тот в качестве контрмеры ушел, если можно так выразиться, в творческий запой. Я пошёл к руководителям шахты. Вижу, они плетут какие-то интриги.
Из Кемерова пришла бумага, что от области планируется выставить коллектив штангистов нашей шахты № 6 для участия и Спартакиаде народов СССР в Москве в 1956 г. Профсоюзы мне в помощи категорически отказали.
Я взял эту бумагу и отправился прямо в трест „Кагановичуголь“, к Г.А.Быстрову. Он меня тут же принял. Глеб Александрович вызвал своего заместителя В.А.Бакатина, а также главного архитектора треста и сообщил, какую честь оказал нашим штангистам облспорткомитет.
- В клубе нужно перестроить под спортзал гримерные комнаты за туалетами, - сказал он. - В этих комнатах все равно 6yдут заниматься одними безобразиями.
Около часа мы беседовали о том, какую пользу приносят людям спорт и физкультура. Я сказал, что благодаря спорту стал трудоспособным. Быстрова это живо заинтересовало. Рассказал я и о нашей штангистской бригаде.
Быстров предложил подключить к освещению подготовки и спартакиаде журналистов, но Бакатин считал, что этого делать надо.
- Может, у Рудольфа голова и не закружится, а вот его подопечные будут этим спекулировать, — сказал он.
— Разве ты не замечаешь, Глеб, что творится с нашими футболистами? Еще и гол не забьют, а уже кричат: давай квартиру! Пусть Рудольф поправляется после операции, подбирает себе ребят, а там будет видно.
- Только я предупреждаю, Рудольф: все участники спартакиады должны работать в шахте так же, как и ты, - сказал Быстров. - А для участия в соревнованиях мы их освободим.
Через неделю вся моя команда штангистов разбирала перегородки в клубе. Мы орудовали кувалдой быстро и нагло. Пыль стояла столбом. Виктор Иванович, наш директор, теперь говорил:
- Вот и хорошо, что эти комнаты разбили.
На лесном складе шахты я накатал брёвен лиственницы. Ночью за поллитру мне напилили из них плах на три штангистских помоста. Прошло две недели, и мы перешли тренироваться в клуб.
Теперь мы были на виду у кинозрителей. Во время тренировок наш зал заполняли любопытные. Сначала я не понял, почему люди, выполнявшие тяжёлую работу в шахте, стали относиться к нам, штангистам, так тепло. Все оказалось просто: они к нам присмотрелись.
Мои ученики поначалу возражали против того, что за ними наблюдают в зале многие люди, которых заинтересовало наше увлечение. Я же, напротив, приглашал всех. Эдуард Кирхмайер из нашего стройцеха изготовил длинные скамейки для нас и для посетителей. Люди, приходившие в кино пораньше, коротали у нас время. В зале было шумно, но ребята отреагировали на мою просьбу стараться не бросать штангу.
Есть такая методика - работать с тяжестями в „щадящем” режиме. В моём присутствии у нас разрешалось бросать штангу только в том случае, если попытка поднять её оказывалась неудачной. Я и сам выступал на соревнованиях без шума, опуская штангу на помост нежно, как бы с уважением к снаряду. Это показывало большой запас моих возможностей.
Стратегия выступления у нас строилась на том, чтобы не надорвать психику спортсмена. Раз или два в год можно позволить себе попытаться с помощью психоатаки обойти защитные функции своего организма, но нельзя превращать это в привычку.
Если ты часто нарушаешь защитные функции, не взвешивая свои возможности и срываешь попытки, то в какой-то момент в качестве реакции на твои издевательские необузданные желания, организм и вся твоя биомеханическая система могут не сработать, психические навыки тебе не подчинятся. В шахте, под землей, аналогичные действия шахтеров, расхваленные стахановской пропагандой, часто заканчивались их гибелью.
Я стремился создать в новом спортзале хорошую психологическую атмосферу, с заинтересованным участием наших работяг в тренировках. В присутствии на тренировке зрителей атлеты подходят к штанге более собранно, старались хорошо фиксировать вес. Когда было много посторонних, я старался не повышать голоса, а, напротив, похваливал ребят.
* * * После аппендицита и трёхнедельного отдыха со мной что-то произошло. Теперь 100 кг для меня не вес. Я свободно, без использования техники делаю протяжки. Я уже писал в первой книге, что каждое утро делал по 10 протяжек с весом 90 кг. Протяжка „воспитывает” центральную нервную систему, причём собственный вес от скоростной силовой работы почти не растёт.
Чем динамичней старт, тем больше тратится на него энергии Но старт не должен быть связан со сложной координацией движений. Путь скоростной силы должен быть как можно короче. Поэтому протяжка не оказывает отрицательного влияния на координацию.
Для работы в шахте, под землёй и на поверхности, нужно иметь свежую координацию, это связано с техникой безопасности.
При монтировании воздушной линии я выполнял самые ответственные и сложные работы. Мои напарники Меркулов и Кирсанов, приходя в кино, заходили и к нам в зал. Бывало, Николай Меркулов заодно предупреждал меня: послезавтра предстоит сложная и скоростная работа - будет отключён участок № 3, a он даёт основную добычу шахты, и дорога каждая минута. Я натягивал провода без специальных приспособлений, то есть блоков, экономя больше часа времени. Значит, в течение этого часа шахта выдавала необходимые для выполнения плана тонны угля.
Распростившись после Кисловодска с аппендиксом, я прибавил в каждом движении, особенно в жиме, не менее 10 кг. В 1955 году я долго примерялся, не перейти ли мне на другой стиль в рывке.
Я рвал, а также толкал штангу „ножницами”. Когда стали изучать глубину седа в „разножке” и в „ножницах”, то выяснилось, что она одинакова. Но „ножницы” надежней, здесь можно подстраховать себя спереди и сзади. В „разножке” это невозможно. Правда, бывали случаи, что в низкой „разножке” атлеты даже умудрялись ходить со штангой. Но это было с весами не на уровне мировых рекордов.
В то же время в „разножке” бывало много нулевых оценок. Я всегда боялся выйти на помост и ничего не поднять, для меня не могло быть большего позора. Но многие талантливые атлеты уходили с помоста, так и не сумев зафиксировать начальный вес.
До того, как я пришёл в сборную СССР, в моём весе - 75 кг, а затем 82,5 кг - хватал нулевые оценки Юрий Дуганов - как я уже отмечал, весьма одарённый атлет.
У Дуганова, как позднее и у Давида Ригерта, был слишком подвижный плечевой пояс. Это значит, что их плечевые суставы могли маневрировать как вперёд, так и назад. Такие атлеты в природе большая редкость. Разобраться с их суставами, направить их способности в правильное русло может только одарённый тренер, да и то при условии, что этого захотят сами атлеты. На первый взгляд тренерам казалось, что здесь всё просто, но это было далеко не так. После 1972 г. мне удалось провести эксперимент с Давидом Ригертом, о котором я расскажу позже.
А в 1955 г. у нас на шахте и в зале всё кипело. Во мне открылись, новые резервы, сердце почти перестало меня беспокоить. В новом зале пошёл приток ребят. Я отыскал дополнительные резервы в тренировках, мы отказались от нашумевшей методики - жёстко фиксировать гриф и тянуть его до одурения.
* * *
В октябре я вместе с командой поехал на соревнования в г. Белово Кемеровской области. Там я с успехом выполнил норму мистера спорта в полусреднем весе.
Из Белова мы переехали в Кемерово, где сборная Кузбасса готовилась к выступлению на чемпионате РСФСР. Эти соревнования прошли в Сталинграде. Я выступил успешно, сражаясь до последнего со своим соперником Владимиром Утенковым.
После чемпионата нас оставили в Сталинграде для проведения сборов. Жили мы в центральной гостинице, тренировались в спортивном клубе „Динамо“. На этих сборах я познакомился с новыми и для себя штангистами.
В одном номере со мной поселился осетин Владимир Акоев из Ростова-на-Дону. До войны он жил рядом с немцами, которых затем выселили, друг обучил его нескольким немецким словам. О судьбе своего немецкого друга Володя ничего не знал.
Нашим прикреплённым тренером был Семён Исаакович Розенфельд. Он каждое утро навещал Акоева и поставил себе задачу раскормить его. Володя и без того напоминал Пола Андерсона, фотографию которого Розенфельд повесил над кроватью Акоева.
„Советский спорт” в то время никого не рекламировал так, как Андерсона, собственный вес которого составлял 165 кг. Подробно описывалось, что он ест, подчёркивая, что сила у него от хорошего аппетита. Много места газета уделяла и спонсору американского атлета - Бобу Гофману.
Стр. 72-73 img 220
Его интервью произвело большое впечатление на тренера С.И.Розенфельда. Он нашёл штангиста, который даже внешне бы и похож на Андерсона. Правда, Акоев, в отличие от американца, был сложён пропорционально, у него было великолепное сочетание плечевого пояса, бёдер, ног.
Розенфельд разработал для Акоева методику набора веса и расписал ему рацион питания. Перед Володей встала проблема: как проглотить всё то, что предписывает ему Семён Исаакович?
Когда я узнал от Розенфельда его планы в отношении Акоева, мне захотелось кое в чём ему возразить. Например: где план тренировок Володи под тот рацион, который он съедает из рук тренера? Но Розенфельд, заходя в наш номер, всё говорил и говорил, не давая нам раскрыть и рта.
Поддавшись на пропаганду „Советского спорта“, С.И.Розенфельд был в то время не одинок в нашей стране. Есть - не работать, тем более не тяжело тренироваться.
В. Акоев служил в армии в Ростове. Там и встретил его Розенфельд, тренировавший спортроту. Он носился с Акоевым не на шутку и говорил, выбивая средства на его кормежку:
- Сколько мы будем терпеть победы этих американцев? Или у нас нет еды?
- Я живу у Розенфельда дома, - рассказывал мне Володя, он кормит меня чуть ли не с ложки.
В нашем номере не было туалета, мы ходили по коридору через всю гостиницу. Акоев пожаловался Розенфельду, что от частой ходьбы теряет вес. Возмущало его и отсутствие туалетной бумаги. Вскоре нас переселили в люкс, и Володе было предписано есть 6-7 раз в день. Розенфельд рекомендовал ему выпивать несколько бутылок кефира даже ночью.
Володя Акоев был на редкость дисциплинированный человек. Мне было с ним весело и даже интересно.
Однажды я спросил у Володи:
- А что, если через два года этой обжорки Розенфельд ничего из тебя не выкрутит?
- Ну и что, - сказал Акоев, немного подумав, - ни я, ни Розенфельд ни в чём не прогадаем. Я ем государственные харчи, он получает тренерские в Школе высшего спортивного мастерства по самому высокому часовому тарифу. За два года я хорошо откормлюсь, служба у меня идёт, да и у Розенфельда есть от меня навар.
Для меня, шахтёра, слова Акоева звучали как сюжет из сказок о Ходже Насреддине. Когда он мне всё это рассказал, я громко запел:
- Я другой такой страны не знаю, где так много лазеек и хороших друзей...
Володя ласково обнял меня.
- Как хорошо ты меня понимаешь! Я прошу тебя, Рудик, когда придёт Розенфельд, напомни ему о туалетной бумаге. Если Розенфельд думает, что я буду ходить в туалет с газетой „Правда”, то им ошибается. Скажи ему, что я перестану есть, и он сразу найдёт мягкую бумагу, как в правительственных туалетах.
Розенфельд зашёл к нам, я сказал ему о бумаге, но он на меня обиделся: зачем, мол, говорить об этом перед тренировкой, у Володи может испортиться настроение?
В то время Сталинград уже был частично восстановлен. Мы ходили на экскурсию к тому дому, где сдался в плен фельдмаршал Ф.Паулюс. Евстюнин, представитель спорткомитета РСФСР, нашёл экскурсовода из очевидцев сражения за Сталинград. Тот водил нас по местам, где когда-то лежали горы трупов, русских и немцев вперемешку.
По его словам, бывало, что санитар-“шутник“ сложит ещё не остывшие трупы немецкого и русского солдата в обнимку, оторвёт рукав от солдатской шинели и свяжет этим рукавом их головы, будто они целуются - так сказать, дружба навек. Слушать это было очень страшно.
До сих пор я выступал в основном в полусреднем весе - 75 кг, в нём выполнил и норму мастера. Но сюда я приехал с намерением больше в этом весе не выступать. На тренировках в Сталинграде я приводил в смущение атлетов среднего веса - 82,5 кг. Так, Костю Датриева из Северной Осетии я опережал в жиме и в рывке на 10 кг, и только в толчке мы с ним шли на равных. Конечно, мне тоже нужно было выступать в весе 82,5 кг. Однако это было ясно для меня, а не с точки зрения коллектива.
Стр. 74-75 img 221
Тренерский совет, собравшись для комплектования сборной РСФСР по тяжёлой атлетике, пришёл к выводу, что во всех категориях дело обстоит нормально - кроме веса 75 кг. Мой соперник В.Утенков уехал, не оставшись на сборы. Поскольку чемпионом РСФСР в этом весе стал я, меня и прочили для выступлений в нём. А у меня, глядя на В.Акоева, вес поднялся до 81 кг. Узнав об этом и увидев мои результаты, К.Датриев спросил:
- Рудольф, мне что, уезжать домой?
- Не знаю, — сказал я, - может, наоборот, придется уехать мне.
Меня пригласили на тренерский совет, где присутствовали Касьяник, Розенфельд, Наумов, тренеры из Уфы. Там мне сказали, что в весе 82,5 кг для меня места нет, и попросили согнать 6 кг, чтобы выступать в весе 75 кг.
После этого наступила тишина. Никто не хотел высказываться по такой трудной теме. Все знали, что это такое — выжать из себя 6 кг чистого пота. Я был худой, кожа обтягивала мои сухие мышцы. Масевич из Уфы отнёсся к этой идее скептически. Касьяник покрутил шеей туда-сюда и сказал:
- Да, тяжело, но ведь Рудольф совсем недавно выступал в весе 75 кг. Я думаю, новый вес в нём ещё не слишком освоился.
Розенфельд начал издалека:
- Здесь идёт речь о чести нашей республики, и если ты, Рудольф, - патриот РСФСР, то с твоей стороны возражений быть не должно.
- Ты, Семён, всё подводишь к тому, - перебил его Касьяник, - что ради Родины Рудольф должен броситься под танк, иначе он и наших глазах трус и предатель. Но я знаю, что у Рудольфа не всё в порядке с сердцем. Если он сгонит 6 кг чистого веса, то произойдёт обезвоживание организма, и что за сила тогда у него останется?
Розенфельд раскраснелся, замахал руками и заверил тренерский совет, что он специалист по сгонке веса, что атлет из Ростова-на-Дону В.Корж всю жизнь сгоняет по 5-6 кг. Спор шёл не на шутку, тренеры переругались друг с другом. Но в конечном счёте они договорились, что я приложу все силы и сгоню 6 кг. А если нет, то, значит, в весе 75 кг у меня и у команды будет нулевая оценка. В декабре 1955 г. предстояли всесоюзные соревнования в Тюмени, до выезда туда оставалась всего неделя.
* * *
Я стал потреблять меньше жидкости, однако приехал в Тюмень, имея лишних 5 кг.
В гостинице меня поселили с тренером из Ленинграда Раппопортом. Мой сосед был таким разговорчивым, что мне показалось, будто я живу вместе с Розенфельдом.
Разыскал весы, они показали 81 кг - опять 6 кг лишних, а мне через два дня выступать. Я загрустил не на шутку.
Моего вдохновителя по сгонке веса С.И.Розенфельда как ветром сдуло. Я нашёл его в холле гостиницы, где он оживлённо беседовал со своими друзьями, вместе с которыми выступал на помосте до войны. Ему, конечно, было не до меня.
На ужин я не пошёл. Узнав, что городская баня работает до 10 вечера, быстро собрался - и на такси. На весах в бане я почему- то оказался полегче - 80,4 кг. Зашёл в парную, мокрый пар окутал меня, это было даже приятно. Через полчаса взвесился - потерял всего 400 г. Я решил не тратить времени на взвешивание, а подольше находиться в парной. Влез на полок - не на самый верх, а на предпоследнюю ступеньку.
В сгонке веса я не был новичком, такой опыт у меня был ещё со времени занятий борьбой. Но тогда я сгонял максимум 3,5 кг, а не 5-6. С тех пор моя мускулатура увеличилась, жировой прослойки, как и раньше, практически не было. Вот поэтому мои поры сейчас открывались с трудом, пот оставался во мне, будто заквашенный.
Правда, задача на сегодня у меня была как бы прикидочная. Банщик крикнул, что пора освобождать парную. Я встал на весы - согнал 1,1 кг. Теперь нужно чуть-чуть поесть.
В ресторане я попался на глаза С.И.Розенфельду, он поздоровался и удалился. А я-то думал, что он будет расспрашивать меня как и что. Ведь в Сталинграде он так бил себя в грудь, что берёт под свою ответственность сгонку моих 6 кг. С другой стороны, я был доволен, что Розенфельд не приставал ко мне с глупыми вопросами. Я заказал себе стакан сметаны и чаю. Сметану съел, от чая чуть отпил.
Друзей у меня здесь не было. Мой ближайший друг Иван Кошкин остался дома, он не входил в сборную РСФСР.
Стр. 76-77 img 222
Я пришёл в наш двухкомнатный номер, а у Раппопорта собрались его друзья. Вскоре к этой компании присоединился известный в прошлом штангист Моисей Давидович Касьяник. Моя комната находилась слева в глубине, но мне была хорошо слышна их беседа.
Говорили они в основном о том, до какой стадии нужно тренировать своих учеников. Раппопорт считал, что только до уровня мастера спорта, а затем, мол, можно их убивать. Касьяник громки смеялся.
- Потом ученик начинает объяснять мне мои же слова, - пояснил Раппопорт, - учит меня с пеной у рта.
- И что, все такие? - спросил Касьяник, задыхаясь от смеха.
- За 8 лет моей тренерской работы в Ленинграде я подготовил 12 мастеров спорта, - сказал Раппопорт, - и, к моему сожалению, они все одинаковы. Только одни держат всё при себе, а основная масса открыто пытается отодвинуть тебя на второй план.
Тренер из Львова подтвердил его слова и добавил:
- Я у таких хамов специально не исправляю дефекты в технике.
Я вышел из комнаты, и меня увидел М.Д.Касьяник.
- Что это ты, Рудольф, поселился среди евреев? - удивился он
- Меня поселила администрация, - парировал я.
- Это хорошо, Раппопорт тебе скучать не даст. Ты бы сходил, прогулялся по свежему воздуху.
Так я и сделал. Пришел в 11 часов, гостей в нашем номере уже не было. Раппопорт мило со мной побеседовал и предупредил, что по утрам он больше часа делает гимнастику.
В тот день, не считая стакана сметаны и кусочка хлеба, я ничего не ел. Впереди у меня ещё два дня, когда нужно будет голодать и сидеть в парной.
Спал я так себе, утром проснулся рано. Подошёл к большом зеркалу, гляжу на себя: одни мышцы да кожа, живот совсем втянулся. А весы говорят, что мне нужно согнать еще 4 кг. В обед я съел в ресторане бульон с яйцом. С удовольствием потягивая его, внушил себе, будто сытно обедаю. Разузнав, где находится спортзал, пошёл на тренировку. После неё я взвесился - увы, вес не “горел“, во мне всё ещё 4 кг лишних, а через 1,5 сутки моё выступление. Когда я сошёл с весов, С.И.Розенфельд оптимистично сказал:
- Рудик, не волнуйся, всё будет хорошо. Оставим сегодня и бане 1,5 кг, а остальное - завтра.
Моё лицо начало сжиматься, нос заострился и покраснел, как у алкоголика. Утешало то, что штанга показалась мне лёгкой, хотя я не ел два дня. Я выжал 110 кг, четыре раза вырвал 105 кг, дважды присел со стоек с весом 140 кг. Ноги у меня были сильные, как никогда. Розенфельд плана моей подготовки не касался, он знал, что я сам тренирую большую группу спортсменов. Мы договорились с ним встретиться в бане.
Вечером у Раппопорта снова собрались гости, он умел привлекать к себе людей. Позже, познакомившись с известным специалистом по тяжёлой атлетике Михаилом Лазаревичем Аптекарем, я заметил в них обоих что-то общее. А теперь мне снова предстояла мучительная ночь.
Я лёг, укутался одеялом и молил бога, чтобы не услышать, как где-то льется вода. Мне ужасно хотелось пить, и я не мог забыть о воде, как ни старался. Нечто подобное я испытывал в надымской ссылке в 1942 г., когда мы голодали: мне в голову постоянно лез хлеб. Но тогда шла война, нас, невинных немцев, морили голодом, а тут - добровольное издевательство над собой. В Сталинграде я планировал выиграть чемпионат РСФСР и на этом закончить выступать в весе 75 кг. Но, как говорили у нас, der Mensch denkt und der Gott lenkt.*
Видимо, мои мышцы набрали активную массу, и выжать из них влагу было очень трудно. Во мне всё пересохло, но вес не уходил.
Рано утром я сделал обычную комнатную зарядку. Раппопорт, мой сосед по номеру, занимался особой оздоровительной гимнастикой. В ней было всего понемногу, а завершающая стадия меня просто потрясла. Он сел за стол, расслабил руки, сидел ровно, закрыв глаза, и что-то шептал. Затем стал массировать себе голову. Волос на ней было мало, но он тянул себя за волосы, стараясь захватить их как можно больше. Продолжалось это минут десять. Потом Раппопорт начал бить себя по голове кулаками. Бил слаженно, было видно, что делает он это не впервые.
_____________________________________ * Человек предполагает, а бог располагает. ________________________________
Стр. 78-79 img 223
Чуть отдохнув, Раппопорт заметил, что я с любопытством на него смотрю, но не сказал ни слова. Принёс полотенце - не махровое, а тонкое, которым обычно вытирают руки или ноги, завязал его на голове - узел оказался под подбородком. Отодвинул стул, лёг подбородком на стол и стал поглаживать себя ладонями, слегка массируя голову. Затем сел прямо, прикрыл глаза, руки повисли вдоль его тела, как плети.
У меня появился какой-то страх: чёрт его знает, что он сейчас будет вытворять? В случае чего, думаю, схвачу его за руки, не дам совершить самоубийство. Но вот он открыл глаза. Голова его осталась неподвижной, но глазами он отыскал меня и показал большой палец - вроде нашел контакт с каким-то иным миром. Сделал выдох, потом сильный вдох и начал часто бить себя кулаками. Кулаки он сжал только в пальцах, и они были не круглые, а плоские. Стучал и стучал, потом поглаживал и снова стучал, причём очень сильно, мне даже стало его жаль. Никогда не видел такого издевательства над собой.
- Ну вот и всё, Рудольф, - услышал я наконец.
У меня не было слов, чтобы спросить, для чего он это делал. Раппопорт вытащил из чемодана рентгеновский снимок и подозвал меня к окну.
- Смотри, - сказал он, - у меня расширены вены, и я должен разбить их массажем. Если я этого не сделаю, у меня в мозгу скоро будет короткое замыкание.
Пока мой сосед бил себя по голове, пот лил с его лба ручьём. Он побежал под душ, а я тоже несколько раз постучал по своей голове в надежде так же вспотеть. Но сильная боль заставила меня отказаться от этой затеи.
Время поджимало, я собрал свои простыни, одеяло и сложил в чемодан. Хорошо, я на этот раз захватил с собой чемодан среднего размера. Раппопорт, узнав, в чём дело, сказал, что одного одеяла мне будет мало, и я впихнул в чемодан ещё одно. Оставил записку дежурной по номеру, что бельё я не украл и к вечеру верну. Я знал, что если начать просить, то никто не разрешит мне унести в баню гостиничное белье. Достал я и мелкой соли.
С.И.Розенфельда не было, да он не особо мне был и нужен Он только на тренерском совете много и красиво говорил, что сгонит с меня 6 кг, а я этого и не почувствую. Теперь я понял, как совершаются революции - за счёт болтунов-провокаторов.
Чувствовал я себя совсем погано, но отступать было некуда. Сел в троллейбус и через три остановки слез у бани. Купил двойной билет - вчера банщик упрекнул меня: дескать, заплатил 20 копеек, а сам сидишь в парной три часа. Я объяснил банщику свою ситуацию, он посочувствовал и сказал:
- Пошли. Мне звонили из горкома партии: мол, припаси нам место в купе. Но я скажу, что ты сгоняешь вес и что тебе оно нужнее. Когда закончишь, заплати как за купе.
Я поблагодарил, и банщик действительно привёл меня в закрытое купе с занавеской. Банные весы показали, что мне нужно согнать ещё 2,8 кг. Я на всякий случай сходил в туалет, но тщетно. Как говорил известный штангист Евгений Минаев, жалкая попытка. В парной уже сидели штангисты - в голом виде нас нетрудно отличить. Я залез на самый верхний полок. Подбросили пару, меня обдало жаром. Хотелось пить, но не так мучительно, как вчера.
Через 20 минут я перебрался с верхнего полка на нижний, пот из меня вроде бы пошёл. Иду на свое место, достаю пачку мелкой соли, натираю ноги, живот, грудь. Был бы рядом Семён Исаакович, он натёр бы мне спину. Но я нашёл выход: насыпал соль на скамейку, лёг на неё спиной и стал сам втирать себе соль. Банщик увидел, что я катаюсь по скамье, как лошадь по траве. Я объяснил, в чём дело, он заулыбался и сказал:
- Смотри, чтобы соль не съела тебя.
Банщик принёс мне веник. Я стал ждать, когда соль расшевелит мои поры. Почувствовал, что она разъедает тело, ноги мои покраснели. Рядом был таз с горячей водой, и я стал потихоньку смывать соль. Со спиной творилось что-то ужасное.
Я побежал в душ, смыл с себя соль - и быстрей в парную. Залез на самую верхотуру. Знаю: чтобы выдержать здесь подольше, то, если не с кем разговаривать, нужно считать - раз, два, три... Считать и считать, как можно дольше. А во второй раз нужно обязательно ещё увеличить счёт. С меня льёт ручьем. Тут ко мне подсел человек и говорит:
- Привет, земляк!
Я подумал, что он сибиряк. Но, как выяснилось, он был моим земляком по Донбассу и видел меня на соревнованиях в Копейске в 1947 г. За этим разговором я забыл о счёте.
Обхватив свою правую кисть, я увидел, что мои пальцы вроде бы сошлись ближе. Сполз с полка, обмылся и укутался простынёй и одеялами. Пот пошёл ещё интенсивней, настроение мое улучшилось. Слышу картавый голос:
Уважаемый Дилетант, спасибо, что готовы комментировать сочинение Плюкфельдера. Но тут для комментариев слишком много материалов. На каждой странице, если приглядеться, затронуто сразу несколько важных тем.
Например:
"Говорили они в основном о том, до какой стадии нужно тренировать своих учеников. Раппопорт считал, что только до уровня мастера спорта, а затем, мол, можно их убивать. Касьяник громки смеялся.
- Потом ученик начинает объяснять мне мои же слова, - пояснил Раппопорт, - учит меня с пеной у рта.
- И что, все такие? - спросил Касьяник, задыхаясь от смеха.
- За 8 лет моей тренерской работы в Ленинграде я подготовил 12 мастеров спорта, - сказал Раппопорт, - и, к моему сожалению, они все одинаковы. Только одни держат всё при себе, а основная масса открыто пытается отодвинуть тебя на второй план."
или
"Я рвал, а также толкал штангу „ножницами”. Когда стали изучать глубину седа в „разножке” и в „ножницах”, то выяснилось, что она одинакова. Но „ножницы” надежней, здесь можно подстраховать себя спереди и сзади. В „разножке” это невозможно. Правда, бывали случаи, что в низкой „разножке” атлеты даже умудрялись ходить со штангой. Но это было с весами не на уровне мировых рекордов.
В то же время в „разножке” бывало много нулевых оценок. Я всегда боялся выйти на помост и ничего не поднять, для меня не могло быть большего позора. Но многие талантливые атлеты уходили с помоста, так и не сумев зафиксировать начальный вес."
Вы написали:
"Что-то, смотрю, Плюкфельдеру постоянно немцы встречались. Или люди, какое-то отношение к немцам имеющие. Например, Самуил Адамович Зигель, тесть Рудольфа - наверное, бывший германский богоизбранный."
Во-первых, в те времена в "ссылочных" местах немцев, судя по всему, было много, их концентрация была относительно велика. Моя жена училась в школе в Таджикистане в городе атомщиков Чкаловск (рядом с нынешним Худжандом). В её классе было сразу четверо немцев. Сегодня все они переехали в Германию. (Кстати, в Казахстане в 1960-х можно было найти и семейство Ригертов.)
Во-вторых, люди сходятся по интересам (как, например, живущие в разных краях любители тяжёлой атлетики становятся посетителями этого сайта). Если чужие в той или иной мере отталкивают, а свои - привечают, то поневоле прибьёшься к своим. Как мало их ни было бы. Кстати, Плюкфельдер прекрасно Вас, уважаемый Дилетант, понимал. И где-то написал, что поначалу чуть было не отказался тренировать Ригерта потому, что опасался неких разговоров: http://olympic-weightlifting.ru/sheyerman02.htm).
"Однако подводить Шейермана мне не хотелось даже несмотря на то, что... стали бы болтать: немцы, дескать, кучкуются."
Про упомянутого выше Плюкфельдером Владимира Акоева
Судя по всему, без Владимира Акоева, без основанной им школы североосетинской тяжёлой атлетики у нас сегодня не было бы ни Артура Акоева, ни Тимы Туриевой, ни Тимура Наниева, ни, главное, Руслана Албегова.
Я отозвался. Сам не ожидал, что голос у меня стал таким писклявым. С.И.Розенфельд набросился на меня:
- Почему не зашёл ко мне?
Как говорится, лучшая защита - нападение. Мой официальный шеф разделся и говорит:
- Молодец, Рудик, что взял одеяла!
Я сходил на весы: полтора килограмма как корова языком слизнула. Чувствую, во мне все горит. Соль всё-таки подъедала меня.
До начала взвешивания оставалось 3 часа. Я снова полез в парную. Мой земляк, видимо, имел опыт в сгонке веса. Собравшись уходить, он посоветовал мне побегать на месте на среднем полке и сказал:
- Следующие полтора килограмма - это вторая фаза, сгонка пойдет страшно тяжело. Ты должен согнать граммов на 200 больше положенного, а взамен съесть кусочек курицы и попить горячего чая.
Розенфельд нашёл в бане знакомых и общался с ними. Я, по совету земляка, побегал на среднем полке, и у меня снова пошёл пот. Я почувствовал, что сидеть на жаре наверху мне тяжелее, чем бегать пониже, - сильнее жжет кожу. Снова полез под одеяло. Ко мне подошёл банщик, рассказал пару анекдотов. Мои простыни так пропитались влагой, что их пришлось выжимать. Я опять встал на весы: ура, осталось 800 граммов!
Пить хотелось - спасу нет. Никогда не думал, что вода может казаться такой сладкой. Раньше я тоже сгонял вес, но не так, чтобы три дня ничего не есть. Теперь я выжимал из себя все соки. Когда я видел блеск воды в тазиках, меня будто резали изнутри ножом.
У меня был хлопчатобумажный тренировочный костюм, который хорошо впитывал влагу. Я надел его и залез на верхний полок. Встал и побежал на месте, пришлось немного пригнуться. Дышал через нос. Розенфельд смотрит на меня и говорит:
- Что ты делаешь? Ведь силу теряешь.
- А вы в шахте когда-нибудь работали, Семён Исаакович? - спросил я.
- Ты что, Рудик, анекдот вспомнил? - отвечает Розенфельд. - Я ведь не волк, чтобы лезть под землю.
- Там я иногда терял в весе побольше, чем здесь. Вы же говорили, что сгоните с меня вес так, что я и не почувствую?
- Да, говорил. Но я вижу, что ты и сам мастер в этом деле, Рудик.
Я снял костюм, выкрутил из него воду - и сразу на весы. Они показали без малого 75 кг. Ну вот, слава богу!
Соревнования меня как-то уже не очень интересовали. Я знал, что в таком состоянии призового места мне не видать. Думал, как бы не подвести команду. И ещё - чтобы были довольны тренеры. Они ведь меня так грубо агитировали: мол, ты не патриот и т.п.
Я взял в руки чемодан, и меня качнуло. С.И.Розенфельд испугался, отнял у меня чемодан. Мы вышли на улицу, и воздух показался мне таким же сладким, как до этого вода. В голове у меня будто стучали молотобойцы, соревнуясь друг с другом. Розенфельд посмотрел на меня и убедился, что на ногах я вроде бы стою неплохо. На этот раз он особенно сильно картавил, и я сказал ему:
- Вы меня лучше зовите не Рудик, а Дудик. Буква „р“ у Вас искажается до невозможности.
- А ты думаешь, немцы в Германии говорят так, как ты? - обиделся он. - Послушал бы ты, как они выговаривают „р“...
Тут я вспомнил, что нужно доплатить за место в бане и отблагодарить банщика. Пока я рассчитывался, Розенфельд поймал 1акси. Не доезжая до гостиницы, он велел свернуть направо и поехал на взвешивание.
Одежда на мне стала совсем свободной. Ощущение было такое, будто с меня соскоблили кожу. Чемодан оказался таким тяжёлым, что приходилось постоянно менять руку.
Вот и гостиница. Я взялся за ручку двери правой рукой, держа в левой чемодан. Дверь не открылась, а меня так качнуло в сторону, что я чуть не упал. Я снова дёрнул дверь, но пока приблизился, чтобы войти, она успела закрыться. Я понял, что на двери висит противовес, явно не рассчитанный на человека, только что согнавшего шесть килограммов веса.
Стр. 82-83 img 225
Жду, чтобы кто-нибудь вышел или вошел. Держать одной рукой дверь и одновременно другой рукой чемодан мне было абсолютно не под силу. Подождал, но, как нарочно, никого нет. Тогда я поставил чемодан перед собой, схватился двумя руками за ручку и приоткрыл скрипучую пружинистую дверь. В образовавшуюся щель я просунул чемодан. Ну вот, подумал я, голь на выдумки хитра! Открываю дверь плечом, беру чемодан. Дверь со свистом и скрипом передвигается на роликах, вращаются на блоках какие-то канаты. Мудрёная чудо-техника, увы, не приспособленная для моих мизерных сил после трёхчасового добровольного иссушения в парной.
Слева лестница, ведущая к моему номеру. Господи, как же я поднимусь по ней с моим чемоданом?
Вспомнил, что у меня вес в запасе, и я могу съесть 150-200 граммов. В ресторан с чемоданом меня явно не пустят, пришлось оставить его в гардеробе. В ресторане я выпил полстакана чая, съел 50 г хлеба и 50 г сметаны.
Прихожу в номер и не могу вспомнить, где я оставил чемодан. Вернулся в ресторан, спрашиваю, не здесь ли находится чемодан с простынями и с одеялами. Официанты засмеялись:
- Мы тебя накормили, а теперь ты у нас еще и ночевать собираешься?
Поравнявшись с раздевалкой, вспомнил, что здесь висит моё пальто. Чемодан, слава богу, тоже тут.
Время поджимает, и я собираю свою спортивную форму. Кладу в чемодан красное трико, бандаж, ботинки, напульсники. Нашёл у себя в сумке нашатырный спирт. Понюхал, и как-то веселее стало на душе. А сам подумал: почему же никого из наших со мной нет? Тяжелые часы и минуты для меня.
На улице ждал автобус, который должен довезти нас до клуба железнодорожников, где проходят соревнования.
Вышел из автобуса, сделал три шага и опять заметил, что забыл чемодан. Пришлось вернуться в автобус. Я понял, что сгонка веса катастрофически отразилась на моей памяти.
В комнате, отведенной для атлетов РСФСР, я увидел Касьяника и тренера из Уфы Масевича. Розенфельда здесь не было. М.Д.Касьяник стал настойчиво спрашивать, как дела с моим весом. Не успел он отойти от меня, как подошли другие тренеры. До этого я никого из них не знал.
Занял очередь на взвешивании, сначала взвесился на контрольных весах. Ура, у меня все в порядке - вес 75 кг! Запыхавшись, прибежал мой „попечитель”, выводящий тренер С.И.Розенфельд. Судьи зафиксировали, что в голом виде, в чём мать родила я вешу 74,8 кг. Розенфельд облегчённо вздохнул:
- Молодец, Рудик! Подходы я записал: в жиме – 110 кг, в рывке тоже 110 кг, в толчке — 140 кг.
Мы с Розенфельдом отправились в буфет. Я съел кусочек курицы, полстакана сметаны, кусочек ржаного хлеба, выпил стакан горячего кофе. В животе стало тепло, меня стало клонить в сон. Я лёг на кушетку, отвернулся и под шум людей уснул. Слышу, мне говорят, что пора одеваться.
Состоялся парад, сцена клуба была роскошно оформлена. На сцене мы все теперь артисты, каждому нужно реализовать свои возможности. Не на словах, не на собрании, не так, как человеку, который выучил красивые фразы из книжки и повторяет их день ото дня. Здесь совсем другое: поднял столько-то - давай больше! А что значит больше? Новое напряжение, новый подход, где неизвестно, поднимешь или не поднимешь.
Нам, 25 атлетам, доверено разыграть звание сильнейшего штангиста-темповика всего Советского Союза в весе 75 кг. Всё просто, но сколько мудрости и хитрости нужно приложить для решения этой вроде бы несложной задачи!
Школы штангистов как таковой в СССР в то время не было.
Н.Лучкин, работавший до войны в Киеве на кафедре института физкультуры, написал книгу по тяжёлой атлетике, очень ценную для периферийных спортсменов. Но в основном атлеты вырастали в крупных союзных республиках.
После того как я немного поел и чуть поспал, у меня заработала память. Я выпил ещё горячего чая из термоса. Вот и мой выход на помост. Я выжал 110 кг, затем 115 кг, а 120 кг одолеть не смог и зацепился где-то за 10-е место. В рывке закончил с результатом 117,5 кг: тут я пристроился в шестерке. В толчке поднял 150 кг. Выводил меня Семён Исаакович Розенфельд. После выступления ко мне подошёл один из моих соперников, Ефим Айзенштадт, в будущем тренер Леонида Жаботинского:
- Жаль, я не толкнул 152,5 кг, а то бы обошёл тебя. Ты на четвёртом месте в общем зачёте, я - на пятом.
Ефим жил в Киеве, мы с ним мило посидели в буфете. Он интересовался судьбой российских немцев: его родственницы вышли замуж за немцев, теперь работали где-то в Сибири и не могли вернуться в свой родной Киев.
Я получил грамоту. Представитель организаторов выдал мне суточные по справке о среднем заработке и железнодорожный билет.
* * *
Стр. 84-85 img 226
В 12 ночи меня принял поезд Москва-Новосибирск. Тёплое купе, свежее белье. Я расслабился и думал про себя: неужто всё наконец позади?
По своей простоте и расслабленности я позволил себя охмурить, поверил авантюристу Розенфельду.
Ничего, это мне урок, буду знать, что это такое - за три дня выжать из своей худой кожи 6 кг воды. Заодно я разгрузил кишечник и избавился от всяких ненужных шлаков.
Утром захотел есть, побежал в вагон-ресторан. Всё пошло и прежнем режиме. В пути до Новосибирска у меня были интересные собеседники. Спортивную форму я спрятал подальше, носил обычные брюки. В таком виде незнакомые люди никогда не догадывались, что я штангист. Правда, иногда говорили, что если бы я занялся спортом, то, видимо, имел бы успех.
И вот я опять в Киселёвске. Зима, мороз, а я довольно легко одет. Но ноги крепкие, и я вмиг оказался дома, где меня так ждали. Раздал сталинградские подарки, кое-что прихватил ещё в Новосибирске.
ГОД 1956:
ПРОКОПЬЕВСК-ТОРГАЙ-ПОДМОСКОВЬЕ-МОСКВА
Новый год мы отметили мило, в доме у нас был мир. Только грусть матери передавалась и нам. Как я ни старался веселить домашних своей гармонью, никогда не мог до конца расслабиться и забыть, что принесла война нашей семье. Мои знакомые, а иногда и родственники спрашивали меня:
- Почему тебя, Рудольф, не заставишь танцевать и веселиться?
Ответить на этот вопрос всю правду было тогда небезопасно: стукачество было поставлено на широкую ногу ещё со времен довоенных реквизиций.
В этом убедился и Виктор Риффель, муж моей двоюродной сестры Эммы, о котором я писал в первой книге. Он отсидел, точнее отработал, 4 года на свинцовых рудниках у нас в Кузбассе, открытых ещё при Екатерине. Его отправили туда за то, что в кругу друзей он нелестно отозвался о портрете Сталина.
Критиковал он, собственно, художника, однако свидетели сказали на суде, что у вождя, по словам Виктора, некрасивый нос. Ему дали 5 лет, но за хорошую работу и по болезни лёгких освободили на год раньше. Пить водку Риффель не умел, что и проявилось в том застольном эпизоде, который привёл его за решетку.
Новый 1956-й год мы встречали вместе с Виктором и с Эммой. Родственники говорили за столом в основном о работе. Говорить о штанге никто не хотел, и я не навязывал близким своих проблем. Поднимешь 100 кг - для непосвященного это звучит, поднимешь 120 - тоже хорошо. Как они достаются - никого не интересует.
* * *
Каждодневная жизнь людей была настолько примитивной и однообразной, что я удивлялся их непритязательности. 8 часов отработают, остальное время сидят дома - валяются на диване или пьют водку и потом идут куда-нибудь в поисках приключений.
Какие только виды спорта не пытались привить у нас, но прижилась одна штанга. Оказалось, что возглавить занятия по другим видам спорта было просто некому.
Стр. 86-87 img 227
Я переживал, что никак не закончу 10-й класс, но мать не настаивала на моем среднем образовании.
- Советская власть всё равно закроет вам дорогу, как детям фашистов, - ворчала она, сверкая вязальными спицами.
Рядом неистовствовала наша домашняя печь — она почему-то всегда вела себя буйно в канун наступления морозов.
Перед Новым годом я усиленно тренировался - ведь до этого, находясь в пути, мне четыре дня не удавалось притронуться к штанге.
Хотя наш шахтёрский посёлок находился на окраине Киселёвска, к нам на шахту приезжали работать всё новые люди. Контингент обновлялся и у нас в мехцехе.
Многие понятия не имели, что здесь, в Сибири, существует тяжёлая атлетика, и записывались к нам. Наши тренировки шли интенсивно, хотя принцип постепенности мы соблюдали. Но новичкам обычно казалось, что эти нагрузки малопривлекательны, и основной костяк нашей секции оставался неизменным.
После тюменской сгонки у меня опять подскочил собственный вес. Прибавил я и в силе - в приседаниях со штангой на плечах и „ножницами”. А в жиме вообще произошло чудо - мой результат повысился на 10 кг. Меня, что называется, несло.
Жена Валентина два раза в неделю массировала меня и заметила, что моя мышечная масса увеличилась. Весы показали, что и голом виде я тяну на 81,8 кг. Ничего себе, подумал я, откуда такой скачок?
Я поехал на соревнования в соседний Прокопьевск и там улучшил свой личный результат в троеборье. Главный судья Орлов, мой старый знакомый, с которым мы не виделись почти 5 лет, бывший штангист, а теперь большой партийный начальник, пригласил меня на ужин. Он от души меня поздравил и поддержал мою идею о переходе в следующую весовую категорию - 82,5 кг.
В 1955 г. чемпионом СССР в этом весе стал Трофим Ломакин, показавший 130 кг в жиме, 130 кг в рывке и 172,5 кг в толчке. В Прокопьевске я поднял в жиме тоже 130 кг, а в остальных видах несколько отстал от Ломакина - в рывке 125 кг и в толчке 162,5 кг. Но для Кузбасса это была серьёзная заявка.
Орлов воодушевил меня, сказав, что нас, немцев, скоро реабилитируют, то есть освободят от спецучёта. Он извинился за слово „реабилитировать”.
- Собственно, вы не совершили ничего преступного, - уточнил Орлов, - но у нас, в партийных кругах, используется этот термин.
Я показал ему свои тренировочные записи, он бегло их пролистал.
- Всё хорошо, Рудольф, - сказал Орлов, - и мы хотим, чтобы ты встретился с нашими трудовыми коллективами.
Вскоре из Прокопьевска за мной приехали на машине, и я выступил с рассказами о том, как мне помогла тяжёлая атлетика, как я через спорт преодолел свою болезнь сердца. После этого мне прислали много фотографий, обо мне часто писала областная газета „Кузбасс”.
* * *
На шахте я был своим человеком и очень боялся, как бы, не дай бог, мои коллеги не сказали, что я зазнаюсь.
Меня окончательно оформили подземным дежурным электрослесарем, для чего мне опять пришлось сдавать правила техники безопасности. Без таких корочек меня бы к подстанции высоковольтного устройства, конечно, не подпустили.
В зимнюю пургу нам на работе доставалось крепко. Всё, что было плохо сделано летом, выплёскивалось наружу зимой.
Многолетний главный механик шахты Андрей Данилович Котченко, руководивший нами, уехал к себе в Кадиевку, на Луганщину. Его заменил Иван Романович Соловьёв, по-своему тоже очень интересный человек.
Он обладал талантом убеждения и очень чётко отделял специалистов от тех, кто ими не являлся. Соловьёв быстро разоблачал людей, которые только делали вид, что работают. А специалистам он выписывал ведомость на дополнительную зарплату: тихо, без показухи, сам составлял и заверял список, сам и в бухгалтерию его носил. Вскоре он также пересмотрел тарифы. Среди тех, кому Соловьёв перекрыл кран в мехцехе, были и коммунисты. Им пришлось уйти на подземные участки.
Иван Романович при каждом удобном случае интересовался жизнью немцев в России. У меня тогда было довольно смутное представление о том, каким образом мы оказались изгоями и врагами в своём отечестве.
Стр. 88-89 img 228
- Как же можно сослать или посадить в лагерь человека только за то, что он немец или татарин? - говорил Соловьёв. - И почему вас держат здесь до сих пор, хотя война уже десять лет как закончилась? Ведь ваши дома на Украине ещё стоят?
- В основном стоят, - сказал я.
Иван Романович задумался и говорит:
- Может, и хорошо, что вы не попали в руки к немцам. Вас взяли как заложников.
В то время я путал слово „заложник^ со словом „должник“ и поэтому сказал:
- Нет, мы никому не были должны.
- Ты не понял, Рудольф. Вот бандита поймают на месте преступления, а он берёт заложника - хватает какую-нибудь девушку и приставляет ей нож к горлу: мол, если меня не отпустите, я её зарежу.
- Но ведь советская власть не бандиты? - задумался я.
- Да, но вас, немцев, сослали тогда, когда наши войска драпали аж до Москвы. Видимо, Сталин запустил Гитлера поглубже и страну, дабы коммуникации у немцев были подлиннее и было чем заняться партизанам, а то они дремали в лесах. Поэтому вас и вывезли, полагая, что Гитлер дойдёт до Волги. Хотя Гитлер не считал вас, фольксдойче, то есть российских немцев, немцами чистой расы. Да он и сам был австриец по фамилии Шикльгрубер. Но зато Сталин признал вас чистокровными арийцами.
Соловьёв чуть помолчал, вздохнул и говорит:
- Видишь, Сталин был человек мудрый, он поставил вас под спецкомендатуру. Для чего? Да чтобы вы не ассимилировались среди русских, украинцев или казахов. Сколько я знаю немцев, они все женились на своих немках.
- А я знаю многих немцев, которые женились на русских, и немок, которые вышли замуж за русских, - возразил я.
- Ну да, любовь вне политики.
* * *
Беседу прервал Иван Иванович Кочегуров, наш лучший электрик. Нам предстояло вскрыть на подстанции стационарный ртутный выпрямитель. Это была сложная аппаратура.
Кочегуров был человек пьющий. Не выпив стакан водки, он за сложную и тонкую работу не брался, особенно если она была связана с чертежами. Кочегуров работает, а мы с Соловьёвым только успеваем подавать ему тот или иной инструмент.
Вскоре при откручивании гайки у него так затряслись руки, что ключ отлетел в сторону и зазвенел на цементном полу. Мы с Соловьевым переглянулись: в чём дело? Кочегуров молча сопит. Я заметил, что у него явно нарушена координация движений. Руки не трясутся, а как-то шатаются, и он, перебирая ключом, едва попадает по гайке.
Успех нашей работы, а значит и добыча угля на шахте зависит от него. Мы можем остановить электровозы в шахте на полчаса. Но не дай бог на час - тут киселёвский трест „Кагановичуголь“ встанет на дыбы. У Ивана Романовича зашевелилась челюсть. Если по вине отдела главного механика будет сорвана добыча угля, то, независимо от выполнения месячного плана, всех виновных лишат премиальных.
Кочегуров бросил ключи, отошёл в сторону, выхватил из внутреннего кармана бархатный кисет с табаком-самосадом и трясущимися руками открыл его. Ему еле удалось сжать два пальца, чтобы достать из кисета табак. Бумага лежала рядом, на подоконнике.
После того как Кочегуров только со второй попытки закрутил самокрутку, Соловьев понял, что его нужно угостить водкой, иначе не оберёшься скандала из-за долгого простоя шахты. Иван Романович дал мне 30 рублей, и я вихрем понёсся за бутылкой.
Принёс, тихо подкрался сзади и сунул под нос Кочегурову „чекушку“ водки с горлышком, залитым сургучом. В газете у меня было два аккуратно завёрнутых тощих огурца. Кочегуров с лёту хвать чекушку, а Соловьёв меня для вида журит:
- Ты что это, Рудольф, придумал? Нам ведь работать нужно!
Но Кочегуров уже соскрёб коричневый сургуч, вытер рукавом горлышко и заливает себе в глотку прозрачное содержимое. Иван Романович схватился за чекушку.
- Ну, ты и зверь, Кочегур! Мы что, не люди? Оставь хоть чуть-чуть!
Кочегуров закусил огурцом, обтёрся рукавом и что-то замурлыкал, вроде: что это, мол, за доза - чекушка?
- Ты что, Кочегур, мы же на работе, здесь пить вообще нельзя, - как бы виновато сказал Соловьёв.
- Спасибо, ребята! - поблагодарил Кочегуров, будто протрезвев. - Вчера я перехватил малость с Ключанкиным, а дома хоть шаром покати, вот и пришёл, не похмелившись. Значит, так. Ты, Рудольф, откручиваешь вот эти четыре болта, да смотри - каждый болт должен вернуться на то же место. А мы с тобой, Иван Романович, сходим и отключим четвёртый фибер (так в тексте – на самом деле “фидер”), и я попробую ещё раз включить запасную ртутную колбу преобразователя. Думаю, она должна включиться. Тогда мы сможем спокойно разобрать выпрямитель с преобразователя.
И вот фибер выключен, Кочегуров перекрестился, хотя по национальности был татарином. Он осторожно снял кожух с колбы, фибер снова включили. Резиновыми рукавицами Кочегуров держит чудо - стеклянную колбу с тремя отлитыми в стекле отводами. Это было похоже на волшебство. Колбу нужно было тряхнуть так, чтобы внутри неё заплескалась ртуть, волнообразно перемещаясь, и чтобы две ртутных волны, двигаясь навстречу, ударились друг о друга. Ртутные пары сначала превращаются в светлячков, потом ртуть закипает, и переменный ток становится на выходе постоянным.
Чёткие руки после 150 граммов водки выполнили своё дело. Иван Романович с восторгом сказал:
- Ну, ты чародей, Кочегур! За мной пол-литра.
Но нужно было также разобрать большую колбу и найти в ней дефект. Пришли ещё электрики. Кочегуров всех прогнал, оставив одного меня. Меркулов, считавшийся главным электриком, не уходил. Из-за выпивки администрация шахты сняла Кочегурова с этой должности, чуть снизив ему тариф. Меркулов был в недоумении:
- Почему ты оставляешь Рудольфа, а не меня или Кирсанова?
Кочегуров подвёл его к крышке громадной колбы преобразователя:
- Ты один снимешь и отодвинешь эту крышку? Как видишь, здесь толпа не поможет. А Рудольф враз троих поднимает, он мне и крышку приподнимет.
Работа шла быстро, по-ударному. Я поднял крышку, Кочегуров вытащил испорченную деталь, и мы её заменили. Эту деталь готовились заменить ещё год назад, но главный механик Котченко уже знал, что скоро уедет в свою Кадиевку. К концу смены выпрямитель на подстанции пустили. * * *
Иван Романович Соловьёв достал хорошую закуску и пол-литра водки, они вдвоем с Кочегуровым остались следить за вновь пущенным выпрямителем. Часов в 12 ночи Соловьёв стащил пьяного Кочегурова со второго этажа и на санях привёз его домой. Кочегуров не вязал лыка.
- Да вы бросьте его в сенях, - сказала Соловьёву жена Кочегурова Мария.
- Что вы, Маша, он - гений! Он так меня сегодня выручил! Вы просто не знаете, какой у вас золотой муж.
- Хорошо, я вам его дарю, - сказала Мария и пригласила Соловьёва пройти в комнату.
- Видите, мы с мужем живем как оборванцы, - показала она. - Это у вас он золотой, а у нас вот что получается.
Соловьёв прошёл дальше, в комнату Кочегурова. Там стоял письменный стол, возле него - полки с книгами. Соловьёв вытащил одну книгу, вторую - все они были об устройстве электрооборудования. На стене висел диплом Кочегурова об окончания института в Свердловске по специальности электромеханика. Соловьёв изумлённо уставился на документ.
- Да-да, - грустно и тихо сказала Мария, - вот что сделала водка с моим золотым мужем. Мы с ним вместе закончили институт. Когда я влюбилась в Ивана, он так безобразно не пил.
- Но почему же вы с Иваном числитесь на шахте со средним техническим образованием и скрываете, что окончили институт? - спросил Соловьев.
- Мы закончили и институт, и техникум. А вы будто с луны свалились, Иван Романович, - засмеялась Мария. - У вас какой оклад? Вот видите, и у Ивана столько же. Но он может позволить себе нажраться на работе и ни за что не отвечает. С высшим образованием куда угодно могут отправить, а со средним - нет.
Стр. 92-93 img 230
Спохватившись, Соловьёв решил посмотреть, что и как с Кочегуровым. Тот лежал на кухне скрюченный, храпел и видел бог знает какие сны. Соловьёв нашёл покрывало и укрыл его. Мария смотрела на все это безучастно, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она только вздохнула:
- Как видите, я нажарила мяса с картошкой. Даже пол-литра купила. А он, гусь этакий, вот каким явился.
Соловьёв стал объяснять, какую ценную работу проделал Кочегуров:
- Если бы не он, нам пришлось бы весь выпрямитель спустить со второго этажа, да ещё разломать стены, чтобы его вытащить. Мне никто не поверит, что мы сами его отремонтировали. Я ему выпишу два, а то и три оклада.
- Давайте попробуем разбудить Ивана, - сказала Мария. - А то я детей накормила, но сама не ужинала, всё его ждала.
Она побила Кочегурова по щекам: бесполезно - он будто уснул навсегда. Мария принесла подушку, подложила мужу под голову.
- Ну вот, пусть спит. Придётся вам со мной ужинать, Иван Романович.
Мария убрала бумаги с письменного стола, настелила на него скатерку, проворно принесла ещё не остывшую сковороду с жареной картошкой и мясом. Достала пол-литра, стукнула донышком по столу и сказала:
- Вот так, милый мой Кочегур. Теперь я буду гулять.
Соловьёв заерзал задницей по стулу и подумал: что здесь происходит? Проснётся Кочегуров, которому он столь многим обязан, увидит, что начальник распивает водочку с его женой, поднимет скандал...
Мария принесла солёные огурцы, от которых пахло хреном. Она аккуратно причесалась, посмотрелась в зеркало и скомандовала себе: ну что, пришёл твой час поиздеваться над мужиками!
- Вы почему не разливаете, Иван Романович? - сказала она. - Картошку нужно есть горяченькой.
Пока Соловьёв наливал, Мария порезала огурцы.
- За что выпьем, главный механик? - спросила она.
- Выпьем за то, - сказал, поразмыслив, Соловьев, - чтобы Кочегуров поскорее проснулся. Хочу в его доме выпить с ним самим.
- Воля ваша, вы - наш гость, - согласилась Мария.
Опрокинули, закусили, картошка пошла за милую душу. По просьбе Марии Соловьёв разлил по второй, сказав, что теперь тост за ней.
- Выпьем за то, - предложила она, прикрыв глаза, - чтобы мой золотой муж прекратил пить.
У Марии разгорелись щечки, засверкали глаза. Сделав глубокий выдох и вдох, она сказала:
- У нас в отделе много говорят о ваших похождениях, Иван Романович. Женщины хвалят вас за то, что вы в любви отдаетесь сполна. А об одной вашей любовнице знают все. Это - Галя, заведующая нашей столовой. Ее муж Митька работает в вашем подчинении. Помните, как он застукал вас со своей женой?
Соловьёв почесал свою шевелюру, замычал и начал что-то говорить.
- Стоп, - остановила его Мария, - мне не нужно, чтобы вы рассказывали о своих любовницах, боже упаси. Я почему заговорила о Гале и Митьке? Была вчера в центре города у психиатра, говорят, что он лечит алкоголизм гипнозом. Я своего Кочегурова уже два года к нему посылаю, но он никак не идёт. Образ жизни у него такой: приходит с работы, напивается вдрызг, спит, а утром, как огурчик, посвистывая, уходит на работу. Не понимаю, когда мы успели сотворить с ним двух наших детей?
Мария печально задумалась, а Соловьёв, спохватившись, спросил:
- И что же посоветовал вам психиатр? Вы можете мне довериться, буду нем как могила.
- Я хочу спасти Ивана, а вы должны мне помочь, — ответила Мария, вскинув распущенные волосы. - Психиатр советует, чтобы я дала Кочегурову повод для ревности.
- Что это значит? - оторопел Соловьёв.
- Вам ведь известно, что Митька бросил пить? И знаете, кто ему помог? Вы, Иван Романович.
“Черт меня дернул зайти в эту хату”, - подумал Соловьёв.
Стр. 94-95 img 231
- Да, я знаю, - грустно сказал он. - Может, этого и не случилось бы, если бы Митька нас с Галей не обманул. Мы с Митькой и с Галей пили у них всю ночь. Уснули под утро: я - в прихожей, Митька с Галей - в своей спальне. Меня разбудили, я позвонил на шахту, чтобы за мной приехал на санях наш дежурный электрик Рудольф. Пока мы мирно завтракали втроем, подъехал Рудольф. Митька решил поехать с нами. Мы сели в сани, Рудольф погнал лошадь, но тут из дома выскочила Галя и крикнула, что я забыл свой шарф. Я спрыгнул с саней и поднялся на крыльцо, чтобы забрать шарф, а Галя в это время мне шепнула: Вы, мол, дайте Митьке такой наряд, чтобы он не скоро вернулся домой, а сами приезжайте и мы вдвоем опохмелимся. Я велел Митьке спуститься в шахту и проверить заземление в насосной, вызвал Рудольфа, и он на санях отвёз меня обратно к Гале. Но Митька в шахту не пошёл, он отправился в столовую, выпил там и двинул прямо домой. Вот и получилась неприятность. Я скрутил Митьку, а он сказал мне: хочу, мол, знать, почему от меня, от жеребца, гуляет жена. Я оделся и с тревогой ушёл.
- Вы-то ушли, - сказала Мария, - а Митька чуть не задушил свою жену.
- Так бывает, - развёл руками Соловьёв, - но в чем же соль, почему вы заставляете меня рассказывать всё это?
- Дело в том, - пояснила Мария, - что Галя поставила Митьке условие: он перестанет пить, а она - валандаться с мужиками. Вот поэтому она и прячется от вас, а он завязал с водкой. Это порекомендовал Гале психиатр, и такой же совет он дал мне. Ему легко говорить: вызови ревность... Я вот сейчас лягу с вами, а мой проснётся и зарубит нас в постели.
- Это точно, зарубит, - с ходу поддакнул Соловьёв.
- Так что же мне делать с этим вашим золотым человеком? - зарыдала Мария.
- У него золотые руки и голова вундеркинда, - виновато сказал Соловьёв, пытаясь её успокоить, — он нужен обществу.
- Ага, обществу он нужен! Но я ведь тоже живой человек, и мне не 50 лет. Он дрыхнет ночью пьяным сном, днём работает на вас, вы его поите, а потом подбрасываете мне. Кто додумался правду на части делить и от имени правды неправду творить? - закончила она стихами.
- Мы-то думаем, что вы, женщины, действительно нуждаетесь в нас, мужчинах, - разочарованно протянул Соловьёв. - А у вас к нам, как я слышу, чисто материалистический подход, по-ленински.
- Пойду взгляну, как там мой золотой муж, - сказала Мария.
Она поправила мужу подушку, повернула в сторону его голову, чтобы он не так сильно храпел, встала на колени и говорит Кочегурову в ухо:
- Иван, проснись, тут твою жену собираются ...
Но тот только засопел ещё сильнее.
- Господи, нет у меня мужа! - в отчаянии прошептала она.
Тем временем Соловьев позвонил на шахту, убедился, что там все в порядке, и велел электрику Литвинову:
- Запрягай Гнедого и подъезжай к насосной. Отвезёшь меня домой.
- Спасибо, Иван Романович, что привезли мужа и что цените его, - сказала Мария Соловьёву на прощание. - Только, пожалуйста, не спаивайте Ивана!
- Да вы его давно уже споили, - осадил её Соловьёв. - Пришёл бы он сегодня трезвый, а вы подсунули бы ему ту поллитру, что мы с вами давеча выпили. Вы, женщины, всегда нас, мужей, воспитываете и в то же время защищаете и балуете своих сыновей. А потом хотите, чтобы мужья были идеальными.
- Я могла бы вам ответить, - сказала Мария, подавая Соловьёву шапку, - но не хочу портить напоследок ваше настроение. Советую вам, Иван Романович, больше не приволакивать домой нетранспортабельных мужей. Вот проснётся Иван, а я скажу ему, что мы с вами мило провели время, пока он спал, променяв жену на водку.
Соловьёв снял шапку.
- Вы всё-таки собираетесь привести в действие совет психиатра? — встревожился он. — Мало мне Митьки-электрика, так вы ещё и Ивана хотите на меня натравить?
Ему стало жарко, он снял свой бушлат. Мария пошла в комнату, чтобы убрать со стола, а Соловьёв схватил Кочегурова в охапку, положил его на стол в прихожей, побил по щекам. Затем нашёл таз, подставил его к столу, стянул Ивана к краю стола и стал поливать его голову из ковша ледяной водой. Вода сливалась в таз. Вышла Мария и увидела, что вытворяет Соловьёв с её мужем.
- Что с Иваном? - испугалась она. - Почему он на столе?
- Я не уйду, пока Иван не проснётся, - обозлённо ответил Соловьёв. - Пусть он сам убедится, что я от вас ушёл.
Стр. 96-97 img 232
- Вы молодец, Иван Романович, - сказала Мария. - Все продумали, но только не до конца. Мы с Вами наедине уже три часа, времени для любви было достаточно.
- Как так?! - взревел Соловьев.
В этот момент Кочегуров зашевелился. Соловьев схватил его за нос, и тот открыл глаза.
- Что случилось? - воскликнул Иван, соскочив со стола. - Что-нибудь с выпрямителем?
- Нет, - успокоил его Соловьев, - просто мне пришлось тебя доставить домой и немного протрезвить.
Соловьёв пошел к выходу, Кочегуров бросился за ним, надел на него бушлат.
- Спасибо вам, Иван Романович! - сказал он. — После третьего стакана я свалился. Извините за мою слабость.
Соловьёв откланялся, вышел на улицу и жадно хлебнул свежий воздух. На противоположном берегу небольшого озера его должен был ждать Литвинов. Соловьёв решил рискнуть и пойти напрямик. Озеро замерзло, но он был не совсем уверен, выдержит ли лед - Соловьёв весил около центнера. Скользя, как на лыжах, он подошёл к насосной. Оттуда вышел Литвинов. Соловьёв сел в сани и укутался в большой тулуп, который ему специально выдали как табельную одежду. Литвинов рассказал, что выпрямитель действует безотказно и электровозы работают как звери.
А у Соловьёва не выходило из головы, как ловко можно жонглировать словами. „Словоблудие” - вспомнил он выражение, которое часто слышал от матери. Слава богу, что всё обошлось, - говорил он сам с собой, - если потеряю Кочегурова, то хоть с шахты увольняйся. Почему Кочегур, светлая голова, талантище, так пьёт? - спрашивал он себя.
Соловьёв посмотрел на дорогу. Она была вся в выбоинах, и летом здесь так бросало телегу, что, казалось, вот-вот оторвёт почки. Но пришла зима, дорогу занесло, ямок больше не было, и дорожники бездельничали, довольные. Вот так и с Кочегуром, пришло в голову Соловьёву. Пока его собираются воспитывать, на шахте обязательно случается авария. Он всё исправляет, и от восхищения его талантом на работе закрывают глаза на художества Кочегура.
- Вы что такой грустный, Иван Романович? - спросил у Соловьёва Литвинов, обратив внимание на его задумчивость.
- Не говори, Фёдор, размечтался, - ответил тот. - В пургу у меня падает давление, тянет ко сну, и мне хорошо мечтается.
* * *
На другой день мы с Соловьёвым ездили проверять воздушки и состояние трансформаторов. Вот тогда он мне и рассказал обо всём, что произошло накануне. В этот день мы с ним ещё много о чём говорили.
Не знаю почему, но Соловьёвы были расположены к нашей семье. Люба, жена Ивана Романовича, красивая стройная блондинка, приходила к нам домой. Общалась она в основном с моей матерью и, уходя, говорила:
- Вы мне столько интересного рассказали, Минна Михайловна, что я будто две книги прочла.
Соловьёвы отличались тем, что были благодарными слушателями и давали высказаться собеседникам. У Ивана Романовича были хорошие инженерные знания, но я заметил, что он всегда старается представить дело так, будто всё решалось сообща. Я „раскусил” его, когда мы однажды оказались один на один. На 10-й шурф привезли новый автомат. Мы поехали с Соловьёвым, чтобы осмотреть его и определить, насколько он будет полезен. Увидев автомат, Соловьев обрадовался как дитя.
- Пошлю бригаду Меркулова и Кирсанова, они его подключат, - сказал он.
Мы немного отъехали, Соловьёв задумался и вдруг говорит:
- У тебя сумка с инструментом есть? Завтра ребята должны ставить новую муфту, Кочегур тоже занят. Знаешь, давай подключим автомат сами…
Когда мы открыли автомат, Соловьёв пояснил:
- Вот, Рудольф, только сейчас заводы стали выпускать оборудование, о котором нам рассказывали на занятиях.
Тут я и узнал, что Иван Романович - прекрасный специалист во всех этих делах. Через час автомат был подключён.
Стр. 98-99 img 233
Наряду с профессиональными знаниями, Соловьёв хорошо владел психологией производства. Это помогало ему выравнивать ту „кривизну“, которая возникала во взаимоотношениях на работе. Он всегда давал человеку возможность показать свое лицо, не забывал подчеркнуть, как важен для производства тот или иной работник. Увольнений за служебное несоответствие у него не бывало. Если у кого-то не ладилась дело, он подводил все к тому, что человек сам соглашался перейти на другую работу, более соответствующую его способностям.
Всем этим нюансам Соловьёв уделял много времени и сил. Увы, этих ценных качеств руководителя недоставало многим нашим начальникам.
* * *
В минувшем году у нас случилась авария: в котельной на шахте № 4 прогорели колосники на котле, который нагревал воздух, подававшийся главным вентилятором в ствол нашей шахты. Я, как дежурный электрик, принял смену у Ф.Литвинова. Вскоре звонит Андрей Данилович Котченко, который тогда еще был главным механиком шахты, чтобы я срочно пришел в котельную.
Прихожу и вижу: там сидят в голом виде Котченко и Муштаков, заместитель начальника нашего мехцеха. Меня это не удивило - в углу была дверь, за которой находилась душевая. Но, как оказалось, в котельной произошло ЧП.
После завершения ремонта котла Котченко и Муштаков крепко выпили. Муштаков пошёл под душ, и пока он мылся, Котченко в шутку сжёг в топке шапку, рубашку и трусы своего коллеги. Помывшись, Муштаков заметил отсутствие части вещей и заподозрил в их исчезновении Котченко. Когда тот, в свою очередь, отправился мыться, Муштаков бросил в топку всю его одежду.
- Как же я теперь явлюсь домой? - возмутился Котченко, увидев печальную картину. - Снимай с себя всё, не то я прибью и сожгу тебя здесь в топке вместе с остатками твоей одежды.
Муштаков не согласился, Котченко схватил его за горло и стал душить. Муштаков сдался, Котченко раздел его и тоже всё сжёг. Теперь они оба были как на пляже, а на дворе стоял 20-градусный мороз. Звонить домой Котченко не хотел: связистки на коммутаторе могли все подслушать. Котченко и Муштаков смотрели друг на друга и хохотали.
Когда я вошёл в котельную, Котченко картинно отдал мне честь.
- А ты, Муштак, почему не отдаёшь Рудольфу честь? - спросил он напарника.
Тот нехотя поднял к вискам обе руки и сказал:
- Товарищ обер-электрик, мы готовы идти в газовую камеру.
Я шутку не оценил, обошёл вокруг них и спросил:
- Вы что, в секту вступили? Я слышал, что есть такая секта, где принято ходить голыми.
- Дурацкая у нас шутка получилась, Рудольф, - ответил Котченко. - Во-первых, в газовую камеру ты нас не отправишь, мы не евреи. Во-вторых, ни в какую секту мы не вступали. Мы просто русские чудаки.
- Дураки, - уточнил Муштаков.
- Да, - подтвердил Котченко. - А ты, Рудольф, как немец, должен нас выручить.
- Как? - не понял я.
- Как хочешь, ты ведь сообразительный электрик, - сказал Котченко и добавил, повернувшись к Муштакову:
- Ты чего молчишь? Это ведь ты сжёг всю мою одежду.
- Ты сам начал, вот оно так и получилось, - ответил Муштаков.
- Ну что мне делать с вами, голодранцами? - сказал я. - Съезжу к вам домой, привезу вашу одежду.
Я собрался идти, но меня остановил Котченко.
- Погоди, - сказал он. - Ты ведь знаешь буфетчицу Зину из нашей столовой? Так вот, попроси у неё за мой счёт поллитру водки. Пока ты привезешь нам одежду, мы еще малость прогреемся, а то я уже чувствую, что трезвею.
Вскоре я привёз из буфета бутылку „Московской”, два стакана, полбуханки хлеба и три зелёных помидора. Начальники обрадовались как дети. Я запряг нашего Гнедого, доставил им одежду, а затем развёз их по домам. Котченко вышел первым и на прощание попытался стащить шапку с Муштакова, но тот изловчился и шапку не отдал.
На мой взгляд, Котченко был прав: в этом эпизоде действительно проявились в курьёзной форме некоторые черты русского характера - широта души, удаль, природный артистизм, переходящие в озорство. Для меня это было довольно дико и в то же время поучительно.
После дежурства я рассказал об этой истории матери. Она не удивилась и сказала:
- Ну да, широка русская душа по пьянке. Не нам судить об этом, главное - им было весело.
- Так ведь и дом можно поджечь ради веселья, - заметил я.
- А что, во время раскулачивания такие случаи бывали, и не только у русских, - сказала мать. - Наш сосед Боймель поджёг было свой дом, хорошо - успели потушить. Говорят, после лесных пожаров уничтожается много паразитов, а лес стремительно растет. Так что, сынок, не переживай - русские только прикидываются дурачками. Если всмотреться поглубже, то у них всё в порядке.
* * *
В результате начавшейся после смерти Сталина разгрузки лагерей к нам на шахту прибывали всё новые люди. И не поймёшь, бывало, о чём они рассказывают: один день о том, как брали Берлин, а через несколько дней - с кем сидели в тюрьме и что творили в поверженной Германии после победы. Меня, да и других наших немцев, они называли недобитой немчурой. Говорилось это в шутку, но мы, немцы, надолго запоминали эти шутки.
В минуты передышки, когда мы доставляли в шахту крупные детали механизмов, такие освободители всё смотрели на меня и тут же вспоминали разные эпизоды боев с немцами. А в конце добавляли: конечно, воевать немцы умеют, да и в домах у них порядок, а в сараях и в сухих погребах висят разные окорока и колбасы, даже птицу они коптили на зиму.
Позже, через наш личный стол, мы нередко узнавали, что эти люди были осуждены за нарушения воинской дисциплины, то есть за насилия на территории Германии.
* * *
Я углубился в анализ своих штангистских тренировок. Книга Н.Лучкина, которая так много мне дала, потеряла для меня актуальность с ростом спортивных результатов. Шаблоны не подходили для серьёзных спортсменов. По общему плану могут тренироваться только начинающие или просто любители поболтать да помыться в горячем душе после тренировки.
В то время почти все советские штангисты перешли в рывке на „разножку”, то есть на низкий сед. Осталось немного атлетов, которые вырывали штангу „ножницами”, как я.
Своим ученикам я рекомендовал “разножку”, так как у большинства из них были короткие ноги и длинные туловища. Мне казалось, что этот приём подходит именно для них. Но позднее выяснилось, что я был не совсем прав: “разножка” имела преимущества во всех случаях.
Я не отказался от “ножниц” - во время подседа под штангу они получались у меня настолько низкими, что мне не было смысла переходить на “разножку”. Я демонстрировал свою технику и московским тренерам. Мой недостаток заключался в том, что при выполнении рывка вес начинал возвращаться назад, а “ножницы” у меня запаздывали, и я не становился на своё опорное место.
Тогда специалисты из Москвы порекомендовали мне перейти на “разножку” - мол, это более рационально, а установить мировой рекорд таким стилем, как у меня, практически невозможно.
Знаменитый штангист и тренер Николай Иванович Шатов тоже вырывал штангу “ножницами”. С ним занимались учёные, они советовали Шатову увеличить скорость выбрасывания “ножниц”. Но сколько он ни старался, мирового рекорда “ножницами” ему так и не удалось установить.
- Печальный факт, - говорил Роман Павлович Мороз, другой известный специалист, - но ничего не поделаешь.
К тому времени я порвал одукторы, и мои сухожилия в тазобедренном суставе так растянулись, что глубина моих “ножниц” уже не отличалась от глубины “разножки”.
- Это хорошо, - сказал Р.П. Мороз, - но как увеличить скорость ухода в “ножницы”?
“Ножницы” должны были быть настолько быстрыми, чтобы ноги как бы выстреливались во время финальной части подъёма. Тогда можно успеть подставить свой корпус под поднятый вес. И я нашёл способ принудительного увеличения скорости.
Стр. 102-103 img 235
Мой брат Николай, занимавшийся в аэроклубе, достал мне за поллитру водки резиновые тросы 9-миллиметровой толщины, на которых буксировались планёры. Один трос я надевал на тренировке на правую ногу, второй — на левую. С этими тросами я и отрабатывал скорость ухода в низкие “ножниц”. Никто в СССР такими упражнениями не занимался - во всяком случае, я об этом не слышал.
За месяц я повысил скорость настолько, что во время выполнения движения не было видно, как мои ноги разбрасываются в глубокие “ножницы”. Хотя я тренировал скорость специально для рыв-ка, это помогло мне и в толчке при взятии на грудь; столь же чётко я стал толкать и от груди.
Штангу я никогда не бросал. В рывке я поднимал её широким хватом, подбрасывал, сужал хват, затем опускал штангу на грудь и медленно, тихо клал на помост. Да, такой способ был под силу не каждому, но я нашёл в нём глубокий смысл - здесь достигалась концентрация полезного напряжения в единицу времени. Многие думали, что это показуха, которая, мол, никому не нужна.
Не моя вина, что в то время, да и в последующие годы учёные не заметили важный момент: такой стиль успешно, причём форсированно развивает скоростную силовую работу. Конечно, рекомендовать легко, но не каждому дано было выдержать весьма сильное напряжение, которое требовалось при этом.
В возрасте 28 лет я должен был наверстать пропущенные годы политических репрессий. Нужно было догнать молодёжь, но как? Вот и приходилось прибегать к интенсивным нетрадиционным методикам. На соревнованиях было видно только, как я поднимаю штангу.
- Откуда у этого сибиряка такая техника? - спрашивали себя конкуренты. - Ведь там, в Сибири, нет ничего научного. Как он обходит нас, москвичей, ленинградцев, киевлян, минчан? У нас же везде институты физкультуры со специальными кафедрами тяжёлой атлетики…
В 1955 г. американцы привезли к нам новый метод тренировки в уступающем режиме: тебе помогают поднять штангу до колен, а затем ты сам тяжелейшими усилиями, как можно медленнее опускаешь её. При этом затраты энергии увеличиваются вдвое. Но советские специалисты отвергли этот варварский метод. У американцев была ещё такая дикая методика: штанга намертво фиксируется, атлет берётся за гриф и изо всех сил тянет его, напрягаясь до одурения. Успехи у американцев тогда были, но позже выяснилось, что при этом штангист теряет скорость.
Наука будто бы подтвердила, что это так, и я не стал намертво фиксировать гриф, а применил такой метод: делал толчковые тяги, причём две нормальные, то есть я поднимал и опускал штангу ускоренно, а на третий раз опускал её медленно, в уступающем режиме. Я выигрывал в силовой динамике, закреплял условный динамический рефлекс и в то же время сполна реализовывал процесс натуживания по замыслу американцев.
Это было тяжело, но зато я сохранял углы в коленных и в тазобедренных суставах. А трапециевидные мышцы старался держать не оттянуто, а, наоборот, в приподнятом виде. Трапециевидная мышца - это первый мост в организме штангиста. Второй мост - тазобедренный сустав вместе со спиной.
Когда в американском стиле стала тренироваться вся Москва и остальные наши тяжелоатлетические центры, они вскоре поняли, что это - путь в никуда, и дань моде лопнула как мыльный пузырь. Все от этого приёма отказались, а я не отказался, сугубо динамично вмонтировав в него энергозатраты.
Тогда, в 1955 г., я не знал, что можно тренироваться в трёх режимах, которые я выделил позднее: первый режим, второй, третий. Если бы я это знал, то мог бы достичь фантастического результата.
Всё это я открыл уже после Олимпийских игр 1964 г. Я создал для себя негласную науку, о которой оповещу в своих записках позднее.
* * *
В нашем доме кипела жизнь. Мать содержала огород, заботливо ухаживала за цветами, выращивала в специальных парниках огурцы и помидоры. Весь навоз от коровы и от свиней использовался для удобрения почвы и для создания парникового эффекта на грядках под огурцы.
Зимы в Сибири долгие, и мы засаливали по несколько бочонков огурцов, капусты, помидоров, а также две бочки арбузов. Их привозили на станцию Акчурла из Казахстана и из Узбекистана. Мы с моим другом Иваном Кошкиным доставляли их в специальной тачке, прицепленной к мотоциклу. Погреб у нас был хороший - не холодный, но и не тёплый.
Стр. 104-105 img 236
На Новый год мы оценивали мастерство нашей матери. Перед тем, как по радио оповещали о наступлении Нового года, мать разрезала хрустящий арбуз. Мы выпивали шампанское, и мать подавала нам по куску арбуза. Вкусно так, что невозможно описать. Мне как малопьющему наливали арбузный сок, и я чокался им с близкими.
У нас в доме не было принято проявлять свое опьянение. Считалось, что это оскорбляет сидящих за столом. Виктор Риффель, женившись на моей двоюродной сестре Эмме, это уловил. Теперь он выпивал столько же водки, как раньше, но запивал её капустным рассолом или арбузным соком, и водка его не брала.
Позже я заметил, что многое в этом отношении зависит от степени твоей распущенности. Человек должен держать себя под контролем, не позволять себе разбалансироваться. При этом в каждой компании обычно встречаются несознательные или осознанные провокаторы.
В русских компаниях на праздник, как правило, считалось нормальным явлением подраться, набить фингал под глазом, поколотить посуду - иначе на другой день не о чем будет поговорить.
К нам на Новый год тоже приходили русские и много пили. Но наша мать, заметив, что кто-то хватил лишнего, вызывала его на кухню и давала выпить горячего бульона. Этот рецепт она узнала от дяди Коли Лучанкина, в дом которого в сибирской деревне Пьяновке нас вселили в октябре 1941 г., после изгнания из Донбасса.
Дядя Коля к гулянкам готовился специально. У них было много гусей, и зимой замороженные гуси всегда висели в амбаре. Однажды Лучанкин достал из амбара очередного гуся и объяснил матери, какие части нужно с него срезать. Она растопила эти куски, и получился гусиный жир.
Перед уходом на гулянку дядя Коля выпивал почти стакан этого жира, слегка подсолив его и подсыпав чёрного перца: перекрестится и потихоньку пьёт. В карман дядя Коля клал чекушку водки. Тщательно вытирая свою рыжую бороду, он объяснял матери:
- Это на тот случай, если начало гулянки задержится. Тогда мне нужно будет выпить почти всю чекушку, иначе гусиный жир свяжет моё нутро. В прошлом году я вот так же выпил стакан жира, а столы ещё не были накрыты, и через час у меня начались рези в животе. И знаешь, Михайловна, чем я спасся?
- Знаю, - сказала мать, - выпили водки.
- Нет, водка уже помочь не могла, я запоздал. Хорошо, у соседей в это время топилась баня. Я с криком ввалился туда, мне обложили живот горячими компрессами, и боли утихли. Я провел несколько опытов и установил, что после гусиного жира нужно через полчаса, максимум час, выпить водки. Тогда жир не загустеет и давить не будет. Так вот, Михайловна, стакан гусиного жира нейтрализует полтора литра самогона-первача или водки „Московская”.
- А как же другие? - спросила мать.
- Другие валяются пьяные, как трупы. Я бы тоже повалялся, но моя Апросинья Михайловна устроит мне такую баню! Мне легче выпить стакан гусиного жира, чем получить поленом по голове.
За недостатком гусей мать создала для нейтрализации алкоголя другой состав. Она выбивала из костей мозг и вываривала кости до образования густого отвара. Затем фильтровала его, добавляла костный мозг и варила три часа, используя много лаврового листа. В итоге получался густой концентрат. Мать разогревала его и подавала в стаканах гостям. Этот отвар нейтрализовал водку почище гусиного жира.
Знакомые мои или жены никогда не напивались, так что применять концентрат по прямому назначению нам не было нужды. Но мать сказала мне:
- Если пойдёшь в шахту на две-три смены, то выпей дома этого навара - и вообще не захочешь есть.
Так оно и получалось.
Позже, выступая в соревнованиях по тяжёлой атлетике, я после взвешивания пил вместе с бульоном и мамин концентрат.
* * *
После случая с семьёй Кочегуровых и нашего памятного разговора на этот счёт с И.Р.Соловьёвым его отношение ко мне заметно изменилось.
Мне на работе часто приходилось искать место утечки электроэнергии в землю. Я обесточивал отдельные места, и если там, где производилось отключение, была утечка, то её показывал прибор. В этих местах мы и искали утечку, и Соловьёв нередко туда наезжал. Электроснабжением я занимался и дома, где мы переделали всю проводку.
Стр. 106-107 img 237
Всё это Соловьёв мотал на ус. Кроме того, он понял, что со мной можно многим поделиться.
Зимой он часто брал два тулупа на нас обоих, и мы ездили с ним в пургу проверять нашу линию с напряжением 6000 вольт или трансформаторы. Отъедем за Афонино, в сторону деревни Кутоново, свернём с дороги, встанем где-нибудь в снегу под высоковольтной линией, и Соловьёв говорит:
- Ну вот, хоть здесь часок отдохнём от этой проклятой шахтёрской суеты.
Он молчал, пыхтел, думал о чём-то своём, смотрел, как во время лёгкой пурги метёт ветром сухой снег.
- Знаешь, Рудольф, - рассказывал Соловьев, - за свою краткую жизнь в Афонино я уже наделал ряд грешных ошибок, имея неверное понятие об отношениях между женщиной и мужчиной. После нашей беседы с тобой я понял, что вся вина за это ложится на меня. Я ношу этот грех в себе, он всё время со мной. Мне часто снится, что Люба, моя жена, выставляет на улицу мой чемодан.
- Нет, - сказал я, - Люба умная женщина, и на радость другим она вас не отдаст. В материальном плане от этого, может быть, никто не проиграет и не выиграет, но в моральном отношении пострадаете и вы, и Люба.
Я приблизился к Соловьёву и предложил:
- Иван Романович, приходите к нам в спортзал. Я покажу, куда отвести лишнюю энергию, чтобы вас не тянуло налево.
- Ты думаешь, тренировочный процесс со штангой повлияет на все то, что у меня творится в голове? - усомнился Соловьев.
- Думаю, что да, но есть и другие занятия. Вы можете побегать трусцой, позаниматься дома по системе тибетских йогов или записаться в волейбольную секцию.
- Правильно, Рудольф, - схватил меня за руки Соловьёв, - я ведь неплохо играл и в школе, и в армии, и в техникуме.
Он затих, врылся поглубже в свой тулуп, прикрыл глаза и прошептал:
- Боже мой, как хорошо здесь дышится!
Я понял, что Иван Романович хочет немного поспать - видно, провел бурную ночь. Подбил под Соловьёва сена, пригрелся рядом. Лошадь стала фыркать и часто перебирать ногами.
Лошадь думать не умеет, у неё есть только первая сигнальная система. Так, во всяком случае, говорил знаменитый физиолог И.П.Павлов. Но наш Гнедой уловил, что мы оставили его без внимания. То влево качнёт нас, то вправо, то дёрнет вперёд. Я понял, что нужно расстегнуть супонь, разнуздать лошадь и дать ей сена.
Иван Романович тяжко храпел. Я сошёл с саней, не разбудив его. Гнедой деловито принялся за пахучее барзасское сено, а я прогулялся по округе. Заметил, как вдалеке неспешно передвигался вприпрыжку одинокий заяц-беляк.
Посмотрел на свои старые часы „Победа“: мой шеф отсыпался уже больше часа. На горизонте с блеском заходило солнце, Похоже, погода скоро испортится. Я знал по опыту, что на шахте нас уже ищут. Только подумал, что пора будить шефа, как он, будто уловив мои мысли, повёл головой влево и вправо.
- Ох, Рудольф, как я отдохнул! - сказал Соловьёв. - Сколько времени я проспал?
- Час десять минут.
- Поехали!
Гнедой уже съел сено. Я подтянул супонь повыше, взнуздал лошадь, и надёжный наш Гнедой поволок нас по сугробам как танк, только снег скрипел под нами.
Я с опаской въехал в снежную шапку, наметённую пургой над обвалом, который остался после выемки угля. Оттуда мы без посторонней помощи не выбрались бы. А Соловьёв положился на меня и ухом не повёл на нашем опасном пути.
На шахте была остановка: по вине машинистки забурился грузовой скип. Она прозевала метку, и когда скип стал возвращаться, с ним произошла авария. Всё это было мне хорошо знакомо. У нас стояли наготове специальные ломы, и пока поднимали тревогу, мы с Иваном Романовичем поставили скип на место.
- Иди домой, Рудольф, - сказал Соловьёв после этого. - У тебя ведь сегодня тренировка?
* * *
В тот день мне действительно предстояла провести большую трёхчасовую тренировку. Через 10 дней мне нужно было выступать, и серьёзных конкурентов у меня не предвиделось.
Стр. 108-109 img 238
Раньше я много работал над собой, занимаясь классической борьбой. В ней большую роль играет психологический момент. Мой тренер по борьбе Евгений Иванович Потапов научил меня, как спровоцировать соперника на приём: демонстрируешь ему движение, но атакуешь с другой стороны, он не успевает провести контрприём и неожиданно оказывается в ловушке.
Это очень выгодно - положить противника на лопатки, не затратив много сил. Тогда к следующей схватке подходишь свежим, оказавшись в предпочтительном положении.
В тяжёлой атлетике спортсменов вызывают к штанге по мере нарастания веса. Спортсмен ориентируется, когда его вызовут на помост, заказывая начальные веса.
Если атлетов в данном весе много, то приходится долго ждать. За это время атлет остывает, и его настрой на вес может вообще пропасть. В результате спортсмены-середнячки не могут реализовать свои возможности. Напротив, фавориты оказываются в выгодном положении. Перерыв между подходами у них совсем небольшой, и им не приходится тратить силы на дополнительную разминку.
Из-за этого мы на наших местных соревнованиях разбивали весь поток на две группы – на слабую и на более сильную. Эффект был невелик, но спортсмены успокоились и перестали сетовать на несправедливость.
За 5 лет моих усиленных плановых тренировок и экспериментальной работы с учениками в сочетании с профессиональной деятельностью на шахте мне удалось установить свои возможности.
Боли в сердце исчезли, хотя и не до конца. Оно ещё давало о себе знать, когда я прекращал заниматься бегом, а также при нервных расстройствах.
* * *
Пять лет моей совместной жизни с Валентиной казались мне праздником. Да и мама была довольна своей невесткой, в нашем доме было весело и уютно. Оле было уже больше четырёх лет. Говорила она по-немецки - Валентина лучше разговаривала на своём языке, и матери это было в радость.
Немецкий действительно был для Олечки Muttersprache - языком матери, как называют немцы родной язык. Лилечке было почти два года. Обе девочки выглядели как куклы.
Налаженный семейный быт - это одно из основных условий, при которых штангист в состоянии переносить свои нагрузки.
Домашнюю работу по хозяйству у нас вела мать. Она не могла только колоть дрова и резать скотину. Мать была физически крепкой женщиной, под её удар лучше было не попадать. Будучи старшей дочерью в семье Комников, мама стала первой помощницей в хозяйстве своего отца. В 16 лет она управлялась с пятью лошадьми, тремя коровами и с их телятами, со свиньями и с курами.
Отец матери, Михаил Комник, и мать, урождённая Минна Орт, были выходцами с Украины, но одно время жили в Оренбуржье. Их предки приехали в Россию в XIX веке. Дедушка и бабушка перебрались в Донбасс из оренбургских степей, поскольку там семь лет подряд были неурожаи - в основном из-за засухи.
В Оренбуржье Орты и Комники специализировались на выращивании лошадей для русского войска. По рассказу бабушки, у них был дом 10 метров шириной и 50 метров длиной, в котором жила большая патриархальная семья. Когда кто-то из сыновей женился, к дому пристраивали очередную часть.
После годичного декретного отпуска в связи с рождением Лили Валентина закончила курсы мотористки вентилятора. Началась хрущевская „оттепель“, и на этот раз мою жену не подвергли дискриминации, как было при её учёбе несколько лет назад, о чём я написал в первой книге. Теперь шахтовые начальники могли ставить немцев на ту или иную работу по своему усмотрению. Валентина стала мотористкой на главном вентиляторе у шахтного ствола, внося свой вклад в семейный бюджет.
Подсобное хозяйство у нас работало в полную силу, и мы смогли накопить немного денег. Я мечтал купить себе новый мотоцикл с коляской.
Колесников прочитал только первую книгу (описывающую военные и послевоенные годы, болезнь сердца, занятие классической борьбой и начало занятий штангой). Эта книга у него есть и он обещает отдать её мне.
Колесникова поразила память Плюкфельдера (но я думаю, что тут дело не в памяти, а в ведении подробных записей), а также интересует то, что Плюкфельдер напишет о нём самом и о Ригерте.
Подошло время пройти медицинский осмотр. Я всё ещё стоял на специальном учёте у нашего врача Антониды Михайловны Кожевниковой. Она говорила, что я редкий фрукт, что мой случай интересен для врача и что многое у меня не совпадает с тем, чему их учили в мединституте.
Мне нужна была справка о допуске к соревнованиям, и я занял очередь к Кожевниковой. Мои отношения с нашим доктором приобрели дружеский оттенок, и я бы мог попроситься к ней вне очереди, но люди меня знали и такой случай явился бы предметом для разговоров на шахте: мол, эти спортсмены такие наглые!
И вот я снова стою перед своим доктором. Кожевникова прослушала меня и недоверчиво покачала головой: дескать, не может такого быть. Она свернула свой фонендоскоп, села на стул и стала разглядывать меня издалека. Лицо у неё было задумчивым. Кожевникова поинтересовалась, продолжаю ли я заниматься дыхательной гимнастикой, как она мне когда-то посоветовала. Я сказал, что занимаюсь, но только утром, когда иду на работу. Затем она попросила меня сделать 20 приседаний, измерила объём воздуха в моих лёгких, тщательно всё записала и снова задумалась. Я заметил, что мой доктор чем-то взволнована, что-то её тревожит.
После пяти лет своего увлечения тренерской работой я обнаружил в себе удивительную способность - запоминать типичные движения своих учеников в динамике. И если кто-то из них надел бы маску, то по тому, как он тренируется, я безошибочно определил бы его. Точно так же мне завязывали глаза и подводили к ящикам, где наши штангисты хранили свою спортивную форму, а я по запаху определял, чей это ящик. Правда, были и такие атлеты, у которых запах почти отсутствовал, - их я определить не мог.
Вот и сейчас я заметил, что с моим доктором не всё в порядке. Я стал одеваться и набрался смелости спросить у Кожевниковой, что с нею.
- А что, Рудольф? - спросила, в свою очередь, она.
- У вас нарушен почерк движения, - сказал я. - Например, вы лишний раз повернулись влево, дважды положили на плечо фонендоскоп. Это признаки того, что вас что-то тревожит.
- Значит движения каждого человека запрограммированы? - удивилась Кожевникова.
- Да, надо только суметь это разглядеть. Почерк движения столь же индивидуален, как почерк человека на бумаге. Вы ведь можете различить почерк Ваших знакомых и, конечно, узнать свой почерк. Так и я сразу узнаю почерк движения человека, понаблюдав за ним 5-10 минут. Конечно, при этом он не должен знать, что за ним специально наблюдают.
Антонида Михайловна посмотрела на часы и спросила:
- Тебе когда сегодня на тренировку, Рудольф?
- В 17 часов.
- А не можешь ли ты ещё раз зайти ко мне за час до этого?
- Хорошо, постараюсь.
Перед моим уходом Кожевникова тронула меня за плечо и сказала:
- Ты был прав, Рудольф, мне нужно посоветоваться с тобой по срочному делу.
* * *
По дороге я зашел в наш стройцех. Здесь делали всё, что нужно было шахте по части дерева. Там я встретил своего самого умного знакомого, столяра Эдуарда Кирхмайера. Он, как всегда, весь в стружках, работает циркулярка, а Эдуард поёт по-немецки весёлую песню. Увидев меня, он выключил пилораму.
- Ну что, Рудольф, - спросил он, - опять что-то нужно для спортзала?
Я дал ему эскизы для изготовления подставок, на которые мы кладём штангу. Они называются плинтами.
Кирхмайер тут же захотел поделиться со мной новым анекдотом, услышанным от своего напарника Абрамовского, с которым я познакомился ещё два года назад. Тот тогда представился так:
- Абрамовский, не добитый фашистами еврей.
И затем прошептал мне в ухо:
- Фашисты не добили - коммунисты добьют.
А сейчас Кирхмайер крикнул:
- Абрамовский, расскажи Рудольфу свой новый анекдот про синагогу!
- Мы все недобитые, Рудольф, - начал тот издалека. - Вас не добили во время войны, нас добивают сейчас.
- Разве вас добивают? - удивился я. - У нас в тяжёлой атлетике столько евреев!
- Ну-ка расскажи! - заинтересовался Абрамовский.
Стр. 112-113 img 240
- Хорошо, только вы сначала расскажите новый анекдот.
- У нас, у евреев, новое несчастье, - сказал Абрамовский, прикрыв дверь. - Дело в том, что в Москве опять обворовали синагогу. Украли наши ритуальные обрезки.
Он говорил с очень серьёзным видом, и я не сразу уловил, что анекдот уже закончен.
- Мда, — сказал Абрамовский, не обнаружив реакции с моей стороны, - не знаешь ты, Рудольф, наших религиозных традиций. А ещё хотел надуть меня, что бывают евреи-штангисты! Это что, как в самом коротком анекдоте - „еврей-шахтёр“?
- Да нет, я вполне серьёзно, - ответил я.
- Не может быть, чтобы евреи так напрягались. Они же умные люди! - сказал Абрамовский, жестикулируя в своей характерной манере.
Хотя я и спешил, мне пришлось перечислить Абрамовскому фамилии известных штангистов-евреев: Новак, Куценко, Хотимский, Касьяник, Шатов, Вильховский, Журомский, Хальфин, Нисс, Гольдштейн, Рудман, Берлин, Воробьёв, Алтунин, Лях.
- Они все входили в число призёров, - добавил я. - А сколько евреев ещё тренируется!
- Слушай, Эдуард, - сказал Абрамовский, обращаясь к Кирхмайеру, - Рудольф хочет, чтобы я ему поверил, а называет почти одни русские или украинские фамилии. Я поверю ему только при условии, что все, кого он перечислил, прошли обряд обрезания.
- Насчёт этого не знаю, - сказал я, - хотя наши ребята видели в душе на Подольской спортбазе некоторых из тех штангистов, которых я назвал, и говорили, что они обрезанные. И потом, ведь у нас в стране разрешается носить любую фамилию. Даже Ленин и Сталин сменили свои фамилии.
- Да, но обряд-то не сменишь! - скептически заметил Абрамовки.
- В 1936-38 гг. сборная страны по штанге состояла из евреев чуть ли не на 90%, - добавил я. - Вы зря недооцениваете возможности евреев, они в основном хорошо сложены. Возьмите Новака - он ведь чудо-атлет, мой кумир, а характер у него вполне пролетарский, как и у Шатова. А Куценко - какой умница! Да и среди шахтёров, вопреки анекдотам, есть евреи. Вот у нас на „Дальних горах” работает Блайбер - чистейший еврей. Приходите к нам в зал, и я научу вас, как получить радость от разумною процесса тренировки своих мышц.
- Послезавтра приду, - погрозился Абрамовский.
- Вот тогда я вам и докажу, что тренировка оказывается во благо для мужчины, а не во вред, - сказал я. - Эдуард не даст соврать, я был выведен из шахты на поверхность из-за компенсированного порока сердца. Я тогда стал учеником у Кирхмайера, мы строили дома в районе теперешнего клуба „Дальних гор“. И доктор Кожевникова, вопреки медицинской науке, решила, что за счёт щадящих спортивных нагрузок я смогу победить свою болезнь.
- Ах вот как! То-то я думаю: что это евреи делают в штанге? - наконец-то согласился Абрамовский.
- Сейчас евреям дали своё государство. Вот увидите, они будут процветать! Ты согласен? - обратился он к Кирхмайеру.
- Конечно, евреи будут процветать в Израиле, — ответил тот. - Там ведь живут арабы, а им нужны умные люди.
Я попрощался, и Абрамовский сказал мне напоследок:
- Вот зайду к вам в клуб и попробую, чего же хорошего нашли евреи в холодном грифе штанги.
* * *
Дома я быстро пообедал, почистил коровник, натаскал туда сена, напоил корову и отправился, как мы условились, к своему доктору. Кожевникова уже ждала меня, времени у неё тоже было в обрез.
Стр. 114-115 img 241
- Рудольф, я вот почему хочу поговорить с тобой, - сказала она. - Мой муж Григорий - инвалид первой группы. Он пострадал от аварии на шахте. Ему оторвало пальцы на левой руке, годность правой руки теперь только 50%, левый глаз не видит, зрение на правом глазу - 70%. Трест „Кагановичуголь“ выделил мне автомашину „Победа“, ты её видел. Так вот, всё было относительно нормально, пока муж не съездил на охоту с высшими чинами нашего города. Он с ними охотился, он же их и возил на своей машине. Попав в плен во время войны, муж окончил в Германии спецшколу и кое-чему там научился. Григорий кладёт ружьё на свою култышку, вдаль его правый глаз видит хорошо. Он прицеливается, и утки всё падают в воду. А ещё он демонстрировал там, на Чумыше, такой фокус: бил уток влёт, и они падали прямо рядом с шатром, где сидели подпившие городские начальники. Мы, врачи, лечим всякие болезни, а вот зависть никому ещё вылечить не удалось. Сами друзья мужа организовали против него анонимки. Прокурор вызывал меня и показывал эти письма.
- А что же они писали в этих анонимках? - спросил я.
- Написали обо всем, что вытворял тогда Григорий, - пояснила Кожевникова, - стрелял в уток в падении, лежа на левом и на правом боках. И анонимщики задают вопрос: откуда у власовца Кожевникова такая выучка, если он попал к немцам, когда ему было всего 19 лет? Значит фашисты учили его убивать русских людей. Он все видит, прекрасно водит машину, вечерами чистит ее до блеска. Что это, мол, за власовский инвалид?
- И как же теперь быть?
- Все лезут, чтобы он продал им нашу „Победу”, - вздохнула Антонида Михайловна. - Прокурор посоветовал немедленно продать машину, иначе с мужа снимут первую группу инвалидности. Скоро придёт Григорий, вы пойдёте с ним, и он поставит машину к тебе во двор. Она сегодня же должна исчезнуть с нашего двора.
- У меня сейчас нет денег, - развёл я руками.
- У тебя есть брат, тесть, наконец есть мы - все сложатся, и машина будет твоя. Я не хочу, чтобы она досталась этим провокаторам.
Кожевникова накинула плащ, и мы пошли с ней навстречу Григорию, в сторону шахты „Дальние горы“. С ним ничего не нужно было обговаривать. Мы пришли к ним, я сел в машину рядом с Григорием.
Когда мы немного отъехали, он стал ругаться на немецком языке. Дальше мы с ним говорили по-немецки.
- Как же я раньше этого не знал, - с удивлением заметил он, - мы могли бы общаться, я уже стал забывать немецкий. Машину я тебе отдаю, вот моё заявление, вот техпаспорт и ключи. В городской автоинспекции я договорился, поезжай туда и оформляй её на себя.
* * *
Я со страхом в первый раз проехал на машине по городу, никогда руля в руках не держал.
Всё шло нормально, пока я не стал заезжать в наш двор, где слегка помял правый бок машины и прижал столб у ворот так, что он накренился. Я очень переживал, поняв, что это произошло по моей неосторожности. Видимо, я подустал и потерял ориентиры.
- Кто же тебе доверил руль? - сказала, выйдя во двор, улыбающаяся мать. - Видимо, это был не очень умный человек.
Я подошёл к матери и обнял её, хотя она не очень любила подобные нежности - вечная борьба за выживание не приучила её к ним.
- Это моя машина, - сказал я.
- Was spinnst du! - сказала мать, выкрутив (так в тексте. По-русски будет, конечно же, «удивлённо раскрыв») свои большие светло-голубые глаза. - Das ist doch nicht möglich. Du machst Spaß!
- Nein, keinen Spaß, das ist mein Auto. Bitte, hier sind die Papiere.*
Мать посмотрела на техпаспорт, вроде бы собралась сказать что-то ужасное, но воздержалась.
- А откуда у тебя деньги? - спросила она.
Я молчу, мать тоже молчит. Мы сидим на крыльце, а машина будто уставилась на нас. Я открыл дверцу и показываю матери:
- Смотрите, как в самолёте!
Мать подошла, потрогала.
- Ох, как мягко!
Она всё ещё не могла поверить в то, что увидела. Села опять на крыльцо, задумалась. Я подошел, обнял её.
- Ты что же, мама, недовольна?
- Нет, довольна, я просто вспомнила, как после войны к нам приходили из спецкомендатуры, хотели отправить нас в Нарым, откуда мы сбежали. Помнишь, когда энкаведешник увидел подкову, прибитую у нас на пороге, он спросил: а где ваша лошадь?
Я тогда сказал:
- Зачем вам лошадь?
- Как зачем? - возразили мне. - У нас по комендатуре числятся немцы, которые живут где-то по деревням и в тайге, и мы будем ездить на лошади и их проверять.
______________________________________________________ *- Что ты выдумываешь! Это ведь невозможно. Ты шутишь!
- Нет, не шучу, это моя машина. Пожалуйста, вот бумаги. ______________________________________________________
Стр. 116-117 img 242
Один из энкаведешников все крутил головой налево и направо, а другой держал папку с нашим делом. Я объяснил, что к чему, и услышал в ответ:
- Лошадь придётся сдать, а дом мы конфискуем - вы нарушили закон. Числитесь в Нарыме мёртвыми, а здесь вон что вытворяете!
Мать испуганно посмотрела на нас всех, у неё отнялся язык. Я сказал:
- За стеной живёт мой брат, он нас и вызвал сюда. А лошади у нас не было и нет, так что придётся вам в деревни к немцам ходить пешком.
А сейчас мать, увидев машину, только развела руками:
- Ох, Рудольф, нехорошо всё это! Человеческая зависть (,,Neid“, сказала она по-немецки) - страшная вещь!
Я рассказал матери, что машина досталась мне, в сущности, случайно. Приунывшая мать сказала:
- Боюсь, не будет у нас счастья с этой машиной.
- Почему, мама, ты так думаешь? - спросил я наивно.
- Знаешь, сынок, я вспомнила, как после революции по нашим деревням шастали разные банды. Однажды к нам нагрянули махновцы. Заехали во двор: на тачанке пулемёт, сзади запасная лошадь - на случай, если коня в упряжке убьют. Бандиты зашли в конюшню, там стояла наша единственная лошадь и было немного сена. Один махновец завёл туда покормить свою запасную лошадь. В деревне раздалась стрельба, махновцы на тачанку - и давай убегать. Они так торопились, что один даже оставил свою фуражку. Остался в конюшне и серый конь. Он нас замучил - страшно болел, мы больше на него потратили, чем от него было проку. А вскоре серый издох. Вначале нам все завидовали, но зависть оказалась напрасной. Вот я и думаю: нехорошо, что тебе повезло, а Кожевникову - нет.
В воскресенье я пошёл к тестю. Самуил Адамович обрадовался и отдал мне взаймы все свои сбережения. Брат Николай добавил своих денег, и через два месяца я отнес 16 тысяч рублей Кожевникову.
Он представил в прокуратуру справку, что машины у него нет, и медкомиссия в Кемерово подтвердила наличие у него инвалидности первой группы.
Машина пришлась нам ко двору, мы всё на ней возили. Но через полгода мои диаграммы показали, что я снизил объём работы со штангой. (Тогда я считал только классические нагрузки, а общий объём, средний вес штанги и интенсивность тренировки не учитывал.) К тому же, занятый машиной, я стал уставать на работе, да и почувствовал себя хуже. И я решил продать машину.
Предложил брату, но он что-то медлил с ответом. Кожевников нашёл покупателя, и я продал „Победу" директору музыкальной школы. Продал за столько же, за сколько купил. Это было в ноябре 1955 г., а в январе 1956 г. цена на машины подскочила вдвое. Кожевников, встретив меня, сказал:
- Я подарил тебе машину, и ты её тоже подарил.
Так ради спортивного мастерства я избавил себя от лишних затрат энергии.
В начале 1956 г., во время недельного отдыха, я подсчитал свои нагрузки за 1955 г. и сравнил их с 1954 г. Как выяснилось, я снизил результаты по объёму, по тягам и по приседаниям. В то время мне приходилось много работать над техникой, и это меня выматывало.
Может, я и повременил бы с продажей машины, но меня вызвали в горспорткомитет по поводу подготовки команды штангистов шахты № 4-6 к предстоящей Спартакиаде народов СССР. Команда была готова почти на 80%, нам недоставало атлетов только в весах 90 кг и более 90 кг.
* * *
В начале 1956 г. мы выступили на соревнованиях в ряде городов нашей области - в Осинниках, затем в Ленинске-Кузнецком, а также у нас в Киселёвске.
Мой ученик Анатолий Коржов закончил свой романтический вояж мореплавателя. Он стряхнул с себя сухопутную пыль, побывал во многих странах. Молодой, но много повидавший, он за это время изменился в лучшую сторону. Анатолий с Иваном Кошкиным помогли мне пополнить нашу команду. Иногородним несемейным штангистам мы предлагали приехать в наш город, в посёлок Афонино, осмотреться и переезжать к нам жить. Как я уже писал, к нам приехал Николай Малинин - штангист категории свыше 90 кг.
Стр. 118-119 img 243
Затем ко мне обратился Иван Васильевич Жуков из Гурьевска, с которым мы много раз выступали в команде Кузбасса. Насколько я помню, он был первым в нашей области мастером спорта в весе 56 кг.
Жуков попросил забрать у него Алексея Кунова, известного впоследствии под фамилией Вахонин.
- Ты же видел, какой он сильный парень, - сказал он мне.
- Да, - ответил я, - это просто шершавое золото.
Плохо одетого молодого человека привёз к Жукову рыжий машинист паровоза с шахты „Бабанаковской“, что под Белово. Чтобы не запутать читателя, сразу же сообщу, что Кунов - настоящая фамилия Алексея. Вахониным он стал после того, как принял фамилию своей первой жены, на которой женился на шахте „Бабанаковской“, хотя их брак просуществовал всего сутки, они даже не провели ни одной ночи в супружеской постели. Дело в том, что Алексей напился и разогнал собственную свадьбу.
Позже он рассказывал мне: мол, я их просил - давайте распишемся после свадьбы, но невеста настояла на своем - сначала регистрация, а потом свадьба.
По словам Жукова, машинист, приехав в Гурьевск, стоял на улице с озабоченным видом. Выслушав его рассказ об Алексее, Иван сказал:
- Пойдем в спортзал, пусть он себя покажет. Слова - словами, а дела - делами.
Школьный спортзал находился рядом, там были гири и штанга. Алексей выжал гирю правой рукой 10 раз, а левой - 12. Тут же, взяв на грудь две двухпудовые гири, он выжал их 6 раз.
- У меня, - рассказывал Жуков, - мурашки поползли по телу. Не может такого быть, говорил я себе.
Поставили Алексея на весы - он весил всего 54 кг.
- Хорошо, - сказал Жуков, - а как у тебя со штангой?
С жимом дела у Кунова обстояли неважно, но рвал и толкал он отлично, у него были сильные ноги. Иван говорил, что стал состязаться с ним в приседании со штангой на плечах: Жуков присел с весом 140, а Кунов - со 150 кг. „Ничего себе орешек“, - подумал Иван.
Машинист рассказал Жукову, что Кунов живёт у них на угольном разрезе в общежитии. Он предложил Ивану оставить Алексея у себя, пообещав рассчитать его с работы и прислать расчёт по почте. На вопрос, почему он сам не хочет заняться Куновым, машинист ответил:
- Я - гиревик, а не тренер по штанге. У Алексея задатки штангиста, и ты, мастер спорта, дашь ему всё, чтобы их развить.
Они ударили по рукам, и Жуков взял Кунова к себе домой. Своего сына он переселил к себе в спальню, а комнату сына отдал Алексею.
Рассказав мне всё это, Жуков внезапно замолчал, будто у него произошло выпадение памяти. Наша беседа проходила в Сталинске, в студенческой столовой. Много народу, шумно.
- Знаешь, Рудольф, - продолжил он наконец, - у Алексея «ч м, большой недостаток. Он выпивает, причём не по своей инициативе, а всё с кем-то - Алексея любят за его силу. А выпив, он становится неуправляемым. У меня с ним слишком много мороки.
Чувствую, Жуков многое недоговаривает. В столовой вроде бы стало потише, теперь мы слышали друг друга нормально.
- А почему ты думаешь, что я справлюсь с пьяницей лучше тебя? - спросил я.
- Да потому, что у тебя есть коллектив, - сразу же ответил Жуков.
- Не у меня, а у нас, - поправил я его.
- Какая разница! Я ведь знаю, что если бы не ты, то у вас не было бы таких хороших спортсменов.
- Не знаю, Иван, это решаю не я. Об этом надо говорить с нашим коллективом.
- Я всё равно его выгоню, - сказал Жуков. - Не хочу рассказывать тебе все подробности о его проделках.
У меня возникло желание тут же сказать, что у нас нет места. Будто угадав мои мысли, Иван произнёс после небольшой паузы:
- Понимаешь, он, может быть, из тысяч людей один такой. А у меня из-за него ушла жена, я теряю семью. Я должен куда-то пристроить Алексея, иначе жена ко мне не вернётся. Она перед уходом сказала, чтобы Кунова в Гурьевске больше не было: мол, отправь его туда, откуда он приехал. Я уже и машинисту паровоза позвонил, он обещал забрать Алексея в Белово, там ему вроде бы дают тренерские часы.
- Вот и хорошо, - сказал я. - Пусть Кунов едет в Белово и там тренирует ребят. Может, став тренером, он и пить перестанет. Но я переговорю на всякий случай со своим учеником Анатолием Коржовым.
Уважаемый Дед, по-моему, это Вы спрашивали меня насчёт умственных способностей Вахонина. В следующем отрывке книги Плюкфельдера будут такие слова:
"В целом Кунов произвёл на меня хорошее впечатление. Правда, на мои вопросы он отвечал что-то невнятное. С интеллектом у Алексея неважно, подумал я, но он дитя войны и нищеты, чего можно ожидать от него? Видимо, позже всё образуется."
Алексей Кунов получил в Сталинске, где я увидел его в первый раз, нулевую оценку в жиме. До этих соревнований многие проявляли к нему интерес, о его физических способностях говорили всюду. Но когда он не смог выжать 85 кг, от него все отвернулись. Никто не хотел вести с Алексеем разговор о том, чтобы он тренировался в Сталинске у Леонида Клышты или в Осинниках у Алексея Галактионова.
- Толку-то, что Кунов сильный, - говорили тренеры, - он же коряга.
К нашему удивлению, рыжий парень, машинист паровоза, специально приехал в Сталинск посмотреть, как выступает Кунов. Тут я и познакомился с ним. Он подтвердил, что забирает Алексея в Белово.
- Там его уже ждёт общежитие и сторублевая зарплата. На первых порах ему хватит, - сказал машинист.
Я посмотрел на него и подумал: не я один беспокоюсь о молодых штангистах, есть и другие такие же фанатики. Поистине щедра российская земля! Машинист сообщил мне обо всех слабых сторонах Кунова, сказал, что после поллитры водки он начинает терять над собой контроль.
- А если Алексей выпьет 200 граммов, то ничего? - спросил я.
- Да, но на этом он не остановится.
Машинист видел, как Кунов выполнял в Сталинске рывок и толчок. Мы оба были в восторге. Алексей установил два рекорда Кемеровской области. Тут же в раздевалке машинист познакомил меня с ним. Рука у Алексея была большая и шершавая.
- Помнишь горку, которую мы брали с тобой на паровозе? - спросил его машинист. - После того, как ты ушёл с моего паровоза, ни один кочегар больше не смог так здорово разогреть котёл.
Положив Кунову руку на плечо, машинист сказал мне:
- Алексей не только хороший штангист, но и прекрасный кочегар.
В целом Кунов произвёл на меня хорошее впечатление. Правда, на мои вопросы он отвечал что-то невнятное. С интеллектом у Алексея неважно, подумал я, но он дитя войны и нищеты, чего можно ожидать от него? Видимо, позже всё образуется.
А сейчас у меня дома были свои заботы - приехал Николай Малинин, ему нужно было помочь найти квартиру и обустроиться.
В то же время способности крепыша Кунова не выходили у меня из головы. Я попросил Анатолия Коржова взять его беловский адрес, машинист паровоза тоже дал мне свой адрес. Мы обнадёжили машиниста: мол, если с Куновым не справятся в Белово и на „Бабанаковской”, то пусть звонят в наше киселёвское ДСО „Шахтёр”. К этому вопросу я подключил и своего ученика Ивана Кошкина.
Прошло два месяца, мы позвонили в беловское ДСО „Шахтёр”, и нам сказали, что Алексей Кунов усердно тренирует ребят.
Через месяц туда же позвонил Коржов, но беловский председатель ДСО напал на него: мол, мы вплотную занимаемся воспитанном спортсменов, а вы их только переманиваете, ишь какие тренеры нашлись!
- На днях Алексей женится, и мы воспитаем себе хорошего чемпиона, - добавил он.
- А он не пьёт? - спросил Коржов.
- Не сказать, чтобы бросил совсем, но терпимо. Мы надеемся, что женитьба отвлечёт его от шахтёрской доброты.
- Это что за доброта такая? - полюбопытствовал Анатолий.
- Понимаешь, шахтёры его любят, ему все наливают.
- Хорошо, желаем вам с ним успеха, - сказал на прощание Коржов.
Ещё через два месяца мне позвонили с нашего стадиона прямо в шахту. Я тогда работал три смены на опрокиде, через который из шахты отгружается уголь, мы заменяли изношенные детали. Председатель киселёвского ДСО „Шахтёр” сказал, что во вторник в 11 утра со мной хочет поговорить его беловский коллега. Я, конечно, догадался, о чём пойдёт речь.
В назначенное время я позвонил на наш стадион „Шахтёр” и попросил соединить меня с председателем беловского ДСО. Мы мило побеседовали, он упрашивал меня забрать Вахонина к себе. Тогда-то и прозвучала впервые новая фамилия Алексея.
Беседа продолжалась около часа. Шахтовый диспетчер, соединивший нас, не удержался и подслушал, о чём мы так долго говорили.
Стр. 122-123 img 245
- Забери его, - умолял меня беловский председатель, - из-за пего я получил выговор за развал воспитательной работы. Мало того, что Вахонин разогнал свою свадьбу, - когда люди шли в кино, он валялся в полуголом виде у дверей кинотеатра вусмерть пьяный. Мы договорились с вытрезвителем, чтобы они спортсменов не забирали, но оттуда сообщили о Вахонине к нам в ДСО и потребовали письменных объяснений, почему разрекламированный спортсмен позорит советский спорт. Милиция пригрозила мне: мол, если не примешь меры, мы тебя промоем в вытрезвителе вместо Вахонина. Они предлагают уволить его с тренерской работы.
Пока мы собирались съездить к Вахонину, он опять женился - на этот раз без регистрации. На собрании наших штангистов мы обсудили вопрос о Вахонине. Ему нужна была работа и, как женатому человеку, - квартира. Через некоторое время освободилась квартира напротив Ивана Кошкина, и наш шахтком выделил её Вахонину. А.Коржов и И.Кошкин поехали за ним в Белово. На шахте „Бабанаковской“ им с радостью отдали Вахонина. Из вещей у него с женой было всего два чемоданчика.
Вахонина устроили к нам на шахту № 4-6, и будущий олимпийский чемпион держался в нашем коллективе со скрипом, но без криминальных фокусов. Безобразия, правда, у него бывали.
* * *
Вахонин работал в одной бригаде со всеми нашими штангистами. Они выполняли на шахте самую трудоёмкую работу - затаскивали в забой тяжёлые детали. Тогда появились новые буровые машины, однако конструкторы не подумали о том, что такую машину можно доставить на конвейерный штрек только в разобранном виде. Но и при этом её детали весили до 100-150 кг. Я теперь реже трудился вместе со своими штангистами - моя новая работа была связана с монтажом высоковольтных устройств.
Работа штангистам нравилась. А я заботился о том, чтобы передать им умение поднимать детали так, как поднимают штангу.
Чтобы оторвать от земли деталь весом 100 кг, нужно хорошо прогнуть спину и согнуть ноги в коленях. Это самое выгодное положение для подъёма тяжёлой детали с минимальными затратами энергии. В то же время такой старт аналогичен старту при подъёме штанги.
Я услышал, что есть специальная наука - биомеханика трудовых навыков. Соответствующей литературы у нас на шахте не было. В её поисках я перерыл все московские библиотеки, а в 1969 г., когда хотел писать курсовую работу, пытался что-то найти на эту тему в столичном институте физкультуры, специально получив допуск к архивам диссертаций. Увы, всё тщетно. Литература о биомеханике спорта в Москве имелась, а вот о том, как облегчить физический труд, перенести нагрузку со спины на коленные суставы, как правильно поставить при прогибе позвоночник, ничего не было.
Наш врач Антонида Михайловна рассказывала, сколько шахтёров страдает от неправильного старта при подъёме массивных и деталей. Даже шахтёрское бурильное сверло, которое называли “бараном“, весило 18 кг. Как рационально держать сверло и правильно находить точку опоры, никто не знал. Когда я объяснил ей это, она с восторгом всё приняла.
Время шло неумолимо. В „Советском спорте“ много писали о том, что 1956-й - год олимпийский.
Пришедший к нам Алексей Вахонин оказался хорошим товарищем. Он выпивал, но по шахтёрским меркам это считалось нормальным явлением. Николай Малинин, по моему поручению, ненавязчиво, но бдительно опекал Вахонина, не спуская с него глаз.
Но однажды на дне рождения Николая Алексей и его жена Зинаида напились, и Вахонин затеял борьбу с одним нашим маркшейдером, который вообразил, что от водки у него прибавилась сила.
Эти двое пошли в другую комнату, раздвинули стулья, убрали стол. При росте 185 см маркшейдер весил 85 кг и был довольно худощав. Они сцепились, Вахонин ухватил его снизу за брюки и опрокинул. Тот попытался схватить Алексея, но Вахонин обнял его за талию и так сдавил, что изо рта у маркшейдера хлынула кровь.
Малинин испугался и вызвал скорую, вечер был испорчен. Вахонин обиделся и ушел. Его жена Зина осталась - она могла выпить очень много водки, не пьянея.
Стр. 124-125 img 246
Вахонин пошёл к себе домой, и по дороге на него напали хулиганы. Он их раскидал, но один ударил его по лицу металлическим предметом - видимо, это была отвёртка. Алексею прокололи кожу на переносице, глаза уцелели чудом. Весь в крови он пришёл к Ивану Кошкину. Скорая помощь обработала рану, и Вахонин просидел три дня дома за свой счет - больничный ему не оплатили. Пострадавшему от него маркшейдеру сделали операцию. Спортивные результаты Вахонина довольно быстро росли.
Я устроил своих штангистов в профилакторий - там я мог составлять им меню, богатое белками. Доставал для них доброкачественный творог с Кутоновского молзавода. Мне приходилось следить одновременно за тремя процессами - работа, питание, здоровый отдых. В то время я начал испытывать первые подходы к стрессовым нагрузкам. К этой идее я пришёл, как ни парадоксально, прочитав поучительную книгу историка Е.Тарле „Наполеон”.
Я особо отметил, какое значение имеет то обстоятельство, когда человек правильно планирует свою жизнь — пусть он никому не говорит об этих планах и о них знаем только он и я. Я стремился, чтобы атлеты чувствовали мою заботу, хотя скрывал её от них, дабы они не вообразили себя пупами земли. Всё необходимое для них я делал так, будто это исходит не от меня, а от администрации шахты.
Пошёл шестой год моей активной тренерской работы, на можем столе лежали груды ещё не обработанного материала. Мать считала, что я учусь, и спрашивала, когда же я закончу 10-й класс. Я сказал, что весной сдам экзамены.
Знала бы мать, чем я занимаюсь, она вместо меня за скотиной не ухаживала бы. А так она меня берегла. Моя жена Валентина говорила матери:
- Почему вы не заставляете Рудольфа чистить в коровнике?
- Пусть сынок учится, - отвечала та.
Валентина поняла мое стремление найти оптимальный подход к тренировкам. Для этого требовался поиск. Сибирь имела одарённых людей, но здесь не было научной базы. А просто книги - это такая же отвлечённая вещь, как учение Маркса и Энгельса. Никто не может чисто теоретически изучить живой организм, особенно если речь идёт о людях.
Я часто размышлял в тиши: вот я как спортсмен делаю так-то, у меня получается, значит и у другого должно получиться. Но не тут-то было.
Анатолий Коржов делал то же, что и я, но, увы, не прогрессировал. Иван Кошкин - также. Вроде бы с точки зрения физиологии мы были одинаково здоровые люди, но спортивные результаты росли у всех по-разному. За пять лет я понял, на кого из учеников могу положиться, то есть кто может поднять свой результат хотя бы до уровня мастера спорта СССР, а на кого не нужно тратить много сил и энергии.
Например, Кошкин так и не смог научиться выпрямлять локти, сколько мы ни старались. Дело у него доходило до слёз. На грудь он брал веса мировых рекордов, а от груди едва поднимал результат 1-го разряда. Так что же, сказать ему: ты не годишься, я тебя из секции отчисляю? Нет, ни в коем случае. Иван так и работал с нами, помогал мне в воспитании Алексея Вахонина.
С анатомическими дефектами, не подходящими для занятий штангой, были многие. У Коржова они отсутствовали, но он не переносил и не терпел перегрузок. Организм настолько страховал его, что даже при небольших весах включалась защитная система.
Я пытался объяснить ему на бумаге, что можно работать в условиях высокого напряжения и что организм приспособится — связки в локтях, в коленях приобретут нужную сопротивляемость. Можно было нажать на парня, и я добился бы того, что было необходимо ему для достижения высшего спортивного мастерства. Но я не стал этого делать.
Рано начав прогрессировать, он, ещё будучи школьником, стал выставлять своё „я“. Тогда он не мог ни осознать этого, ни контролировать себя. В классе это происходило как бы между прочим, но для постороннего глаза было очень заметно. И вот однажды он подрался с учителем, и его исключили из школы. После этого Коржов, как я уже писал, наложил на себя руки. Его спас один шахтёр по чистой случайности.
Случай трагичный, но сам Коржов должных выводов из него не сделал. А у меня тогда не было достаточного опыта, чтобы принести его в равновесие с помощью слов. Хорошо, у меня хватило ума сказать себе: стоп, этому парню не суждено быть большим спортсменом. Причина была проста: успехи слишком глубоко влияли на него, оттесняя в сторону моральные нормы. Это проявилось уже в тоне, с которым он разговаривал. В нём появилось лёгкое, незаметное поначалу высокомерие, затем зазнайство. Славу он не пережил бы, а потому должен был остаться на своём уровне развития.
Стр. 126-127 img 247
Мои беседы с Коржовым приняли другой оборот: я стал убеждать его, что он хороший организатор, что он может принести обществу огромную пользу, не обязательно повышая при этом спортивное мастерство со штангой.
Анатолий тренировался регулярно, но без ударных нагрузок. И получился тот результат, который я и предполагал: без этого развитие штангиста невозможно.
Позже я проэкспериментировал еще на двух атлетах. Штанга - самый покорный снаряд на свете, она проверяет действительное умение человека. Это - не картёжная игра, не фокусы на сцене, не кашпировское словоблудие, не политиканство, приводящее к одурманиванию целых народов. Вот она, штанга, лежит на помосте. Если бы она умела говорить, то могла бы рассказать такое, что нам во многом пришлось бы изменить своё мировоззрение.
* * *
Мы в хороших отношениях со штангой, и она не обидится на меня, если я продолжу рассказ о том, что творится вокруг холодного упругого грифа, на который надевают такие же холодные диски. По поводу этого грифа и дисков создана целая наука, вершится политика, выделяются громадные средства, восхваляется социальная система, разжигается национальная гордость. Подняв штангу, людям кажется, что они поумнели. Как говорил Яков Григорьевич Куценко, примитивная разножка открыла нам мир.
Казалось бы, со штангой всё должно быть честно. Это ведь не классическая борьба или бокс, где можно подкупить судью, проявить наглый субъективизм и решить вопрос с помощью взятки. Я тоже думал, что в штанге мне не помешает никто, а она мне поможет. И штанга стала моей отдушиной.
Классическая борьба была мне по душе. Но там тебе приходится соприкасаться с живым телом человека, ты должен придавить его к ковру, проявить по отношению к нему агрессивность. А я был немец, в то время в моём исполнении этого могли и не понять. К тому же, как мне казалось, такие действия расходятся с известной декларацией о том, что все народы и люди равны, что все мы друг другу братья и сёстры. Борьба требует мобилизации явно выраженной агрессивности спортсменов. Для её развития необходимы надлежащие санитарные условия и многое другое.
А штанга, считал я, как раз по моим возможностям. Здесь приводным ремнем был наш коллектив. Во главу всего я ставил задачу поднять спортивное мастерство, что выражалось, в конечном итоге, в определённой сумме троеборья. Жим + рывок + толчок - это легко подсчитать, об этом можно было поговорить на работе: почему, мол, столько, а не больше и не меньше? И люди спорили по этому поводу - в забое, в бухгалтерии, в администрации.
Став абсолютным чемпионом Кузбасса, я получал массу писем, на 70% которых отвечал. Не буду утверждать, что я не гордился, - нет, это мне льстило. Газету с моим именем мать приносила брату Николаю. Его жена Мария любила хвалить меня при муже:
- Видишь, какой у тебя брат! А ты говоришь: er ist dumm*. Вот тебе и ,,dumm“!
- Ну да, - говорил Николай, - тут за него дома вкалываешь, а он по свету шатается.
- А ты что, не гордишься своим братом? - наступала Мария.
- Конечно, горжусь, но проку мне от этого мало. В шахте, если надо принести что-то тяжёлое, слесари говорят: да вот Николай, он же брат чемпиона, они, Плюкфельдеры, все сильные, так он и принесёт, - ворчливо отвечал брат. - Лучше бы он коровник почистил, чем ездил развлекать людей.
- А ты тогда что будешь делать? Беречь силу для баб? - говорила Мария, намекая на его богатую амурную биографию Николая.
- Бабы - это человечно, - парировал Николай, - а штанга - холодная. Не знаю, чего он в ней хорошего нашёл.
- В отличие от твоих баб, штанга от Рудольфа не забеременеет.
- Ты потише, матери постеснялась бы! - смущался брат.
Мария улыбается и смотрит на мать. А та, пожав плечами, говорит:
- Не пойму - одна мать и один отец, а дети в жизни такие разные.
- Хорошо хоть, что оба не пьют и не курят, - успокаивала её Мария.
______________ *Он глупый. _____________
* * *
Стр. 128-129 img 248
Тем временем на шахте продолжалась борьба за добычу угля, пропаганда ратовала за повышение производительности труда. Ра бота становилась всё напряжённей, хронометристы взвинчивали нормы, а зарплата оставалась на прежнем уровне или даже снижалась. В нашем цехе тоже ввели нарядную систему, то есть сдельщину. Если при тарифной повремённой системе мы получали премии, то теперь нормировщики могли похвалиться, что борются за экономию средств. Происходила грубая обираловка шахтёров. Наша табельщица должна была весь день что-то брать с потолка и за-писывать, чтобы у нас вышла зарплата поближе к той, которая была при тарифе.
Трудовые конфликты решались не забастовками, а в кабинетах начальства. Партийные собрания, где обсуждались эти проблемы, были напряжёнными, можно даже утверждать - смелыми. На них особенно отличались фронтовики, проливавшие кровь в разных странах и вернувшиеся с войны в орденах. Судя по их рассказам, особенно много жестокостей творилось в войну на Балканах, прежде всего в Югославии.
Один из бывших фронтовиков, Григорий Федько, красивый стройный парень, приехал к нам на шахту ещё в 1946 г. Ко всем нам Григорий обращался почему-то одинаково - „славяне“.
Как-то Федько пригласил меня к себе в общежитие. Показывал мне свою военную форму, достал коробку с медалями, у каждой из которых была своя история. Затем он показал фотографии, где был заснят с югославским коммунистическим лидером И.Б.Тито. В то время наши отношения с Тито ещё не наладились, и Григорий шёпотом попросил меня никому не говорить об этих фотографиях.
Политикой я не интересовался, меня не покидала другая мысль - как уговорить бы Григория тренироваться вместе с нами. К сожалению, после его интересных рассказов я пришёл к выводу, что Григорий никогда не занимался спортом, более того - был антиспортсменом по своим убеждениям. Природа наделила его здоровьем, но он ничего не делал для того, чтобы укрепить своё здоровье.
Вышел я от него разочарованный. Знаменитый воин Федько был по-своему счастлив, но я уже заметил, что у него появились проблемы с организмом. Григорий начал в шахте задыхаться, особенно когда мы поднимались по вертикальному стволу. 30 лет - это ещё даровые годы. После сорока, если не заняться специальными дыхательными упражнениями, Григория ждала одышка. Кроме того, неумолимо нарастал его вес, к нему подкрадывалась тучность. Всё это я объяснил Грише и на своём примере рассказал ему, как спорт помогает в жизни.
Федько не случайно привлёк мое внимание: мне хотелось, чтобы с нами в спортзале был человек с фронтовой закалкой. Люди, прошедшие войну, отличались от остальных большей открытостью и даже смелостью. Напротив, рабочие, завербованные к нам со всех уголков страны, были какие-то замкнутые и пассивные. Было заметно, что они работают как рабы, по принуждению. А при упоминании о спорте они машинально поднимали к виску указательный палец: мол, что я, свихнулся?
* * *
Наша команда потихоньку формировалась, в этом деле мне помогали И.Кошкин и А.Коржов. Добрых слов заслуживал начальник нашего мехцеха А.Т.Клышко. Ратовал за привлечение спортсменов-штангистов и способствовал их быстрому оформлению в цех главный механик И.Р.Соловьёв. С громоздкими трансформаторами, которые нам часто приходилось перевозить, могли справиться только штангисты. Правда, иногда, применяя силу необдуманно, они могли повредить наиболее хрупкие части этого оборудования.
Подобный случай произошёл у нас с трансформатором для преобразования тока с напряжением 6000 вольт в 380 вольт. Мы на себе везли трансформатор по поверхности, по обвалам. Вертолётов в то время не было. Можно было использовать специальный кабель, но это требовало больших денег. Нами командовал И.Р.Соловьёв, надеясь, что наши штангисты, совместно с Листуновым, Ловейко и Кирсановым, сработают как надо. Но когда мы привезли трансформатор, то во время его подтаскивания А.Вахонин приложил такую силу, что согнулась охладительная трубка и трансформатор только чудом не потёк. Поэтому нам приходилось строго следить, чтобы штангисты не перестарались и чего-нибудь не сломали.
Меня опять вызвали в шахтком, чтобы ещё раз объяснить, какие надежды возлагаются на коллектив штангистов шахты № 4-6 в связи с предстоящим выступлением на Всесоюзной Спартакиаде. Нужно было укрепить команду, сосредоточив на шахте наших лучших штангистов. Профсоюз пошёл мне навстречу в устройстве на шахту людей, готовых у нас работать и тренироваться.
"Плохо одетого молодого человека привёз к Жукову рыжий машинист паровоза с шахты „Бабанаковской“, что под Белово. Чтобы не запутать читателя, сразу же сообщу, что Кунов - настоящая фамилия Алексея. Вахониным он стал после того, как принял фамилию своей первой жены, на которой женился на шахте „Бабанаковской“, хотя их брак просуществовал всего сутки, они даже не провели ни одной ночи в супружеской постели. Дело в том, что Алексей напился и разогнал собственную свадьбу.
Позже он рассказывал мне: мол, я их просил - давайте распишемся после свадьбы, но невеста настояла на своем - сначала регистрация, а потом свадьба."
Ай да Кунов-Вахонин ! Первая сигнальная система ходячая. Зачем-то принял фамилию первой жены, даже её (жену) не распробовав. Не до того было. Дико заела обида на невесту и на "них", поступивших вопреки самой элементарной логике - ну, какой же дурак расписывается до свадьбы, когда "положено" совершенно наоборот !
Вот и напился Бела Кунов до поросячьего визга, ажно собственную свадьбу разогнал. Ничего ! Главное - доказал "им всем", что себя дурачить он никому не позволит.
Вот видео с Плюкфельдером. Отрывок про Вахонина с 32:00 по 34:45 :
Поклонение зелёному змию, первая сигнальная система и железные вахонинские нервы. Которым завидовал Юрий Петрович, имевший нервы абсолютно обратные.
Дед
moderator
Сообщение: 96
Откуда: Россия Саратовская область
Отправлено: 15.08.15 08:09. Заголовок: А разве Воробьёв и К..
А разве Воробьёв и Куценко - евреи?
Составитель
moderator
Сообщение: 1508
Откуда: Россия, Казань
Отправлено: 15.08.15 10:56. Заголовок: Дальше в книге Плюкф..
Дальше в книге Плюкфельдер напишет, что Куценко вечерами пропадал в синагоге.
"- Яша спрятался, - сказал Серго."
А про Воробьёва у нас в Казани (Воробьёв до армии жил в Тетюшах как раз под Казанью) тоже ходят упорные слухи, что он якобы еврей.
Началась кампания по выборам в местные советы, и нас снова просили выступить, мы ездили по разным шахтам. После наших выступлений у нас заметно увеличился контингент занимающихся. Мы организовали специальную группу гиревиков.
Мне дали разнарядку на покупку гирь, штангистских поясов, напульсников, хлопчатобумажных спортивных костюмов и трико.
Рост моих результатов в жиме и в рывке показывал, что по методике мы находимся на более или менее правильном пути. Теперь предстояла проверка на Спартакиаде народов СССР 1956 г. К этому спортивному празднику, равных которому в стране ещё не было, у нас относились серьёзно. Особо подчёркивалась, конечно, забота партии и правительства о здоровье трудящихся.
В нашей семье эта пропагандистская кампания отклика не имела. Атмосфера у нас дома была скорее антиспортивной. Мать беспокоилась за моё здоровье, сетуя на то, что я опять много разговариваю во сне. Если я не спал бы у стены, то, наверно, ещё и бродил бы по ночам по комнате, как все лунатики. Мать напомнила мне, что в те годы, когда я болел, я тоже много ходил во сне. Теперь это исключалось: как только я поднимался, моя жена тут же прижимала меня к постели. Бывало, что и по ошибке, когда я вставал вполне сознательно.
Мать думала, что у меня опять проблемы с сердцем. Но я знал, что мои ночные художества - от больших нагрузок. Раньше я тренировался трижды в неделю, а теперь проводил тренировку ещё и в субботу. Это моим домашним, конечно, тоже не нравилось.
Случилось так, что к тому времени жим стал моим любимым упражнением. Когда-то, в самом начале моих занятий штангой, я выжимал 60 кг, вырывал 70 кг и толкал 105 кг, то есть жим значительно отставал у меня от рывка, а тем более от толчка. А тут просто чудо: на тренировках я жал больше, чем вырывал. Теперь, рассуждал я, можно поднажать на рывок и на толчок.
Процентов двадцать нервной энергии отнимали у меня мои ученики. Помимо тренерской работы, на мои плечи ложилась забота об устройстве моих подопечных. Найдя атлета с перспективными данными, я устраивал его на хорошую работу, рассчитывая, что смогу безболезненно нагрузить его в спортзале, что он вольётся в команду и будет достойно защищать честь нашего коллектива.
* * *
Но мои надежды подчас оказывались иллюзорными. Поступив на льготную работу, получив жильё и дополнительное питание, мой протеже начинал нарушать спортивный режим и устраивать жизнь по собственному усмотрению. И на мой вопрос, почему же он сразу не сказал, что собирается вести себя подобным образом, один такой спортсмен по имени Леонид со смехом ответил:
- Не каждому дано делать добро, как вам, Рудольф. Разве я один у вас такой? А кем были бы Коржов, Кошкин и другие, если бы не вы? Вы должны с этим смириться. Завтра я приду на тренировку со своей невестой, и вы убедитесь, что такую невесту терять нельзя.
Позже такие примеры, как с Леонидом, повторялись много раз. И его слова о том, что не каждому дано делать добро, легли на моё сознание постоянным грузом.
Я обдумывал свои действия, их плюсы и минусы, зная, что в каждом из нас таится и антагонист, и синергист. Никто не может просто так вырвать из себя антагониста, как мы не в состоянии влиять на многое из того, что не нами создано - например, на смену времён года.
Леонид получил всё авансом, я ходил по поводу его устройства к высокому начальству, а теперь вся моя конструкция развалилась. Стоп, сказал я сам себе, не давай обводить себя вокруг пальца!
Леонид хотел благополучия, доверил мне делать ему добро, что, как он сказал, не каждому дано. Он облегчил себе жизнь, нарушив данные мне обещания, а теперь вот нашёл добрые слова в мой адрес.
Поэт Н.Доризо написал: „Прошу, как высшего из благ, прошу, как йода против ран - ты обмани меня, но так, чтоб не заметил я обман.” Так, может, и мне притвориться, что я ничего не заметил, и сказать себе: лучше делать хоть что-то, чем сидеть сложа руки?
Возможно, Леонид был по-своему и прав. Он не прекратил ходить на тренировки, но у нас ему нравилось в основном общаться с ребятами и греться под горячим душем.
Кстати, этот душ мы сделали сами. Как-то, когда я дежурил на шахте, ко мне подошёл наш начальник цеха А.Т.Клышко и сказал:
Стр. 132-133 img 251
- Ты, Рудольф, дежурный электрик, но неплохо владеешь также токарным и кузнечным делом, научился варить потолочную и вертикальную сварку. А бочки под бензин ты мог бы сварить?
С этим заданием я справился. Мне нравилось делать из ничего хорошие, нужные в жизни вещи. Вот мы и сварили ночью с моим учеником Дюшкой Багаевым на третьем этаже нашего клуба бак на два куба воды. Установили в баке обогревающее устройство с автоматическим отключением при нагреве воды до 25° (так в тексте; в виду имелась, скорее всего, несколько более высокая температура), поплавковое устройство для автоматического налива воды.
Я предлагал поучаствовать в этом и Леониду, но он сказал:
- Что вы! Я ничего в этом не смыслю, я вам только напорчу.
Конечно, на деревьях бывают сучки, но это не значит, что доски из них ни на что не годятся. Так и в нашем коллективе.
Постепенно Леонид понял, что я его раскусил. А когда он привёл ко мне свою невесту Надю, я сказал ему при ней, что его хитрость останется между нами, но если в жизни он будет поступать так и дальше, то его ждёт конфронтация с нехорошим исходом. Леонид покраснел, Надя покосилась на него большими карими глазами.
- Что же вы опозорили меня при невесте? - сказал Леонид.
Но Надя возразила:
- Ты ничего не понял, Лёша. Рудольф спасает меня, а не тебя. Как я поняла, он хочет, чтобы ты прекратил лукавить и не применял в жизни запрещённые приемы. Ты рассчитываешь на доверие простых неиспорченных людей, которые считают, что ты не можешь их обмануть. Ты, Лёша, не хочешь делать добро другим и надеешься, что они будут творить его за тебя.
Леонид смотрел то на Надю, то на меня. Я понял, что он хочет, чтобы я спас их отношения от грозящей катастрофы, и сказал:
- Ты права, Надя. Но, видимо, Леонида так воспитали. Возьми наших шахтёров - что ни слово, то мат, а ведь они совсем не плохие люди. Может, и у Леонида аналогичный случай?
Леонид взял Надю под руку.
- Пойдём, я понял, что злонамеренно шутить можно во время сеанса гипноза на сцене, но не в госбанке и не при устройстве на работу. Даю вам обоим слово, что в шахтёрской среде, где работают доверчивые люди, я свои способности к обману больше испытывать не буду. Рудольф, могу я пригласить вас с женой на нашу свадьбу?
- На свадьбу не приду, - сказал я. - После свадьбы у тебя ещё будет испытательный срок, и Наде предстоит решить, сможет ли она прожить с тобой всю жизнь или нет. А вот на крестины вашего сына или дочери я пришёл бы.
Это только один из многих подобных эпизодов моего общения с людьми, с которыми я сталкивался по поводу штанги.
Надеваешь вес на её железный гриф и не знаешь, много это или мало - для кого как. Так и в вопросах морали: один понимает твои слова, а другой страшно оскорбляется. Точно так же обстоит дело в деликатной сфере национальных проблем.
Чтобы читатель понял, о чём идёт речь, я прерву последовательный рассказ и остановлюсь на нескольких историях, по-своему иллюстрирующих изложенные мысли.
* * *
28-30 мая 1940 г. в Минске проходило 17-е лично-командное первенство СССР по тяжёлой атлетике. Тогда впервые на подобных соревнованиях был поднят государственный флаг СССР, победителям в первый раз вручались трико с советским гербом.
В то время штангисты ещё плохо знали национальные особенности друг друга, но стать абсолютным чемпионом многонациональной страны тогда, как и полтора десятилетия спустя, считалось престижным делом.
За абсолютно лучшую сумму в Минске сражались Яков Куценко („Локомотив”, Киев, собственный вес 100,6 кг) и Серго Амбарцумян („Спартак”, Ереван, вес 122 кг). Как я уже писал в первой книге, на С.Амбарцумяна в те годы возлагались большие надежды. В частности, Сталину когда-то докладывали, что этот атлет из небольшой советской республики может победить на Олимпийских играх в Берлине в 1936 г.
Страна Советов стала развивать тяжёлую атлетику с целью отвлечь людей, дать им выпустить пар, что и происходило у молодёжи. Размах тяжёлой атлетики перед войной был огромен. Да и то сказать - зал для занятий штангистов не требует больших затрат. Пресса широко писала о спортсменах, тем более, если речь шла о представителях закавказских республик.
Стр. 134-135 img 252
Публика, затаив дыхание, ждала минского поединка тяжеловесов. Печать стремилась создать перед выступлением соответствующий психологический настрой. Реакция публики имеет большое значение при поднятии тяжестей. Штанга демонстрирует не только силу, но и ловкость, гибкость, скорость, а также внешность атлета.
Соревнования планировались так, чтобы тяжеловесы выступали в воскресенье, причём во второй половине дня. Минский театр музкомедии трещал от зрителей. В Ереване и Киеве за поединком следили радиослушатели. Кто же победит - Куценко или Амбарцумян? Всегда интересно первым узнать то, что скоро станет известно всем.
Накануне выступления тяжеловесов аплодисменты сорвал чудо-богатырь Григорий Новак, выжавший 123,3 кг - на 5,3 кг больше мирового рекорда.
За кулисами царила тревожная суета. Сражение между двумя силачами не играло никакой роли в финансовом отношении, но моральная сторона поединка имела огромное значение, особенно для Амбарцумяна. Интеллигентные красивые мужчины держались с достоинством.
Накануне Амбарцумян разыскивал Куценко в гостинице — хотел сказать ему перед сном несколько слов о своей силе и о хорошей спортивной форме. Но Куценко ушёл в какую-то местную еврейскую общину.
- Яша спрятался, - сказал Серго.
Соревнования начались под звуки духового оркестра. Атлеты, особенно претенденты на призовое место, могли заказывать музыку по своему желанию. Но лидерам было не до музыки - им требовались концентрация силы и расчёт.
Будучи легче Амбарцумяна, Куценко стремился поднимать в каждом движении столько же, сколько поднимал соперник. В жиме Куценко обошёл Амбарцумяна на 2,5 кг - это уже представляло угрозу для Серго. Он носился по разминочному залу и ругался по-армянски . Армяне возили с собой психолога и специального врача.
После неудачи в первой попытке в рывке Амбарцумян, уходя с помоста, кому-то поддал под зад. Это был болельщик Серго, он почесал себе задницу и сказал с таким видом, будто ничего не произошло:
- Зря он тратит на меня силу, она ему ещё пригодится.
Ко второму подходу на 115 кг армяне своего разъярённого, заросшего волосами атлета выпускать не стали. Амбарцумяна выпустили на 120 кг. Но перед этим его решили поддразнить. Сергей Квакин был в дружбе с ребятами из Армении, он переживал за Амбарцумяна. Армянский психолог подсказал Квакину: ты, мол, подойди к Серго и обругай его матом. И вот Квакин, хорошо знавший Амбарцумяна, как бы между прочим сказал ему:
- Ты что, ... твою мать, так нежно обращаешься со штангой?
Серго страшно разгневался, но его уже вызвали на помост.
Серго в спешке схватил Квакина за горло и стал душить, держа его чуть ли не на весу. Квакин посинел, врач и психолог повисли на руках у Амбарцумяна. Кто-то небольшим диском ударил Серго по колену. Тот заорал, но не успел разглядеть обидчика. Тут секретарь соревнований подкрутил усилитель громкости и вынес гиганту Амбарцумяну последнее предупреждение - часы тикают, и три минуты, данные Серго для подхода, уже истекают.
Амбарцумян выбежал, натер руки магнезией, ударил ладонью о ладонь, и поднялась туча пыли, скрывшая его лицо. Он пыхтел и что-то про себя приговаривал. Публика затаила дыхание. Куценко стоял сзади, с левой стороны сцены и наблюдал за действиями Амбарцумяна.
Тот схватил штангу весом 120 кг и в высокой стойке зафиксировал вес. Кругом закричали „ура!”, и даже медсестра, опекавшая Квакина, ринулась к помосту. А тому было не до радости: он не мог глотать, не держался на ногах.
- Всё-таки Квакин тебе помог, - сказал Серго его тренер Карапетян.
Армяне заулыбались, а о Квакине, конечно, тут же забыли - предстояли решающие подходы. Куценко также зафиксировал 120 кг и мог пойти на 122,5 кг. Поскольку он был легче, Амбарцумяну следовало идти, как минимум, на 125 кг.
Серго оказался в сложной ситуации. Атака на вес началась на разминке, Амбарцумян всё время обращался к тренеру:
- Злите меня, злите! Иначе я сплю.
- Ну да, - сказал кто-то, - разозли его - и окажешься в больнице. Один вон уже лежит и стонет.
Куценко закончил рывок весом 127,5 кг и подошёл ко второму помосту, где разминался Амбарцумян. Но армянский психолог взял Якова за руку и отвёл в сторону.
- Не подходите близко, - сказал он, - может случиться беда.
Стр. 136-137 img 253
Куценко всё понял и отошёл подальше.
У выхода спортсменов на сцену сидели почётные гости, они могли кое-что видеть за кулисами. Серго вроде бы подготовился и пошёл на выход, но вдруг остановился, оглянулся и сказал по-армянски:
- Дайте чуть покурить, я сильно перевозбудился.
Ему тут же принесли дымящуюся папиросу, и он вышел на публику, держа её в зубах. В самом конце первого ряда сидел человек с голой, как биллиардный шар, головой. Амбарцумян посмотрел влево и вправо, где бы погасить папиросу. Не найдя ничего лучшего, он потушил её о лысину несчастного зрителя. Тот заорал, в зале шум, волнение, вопли, скрип стульев. Но Серго, не обращая ни на кого внимания, как танк пошёл на помост.
Увидев его на помосте, судьи, вставшие от крика, снова сели, зал затих. Амбарцумян схватил штангу, потащил её вверх, но не успел расставить „ножницы“ и со штангой в руках завалился на правую сторону.
- Ну вот, — сказал кто-то из зевак, — недолго музыка играла...
Лысого человека увела милиция, он кричал :
- Я его, подлеца, посажу!
Но люди Амбарцумяна остудили его:
- Что ты ему сделаешь? Его сам Сталин любит!
Кто-то из армян сунул лысому две красные купюры по 30 рублей - по тем временам неплохие деньги.
Украинцы ликовали - перед выступлением в толчке Куценко был впереди уже на 7,5 кг, имея к тому же меньший вес.
Болельщики, находящиеся за кулисами, шарахались от Амбарцумяна, опасаясь попасть под его железную руку. Но при разминке в толчке он всё же дал кому-то в ухо.
В 1957 г., когда я жил в Ереване, мой знакомый Михаил Акопянц показывал мне пострадавшего тогда человека, который оглох на левое ухо. Люди в Ереване узнали, что это произошло по вине Серго. Убедившись через медицину, что это так, Амбарцумян предупредил своих родственников, чтобы этого человека, если он зайдёт в принадлежавшую Серго шашлычную, кормили за его счёт. Поев, пострадавший расписывался на чеке, а платил за него Амбарцумян, считавшийся в те годы самым богатым человеком в Армении.
В толчке на минском чемпионате Амбарцумян остановился на весе 160 кг, Куценко толкнул 167,5 кг.
В итоге Яков Куценко стал абсолютным чемпионом с суммой 417,5 кг, а занявший второе место Серго Амбарцумян сумел набрать лишь 405 кг.
* * *
В Советском Союзе, где спорт отвлекал молодёжь от религии, физкультурникам и спортсменам уделялось большое внимание. Партия коммунистов заботилась о том, где кому находиться - кому за колючей проволокой, кому служить и прислуживать на воле.
Во время раскулачивания и голода на Украине из-под Киева сбежал сын кулака, немец Сергей Каснер. Он мыкался в Подмосковье, затем женился на женщине старше себя. Это позволило ему прописаться в Москве и устроиться забойщиком в Метрострой. Сергей записался в секцию классической борьбы, он был хорошо сложён, красиво смотрелся.
В 1936 г. он пришёл на Первомайскую демонстрацию, и ему дали в руки знамя: ты, мол, парень крепкий, тебя ветер вместе со знаменем не сдует. Как и остальные метростроевцы, Сергей стал ждать марша перед Мавзолеем, на трибуне которого должен был находиться сам Сталин. О нём тогда день и ночь трубили, что он приведёт рабочий класс к победе мировой революции и что он лучше всех знает, кто враг нашему делу, а кто - нет.
Рядом с Серёжей стояла с красным флажком красивая девушка - Лариса Мухина. Он знал её - Лариса работала штукатуром-маляром на участке станции „Комсомольская”.
Тут к ним подъехал мотоциклист. Коляска его мотоцикла была снабжена небольшой платформой, на которой два акробата должны были демонстрировать спортивные фигуры. Мотоциклист ждал, но пара, с которой он тренировался целую неделю, не пришла. По словам Сергея, позже выяснилось, что у одного из акробатов в ночь на 1 мая забрали в НКВД отца.
Стр. 138-139 img 254
Инструктору физкультуры, находившемуся в колонне, было известно, что Сергей — кандидат в мастера спорта по классической борьбе. Знал он и о том, что тот хорошо скоординирован и сможет продержаться на мотоцикле во время марша перед Мавзолеем. Шествие должно было вот-вот начаться, и инструктор спешно выхватил из толпы Сергея, велел ему лезть на мотоцикл и дал в руки взятый у кого-то макет серпа и молота.
Заметив, что коляска оборудована на двоих, Сергей предложил инструктору, чтобы рядом встала Лариса, держа на вытянутых руках серп, а он сам - молот. Инструктору эта идея очень понравилась, и они без тренировки тронулись в общем шествии.
- Мы въехали в переулок, - рассказывал мне впоследствии Сергей, - но тут нас догнал на мотоцикле милиционер. Он сказал, чтобы мы следовали за ним и никуда не сворачивали. Я был весь в тревоге, хотел даже спрыгнуть и убежать. Из нашего дома только вчера забрали троих, а я - сын кулака, меня могли сослать запросто.
Но неподалёку от Мавзолея милиционер отдал честь какой- то женщине и сказал:
- Ну вот, они в вашем распоряжении.
Женщина попросила мотоциклиста следовать за ней. Они двинулись вдоль Кремлёвской стены - здесь было меньше народа. Остановившись, женщина сказала Сергею и Ларисе:
- Я - скульптор Вера Мухина. Хочу вылепить вас такими, как вы есть в жизни.
Они представились. Узнав, что Лариса - её однофамилица, скульптор весело рассмеялась:
- Вот и хорошо, вместе будем мух гонять.
Она записала в блокнот их фамилии, адреса и места работы на Метрострое. Вскоре за Сергеем приехали на машине и отвезли в мастерскую скульптора.
- Трудно передать тебе, Рудольф, что она с нами вытворяла, - говорил он. - Нас с Ларисой под видом спортивных сборов с полным сохранением зарплаты на целый месяц освободили от работы.
Тут Рона, жена Сергея, позвала нас пить чай, а после чая он удалился и принёс выцветшую папку. Открыв её, я с удивлением увидел свои фотографии чуть ли не 20-летней давности. Тут же лежал журнал „Спортивная жизнь России”, на обложке которого красовался мой портрет, газеты с моими статьями за все эти годы.
- Ну как, ошарашил я тебя? - спросил Сергей с детской радостью в глазах. - Не думай, что ты побеждал только на радость себе. Знаешь, я плакал от радости после твоих побед.
Затем я нашёл в папке и то, что искал: большие фотографии из московской мастерской В.И.Мухиной. На них в разных видах были засняты Сергей и Лариса вместе со скульптором. Имелись там и вырезки из газет тех лет, где сообщалось о статуе Веры Мухиной „Рабочий и колхозница”, которая произвела фурор на Всемирной выставке в Париже в 1937 г. Правда, о Сергее и о Ларисе в газетах ничего не было.
Мухина определила, как будет выглядеть гигантская статуя, и началась бешеная работа. День и ночь специалисты сваривали из металлических листов фигуры Сергея-рабочего и Ларисы- колхозницы. На эту тему написаны книги, где опять же тщательно умалчивается о Сергее и о Ларисе. Только после смерти В.И.Мухиной в архивах нашлись материалы о Сергее Каснере и о Ларисе Мухиной. В г. Ленинск-Кузнецкий Кемеровской области, где жил Сергей, приехал журналист из „Известий”. Что же он выяснил?
В сентябре 1941 г. Каснеру было предписано покинуть столицу: немецкие жители Москвы подлежали депортации в Казахстан. В семье Сергея сложилась ситуация - никому не пожелаешь. Русская жена с двумя детьми не пожелала разделить его судьбу. Она сказала:
- Мы из-за твоей национальности страдать не должны!
Фашисты стремительно наступали, в Москве полным ходом шла эвакуация. О Сергее вспомнили, но не отправили из Москвы под конвоем с остальными немцами, а доверили сопровождать в Ленинск-Кузнецкий вагон со спецоборудованием. По прибытии на место органы НКВД поставили Каснера на спецучёт. Как и я, Серёжа долгие годы был невыездным. Если мы и ездили по Кузбассу, то каждый раз подвергались серьёзному риску — нас могли упрятать за решетку, как минимум, на 10 лет.
В январе 1948 г. Сергей Каснер приезжал в Киселёвск, чтобы выступить на соревнованиях по классической борьбе в нашем Клубе угольщиков. Мы с ним были заявлены в одном весе - 76 кг. Киселёвский борец Леонид Клопов смеялся:
- Вот посмотрю, как два немца будут душить друг друга!
Мне принесли освобождение от работы на 3 дня, я зашёл на шахте в личный стол, чтобы зарегистрировать его. Но заведующая личным столом Надежда Афанасьевна связалась с киселёвским ДСО „Шахтёр”, и оттуда мне сказали:
- Рудольф, пришла бумага от председателя облспорткомитета А.Д.Краснова, что ты дисквалифицирован за выступление с профессиональным борцом Буниным.
Эти события я описал в первой книге. По словам Сергея, от него скрыли, что я не буду выступать. Он вышел на ковер, и тут было объявлено, что ему присуждается победа ввиду моей неявки.
Сергей как немец-спецпоселенец отмечался в Ленинске-Кузнецком в комендатуре, он часто звонил в Москву бывшей жене.
Однажды к ним на практику приехали студентки, будущие архитекторы из Ростова, и Сергей познакомился с Роной, которая была моложе его на 19 лет. Они полюбили друг друга. Первая жена Сергея не возражала против их брака. Она дала ему развод, но попросила, чтобы он взял к себе одну из их дочерей. Так Сергей и поступил.
Он закончил горный техникум, работал на шахте на инженерной должности - начальником участка, а в 50 лет, как шахтёр, вышел на пенсию.
Я познакомился с Сергеем Каснером и с его женой в 1950-х годах, на матче по тяжёлой атлетике Кузбасс-Караганда, который проходил у нас в Осинниках. Несмотря на разницу в возрасте, Сергей и Рона были красивой парой. Раньше мы с Серёжей не встречались, хотя я запомнил, как после нашей несостоявшейся схватки киселёвский борец Павел Лебедев успокаивал меня: ты, мол, не один такой невыездной, есть ещё и Каснер.
У моего ученика и товарища по команде Ивана Кошкина была в то время автомашина „Москвич”. После выступления мы сели в неё, и тут, как из ведра, полил дождь.
Я заметил, как мимо нас прошёл мужчина, прятавший под плащом женщину, вышел из машины и буквально затолкал их к нам. Тут-то я и моя жена Валентина, которая ездила со мной в Осинники, и познакомились с Сергеем и с Роной.
Нет слов, как мы обрадовались этой случайной встрече. Мы пошли в ресторан и отметили там наше знакомство. Серёжа рассказал о своей судьбе.
Мы расстались и вновь увиделись только в 1964 г. в Ростове-на-Дону, где Сергей подошёл ко мне во время соревнований. Приветливая Рона все эти годы поддерживала нашу дружбу. Она работала инженером-конструктором, а Серёжа, уже находясь на пенсии, был в семье домохозяином и личным шофёром Роны.
Приходя к ним, я забывал обо всех своих неприятностях. Они разыгрывали друг с другом целые спектакли. Сначала я принимал всё это за чистую монету, но потом понял, что немалую роль в их шутках и взаимных подзуживаниях играет сожаление, что у них нет совместных детей, которое они тщательно скрывали.
В Москве я рассказал о Сергее корреспонденту из журнала „Спортивная жизнь России”. Вскоре тот приехал к Каснеру в Ростов, и в журнале появилась большая статья об истории Сергея, которую прятали за семью замками из-за того, что он подвергся репрессиям по национальному признаку.
Через год после переезда из Сибири в Ростов у Сергея начались проблемы со здоровьем - дал знать о себе силикоз, которым его наградила ленинск-кузнецкая шахта. После тщательного обследования выяснилось, что его лёгкие сильно поражены, врачи предполагали даже рак в начальной стадии.
Его полтора месяца лечили химиотерапией, и при выписке из больницы профессор посоветовал Роне съездить с Сергеем для профилактики в Воронежскую область, туда, где берёт свое начало Дон. Профессор пояснил, что это место - лёгкие России, что растущие здесь деревья - сосна, кедрач, пихта и т.д. - это самое целительное средство при заболеваниях лёгких.
- Ему нужна только природа, больше ничего, - сказал профессор.
- А я? - шутливо спросила Рона.
- И вы, разумеется, тоже.
Профессор показал на карте лесной массив за станцией Лиски и рассказал, что там валил лес для постройки кораблей ещё Пётр I.
- Как видите, вырубили не всё, - добавил он. - Люди уже тогда знали лечебные свойства лесного воздуха.
Роне дали трёхмесячный отпуск, они с Сергеем загрузили свой „Москвич” продуктами и вдвоём двинулись в путь за янтарным воздухом. В Лисках они спросили у первого встречного дорогу к лесу. Прохожий оказался что надо, он нарисовал им маршрут в самую чащу.
За Лисками они переехали Дон, свернули налево. Ехали и ехали, вокруг ни души. А тут ещё начался дождь, стало темнеть - радости мало. Но Сергей не мог надышаться лесным воздухом. Ночевали они прямо на раскисшей дороге и в душе уже проклинали встречного человека, похоже, подшутившего над ними. Серёжа нарубил веток и бросил под колёса. Машина с трудом выбралась на относительно сухое место.
Стр. 142-143 img 256
Назавтра на дороге появился трактор. Тракторист подцепил автомобиль Каснеров и повёз их к себе в пионерлагерь.
- Это посреди соснового бора, где лучший воздух в мире, - похвалился Каснер.
Два месяца Сергей и Рона жили как на необитаемом острове.
Сергей поправился и затем возглавил в Ростове федерацию борьбы. Позднее он занимался на дому изготовлением этикеток для универмага.
Я желаю своим друзьям здоровья - счастье они создали себе сами.
* * *
Время шло быстро. Скучать или зачитываться новыми книгами, написанными членами Союза писателей, было некогда.
Впоследствии мы узнали немало интересного об этой организации, равно как и о некоторых её членах. Тираны, охотно пользовавшиеся услугами придворных писателей, любили литературу, но не-редко предпочитали ударить по столу кулаком. Как, например, Мао Цзэдун, приказав истребить воробьёв. Позже, правда, выяснилось, что делать этого не следовало - воробьи уничтожали вредителей.
Как обычно, правы оказались те, что не находились у руля или ничего не делали. Но как жить, ничего не делая? Если из продолжительности суток вычесть 9 часов на сон, то всё ещё остаётся 15 часов. Советские трудопсихологи, как я уже отмечал, этим 15-часовым вакуумом не особо интересовались.
Л.И.Брежнев, придя к власти, принялся уничтожать на юге пшеничные поля, насаждая взамен виноградники. Стране нужно было дешёвое вино. Приняв его, рабочий, спавший обычно по 8 часов, стал спать целых 11 часов. Значительную часть остального времени он тратил на кино или на пребывание в очередях за продуктами питания. Слово „достать” ложилось на душу - это было примерно то же, что сходить на охоту и удачно подстрелить дичь.
Не могу не отметить и такую примету того времени: хотя за моими соплеменниками всё ещё сохранялась кличка „немец-фашист“, мы уже не стояли в очередях в нашу спецкомендатуру, чтобы успеть отметиться. В 1956 г. комендатуры вдруг исчезли.
Никто нас больше туда не вызывал, но никто и не говорил, что мы реабилитированы. Ни за что ни про что наказав российских немцев, нам теперь объявили тайную амнистию.
Это походило на то, как если бы вор украл ребёнка, а затем тайком подбросил его родителям и сказал сам себе: „А мог бы и оставить его в лесу, и он там погиб бы”. Мать и отец ребенка, конечно, вне себя от счастья и даже благодарны преступнику, а он говорит, гордо подняв голову: „Вот какой я хороший!”
Тем немцам, которые выжили в „трудармии”, разрешили воссоединиться с семьями, однако не позволили вернуться к родным очагам.
Когда у нас собирались одни сосланные, мы первым делом вспоминали тех, кого больше с нами нет. Советское законодательство по-своему мотивировало убийство моего отца в 1941 г.: нам писали не „расстрелян”, а „арестован в связи с военным временем”. Выходило, будто смерть настигла его просто потому, что начались военные действия, и потому в ней никто не повинен.
Юристы, читавшие эти бумаги, пожимали плечами: мол, конечно, ваши отец и брат погибли, но ведь тогда была война и гибли не только они. Советская система достигла в юридическом крючкотворстве полного совершенства.
В 1956 г. нас сняли со спецучёта как немецких граждан своей страны. Но своими ли мы были для неё? Речь не о тех российских немцах, которые сохранили германское гражданство: таковых среди нас всегда было немного, а к 1941 г. не осталось практически никого. Однако Советское государство негласно считало нас именно такими немцами, с которыми в случае войны с Германией оно может поступить так, как ему заблагорассудится. Об этом свидетельствует и формулировка о расстреле моего отца - „ввиду войны”.
Кого не расстреляли, тех сгноили в „трудармии» и на спецпоселении. А выживших немцев теперь, после войны, эксплуатировали на „строительстве коммунизма”, никому не сообщая, что целые поколения наших соплеменников живут в рабстве, оставаясь заложниками в своей стране.
Стр. 144-145 img 257
Некоторые российские цари разрешали желающим немцам возвращаться на историческую родину. Ленин тоже в какой-то мере шёл на это и, чтобы противодействовать подобным желаниям, предоставил немцам автономию на Волге.
А Гитлер не задумывался над тем, что в СССР есть Volksdeutsche и что они могут пострадать в случае войны. Его волновали совсем другие национальные проблемы: стремясь прийти к власти и идя навстречу дикости обывателей, он выдвинул лозунг: “Die Juden - das ist unser Unglück”.* О российских немцах он не хотел и слышать — видимо, потому, что в своём увлечении расистскими идеями не считал нас чистокровными.
Сталин, тем не менее, приучил каждого российского немца к мысли, что он, будучи немцем, наказан за это с раннего детства и до самой смерти.
О нашем существовании все молчали, нас держали и держали в положении рабов. Желающих поживиться на чужом горе оказалось много.
В 1955 г. канцлер ФРГ К.Аденауэр попросил Н.С.Хрущева отпустить в Германию немцев, имеющих германское гражданство, подразумевая и тех российских немцев с оккупированных территорий СССР, которые получили это гражданство во время войны. Что из этого вышло, я расскажу позднее.
* * *
Табельщица принесла к нам в мехцех газету „Кузбасс”. В ней поместили мой портрет, написали о моих учениках и о результатах наших выступлений. Меня расписали так, что пришлось краснеть.
Табельщица предупредила меня: мол, останься, есть разговор. Я остался, и она сообщила, что на шахту пришла бумага: Госкомспорт СССР выделил мне стипендию в размере 120 рублей. Я тут же позвонил Надежде Афанасьевне, заведующей нашим личным столом. Она подтвердила сообщение и сказала, что стипендия выделена с 1956 г.
- Хорошо, - сказал я, - но увольняться я не буду.
- А мы тебя уже уволили, - сообщила Надя извиняющимся тоном.
_____________________________________ * Евреи - это наше несчастье. ________________________________
Я ответил, что они поступили неправильно. Надя достала бумагу из секретного сейфа и снова её прочитала.
- Да, Рудольф, - подтвердила она, - здесь написано про стипендию, но не сказано, что тебе нужно увольняться.
Она извинилась и попросила меня зайти в личный стол, когда мне будет удобно.
Мы с братом подсчитали, что означает для меня переход на обещанную стипендию. Прервав свой подземный стаж, я терял выплаты за выслугу лет, которые составляли более четверти моего заработка.
Я дорожил своей независимостью. Мне было 28 лет, а в 1956 г., когда мне должны были начать выплачивать стипендию, исполнялось уже 29. Какой же из меня в этом возрасте спортсмен- профессионал?
Через два дня я снова был у заведующей личным столом. Она достала папку с моими документами и спросила:
- А тебе говорили в Москве, что дадут стипендию?
- Да, — сказал я, — мне предлагали минимальную стипендию, но я отказался.
- А почему, Рудольф?
- У меня 11 лет подземного стажа, я воспитываю двоих детей, на моём иждивении мать. Мой шахтёрский заработок меня вполне устраивает.
- Но почему же твоя бумага секретная? - задумалась Надя. - Давай-ка прочтём её ещё раз.
Она бегло прочла бумагу и увидела внизу надпись мелким шрифтом - „с сохранением стажа работы”.
- Вот почему секретно, - сказала Надя. - Такие письма мы получаем на военнослужащих.
- Стаж сохраняется, - согласился я, - но выслугу лет за подземную работу я теряю. Она учитывается очень просто: спускаешься в шахту и внизу, у ствола, опускаешь свой номерок. Номера нет - значит и в шахте тебя нет.
- Да, Рудольф, ты много потеряешь в зарплате, - констатировала Надя. - Но зато, если через два-три года ты прекратишь поднимать штангу и вернёшься на шахту, то стаж у тебя не будет считаться прерванным. Так что ты ещё раз всё обдумай и на днях сообщи мне результат.
Стр. 146-147 img 258
Такие вопросы мы обсуждали дома, когда в конце месяца собирались все вместе за обедом и говорили о том и о сём. Мать заранее ничего не планировала.
- Обед - это радость моей души, - говорила она.
В обычные дни мы за едой не молились, а собравшись вместе, вставали перед обедом у стола. Сложив руки, наклонив голову, тихо молились про себя, кто как мог. Иногда я не молился, а думал о том, как мне жить по-божески, благодарил бога, что советская власть не снесла нам головы и что он хранит нас в шахте. Я желал себе, чтобы бог не лишил меня разума, чтобы я не был в тягость ближним, а, напротив, мог им помочь, был хорошим мужем, отцом и сыном.
На этот раз, поразмыслив, я не стал поднимать свои проблемы за нашим столом. Начнутся разговоры, а наша старшая дочь Олечка, такая смышлёная, закидает нас вопросами. Я окончательно решил отказаться от предложенной мизерной стипендии.
* * *
С точки зрения стратегии тренировок, а также биомеханики я разделял жизнь спортсмена на три периода - Генерализации, Концентрации, Стабилизации.
В 29 лет, когда дармовые природные силы на исходе, ошибаться нежелательно. На то и дан тебе разум, чтобы управлять тем, что у тебя есть и что ты научился реализовать. Теперь, приложив волю и энергию, я должен распределить свои ресурсы так, чтобы это не пошло в ущерб ни мне, ни жене, ни матери, ни брату. В 29 лет нельзя позволить себе разбалансироваться - человека разнесёт вдребезги.
Конечно, нужна база. Страх, что с моим сердцем не всё в порядке, заставлял меня заботиться о себе. И за 7 лет борьбы я сделал себя даже не нормальным, а чуть больше.
Антонида Михайловна Кожевникова, простучав пальцами по моей груди, сказала, что звук стал приглушённым, хотя раньше был звонким.
- И что это значит? - спросил я у доктора.
- Это значит, Рудольф, что не только мышцы на ногах, на спине и на руках, но и твоё сердечко укрепилось, заполнив пустоты в грудной клетке. Так оно и бывает в природе: она не терпит пустоты, - улыбнулась Кожевникова.
В моей медицинской карточке значилось, что я как спортсмен прогрессирую. Я шаг за шагом шёл к увеличению нагрузок, а главное - мне удалось отсечь ненужную работу, систематизировать необходимые именно для меня упражнения.
Как я уже писал, в это время всё меньше атлетов выступало в стиле „ножницы”. Я же не решился перейти на низкий сед — „ножницы“ были более надёжными при выступлении на соревнованиях, хотя требовали больше работы и терпения.
Я занялся изготовлением специальных блоков с резиновыми жгутами. Блоки я вмонтировал в помост с таким расчётом, чтобы их можно было сразу же убрать. С ними я занимался рано утром либо после 22 часов. Резиновые жгуты служили противовесом.
Если спортсмен стартует снизу, то коленный сустав у него согнут и находится в самом невыгодном положении. Но стоит только изменить угол в коленном суставе, то есть выпрямить ногу в колене, как сила увеличивается. Однако за счёт инерции штанги приложенные усилия гасятся. Что делать, как с этим быть? Никто в мире этим вопросом не занимался. Но если использовать блоки, то на завершающей стадии подъёма резиновые жгуты натягиваются и при взятии штанги в толчке на грудь не дают ей развить инерцию. В этот момент как бы нарушается закон инерции. Без тросов я такого результата получить не мог. Недостатки своей концовки в рывке, а также в толчке я ликвидировал этим способом в течение трёх месяцев.
Над чем надо работать практически, я догадывался. Но мне нужно было прояснить некоторые вопросы с точки зрения теоретической механики. Скажем, сколько будет весить стокилограммовая штанга, если поднять её на один метр с определённой скоростью? Или сколько она весила, пройдя половину этого пути?
Штанга лежит и молчит: мол, бери меня, как можешь, я тебе не помощница, шевели мозгами сам. Но как это сделать, если ты ещё не закончил 10 классов? Это ведь целая наука.
Стр. 148-149 img 259
Приборов, специальных датчиков у меня не было. На работе и дома у меня никак не выходили из головы мысли: над чем нужно работать, за что следует зацепиться, где приложить силы, чтобы это принесло мне решение вопроса? И как соблюсти при этом установленные правила соревнований?
Никакой специальной науки на этот счёт в 1955-1956 гг. не существовало. Были книги по биомеханике, по физиологии, по анатомии, но они не содержали конкретных рекомендаций для тяжёлой атлетики.
Может, она и не нужна никому? Но как же не нужна, если государство тратит на неё такие средства? Значит, есть выгода. Штангу, равно как и слово „спасибо”, в стакан не нальёшь, но сколько людей она отвлекает от худшего! Видимо, есть смысл, чтобы молодые занимались штангой: это помогает „выпустить пар” из их перегретого „котла”.
Когда я размышлял над этими вопросами, меня пригласили в Киселёвский горный техникум. Развесили объявления, что придёт чемпион РСФСР с лекцией и с показательной тренировкой с гирями и со штангой. Штанга у них была маленькая и ржавая, но гирь в наборе было много. Ребят собралось столько, что лекцию пришлось перенести в большой зал на втором этаже.
Два с половиной часа я держал аудиторию в напряжении. Как только замечал, что слушатели начинают шептаться, тут же переходил на другую тему, интересовавшую их самих. В конце лекции я поделился теми вопросами, над которыми в то время думал.
Начался показ, я расправлялся с гирями как со столовой ложкой. Двухпудовые гири вращались, кувыркались на глазах у аудитории. Ребятам это было интересно, они подходили и проверяли гири.
После выступления ко мне подошёл человек по имени Николай, представившись как старший преподаватель теоретической механики.
- Я помогу тебе, Рудольф, - сказал он. - Точных приборов для фиксации времени подъёма и падения или для расчёта силы инерции штанги у меня нет. Но если высота и вес штанги известны, то я просмотрю сотню вариантов и выберу среди них правильный.
Я пригласил его к нам в зал, дал расписание своих тренировок.
- Мне желательно увидеть тебя, когда ты будешь поднимать веса, близкие к твоему пределу, - сказал Николай.
Я хотел предложить то же самое, но он меня опередил, и это мне очень понравилось. Дней через десять я расписал всё на бумаге и стал поднимать веса на уровне 80-90% от предельных.
Наша творческая работа с Николаем приобрела для меня большое значение. Мы договорились не рассуждать о наших делах на тренировке, при ребятах. Мой добровольный научный сотрудник вёл себя как детектив. Мои ребята спрашивали в душевой:
- Что этому сыщику здесь надо? Откуда он?
Я отвечал им, что это просто болельщик.
Через три месяца Николай в течение двух часов рассказал мне о силе инерции в различных фазах моего биомеханического движения и дал чёткие рекомендации - где, на каком участке я должен приложить максимум усилий.
Прибор для фиксации высоты - самописец или, как мы его называли, писчик - у меня был. На конец грифа надевались трубочки с пружинами, сбоку ставилась специальная чёрная доска. В писчик вставлялся мел, при подъёме штанги трубочки сжимались, и мел оставлял след на доске.
Это не моё изобретение. Как я выяснил, писчик изобрёл Иван Захарович Любавин, который был моим тренером от ДСО „Труд”. Любавин сконструировал и станок, на котором можно было тренировать почти все группы мышц.
Со временем автора этих изобретений забыли, Михаил Лазаревич Аптекарь также обошёл Любавина в своём справочнике выдающихся штангистов и деятелей тяжёлой атлетики. Как атлет Любавин, может, и не был выдающимся, но в Москве хорошо помнят его как деятеля и организатора тяжёлой атлетики.
И.З.Любавин отличался от других тренеров тем, что не мешал спортсменам, не навязывал им свои идеи. Мне он нравился своей порядочностью. Порой Любавин казался каким-то холёным, но вёл он себя так, что мы считали его своим.
Этого, увы, не скажешь о Юрии Дуганове, которого я уже не раз упоминал. Он не имел своих учеников, да и не мог иметь - такие люди, которые были ему нужны, ещё не родились на свет. Дуганов любил учить других и наступать им на мозоли, но не терпел, когда ему говорили, что он плохо соображает в широком универсальном плане. Правда, Дуганов долгое время страдал тяжёлой болезнью - эпилепсией, от которой избавился только с возрастом.
В тренерской работе он отстал капитально, хотя заслуги его как атлета в послевоенные годы велики.
Он был талант и, как я теперь понимаю, во многом напоминал Давида Ригерта. Вернее, Ригерт был похож на Дуганова - не в смысле анатомии, а своим безобразным разгоном штанги во время её подъёма.
Ряд публикаций в газетах о моих выступлениях пошли мне на пользу дома. Жена брата Мария интересовалась штангой, она в основном и читала у нас „Советский спорт” и „Кузбасс”. Все приспособления для тренировок я делал сам, и дома решили не загружать меня другой работой.
Я пускал в дело металлолом, но никто не верил, что станки для приседаний я сделал из ржавых труб. В связи с увеличением своих нагрузок, особенно в тягах, я изготовил специальный станок: лежишь на спине и жмёшь одними ногами, спина полностью разгружена. Это давало возможность наращивать силу ног.
Мои ученики питались в профилактории, мы готовились к Спартакиаде народов СССР, которая должна была пройти в Москве 7-10 августа 1956 г. Но прежде чем туда попасть, нужно было пройти через промежуточные соревнования - городские и областные.
Объёмную работу я в этот период решил сохранить, и наши тренировки длились по три часа, а иногда и дольше. От работы нас освобождали со скрипом, но в связи со Спартакиадой моих штангистов стали отпускать на два часа раньше.
Меня жалел в основном наш главный механик И.Р.Соловьёв - особенно после того, как побывал у нас на тренировках. Мы работали с ним в содружестве и уже тогда знали, какие виды работ наиболее полезны для штангистов.
* * *
К нам приехал хороший полулегковес из Ворошиловграда Василий Боковецкий. Я возлагал на него надежды, затратил много сил на переезд и на устройство семьи Василия. Квартиры для них сначала не было, они поселились в хорошем семейном общежитии, а до этого некоторое время жили у меня - как говорится, в тесноте, но не в обиде. Жену Боковецкого я устроил комендантом общежития, у них был один ребёнок.
Василий был гибким и подвижным спортсменом, намного сильнее Алексея Вахонина. О том, что произошло с Василием в дальнейшем, до конца знал он один. Он совершенно не воспринимал нагрузки - его мышцы не реагировали на раздражения.
Позже я узнал, что женщина, которую он привёз из Ворошиловграда, ушла от мужа. Молодой сильный Василий был для неё находкой. Но вскоре жена почувствовала, что он сдаёт свои мужские позиции.
- Он оказался такой же, как мой первый муж, - говорила она. -А я-то, дура, погналась за ним в Сибирь! Теперь мои надежды лопнули, как мыльный пузырь.
Василий еле вытянул Спартакиаду и разошёлся со своей супругой.
- Мне повезло, - сказал он, - я сдал её здоровому забойщику.
Впоследствии выяснилось, что его жена довольна своим новым партнёром. Но Василий надломился и в большой спорт больше вернуться не смог. Тем не менее, он посещал тренировки, подкачивался для здоровья. Мы любили его - он никогда ни с кем не ссорился. Если в нашем коллективе обнаруживались какие-то трения, Боковецкий выходил на середину помоста и от души плясал.
Он служил в армии на Дальнем Востоке, вся его служба прошла на подводной лодке. Василий показывал на карте места на Камчатке, где они высаживались на берег. Он говорил, что там были селения, почти не имевшие связи с внешним миром и сохранившие такой язык, на котором говорили на Дону ещё во времена Ермака.
Я много раз предлагал Василию публично показать своё искусство чечётки. Он неизменно отказывался. Я никак не мог понять, почему Василий скрывает свой талант. Мы были в восторге от его пляски, после неё теряли дар речи и казались себе такими бездарными. Василий показал нам несколько колен своей пляски, но мы смогли воспроизвести только её начало.
Как-то в столовой профилактория я стал донимать его, почему же он не хочет продемонстрировать своё танцевальное мастерство нашим шахтёрам.
Стр. 152-153 img 261
- Знаешь, Рудольф, - сказал Василий, немного подумав, - мои танцы в основном флотские. Для их исполнения у меня должна быть красивая форма подводника, нужны специальные сапожки или флотские ботинки. Я знаю, ты скажешь: мы, мол, всё это купим. Но главное - у меня по семейным обстоятельствам не лежит душа к танцам. А танцы, чечётка - это крик души. Ноги чувствуют ритм так же, как баянист клавиши. Ведь баянист или гармонист не смотрит, куда ему нажимать, им руководит душа. Да что я тебе это объясняю, ты ведь сам играешь на баяне!
Разговор с Василием не выходил у меня из головы. Однажды, когда мы снова с ним беседовали, я очень деликатно коснулся его взаимоотношений с бывшей супругой. Мы сидели за столом, он положил свою тёплую руку на мою, посмотрел мне в лицо своими голубыми глазами и сказал:
- Рудольф, можно накачать мускулы, можно долго мучиться и сделать шпагат или развить гибкость своего тела. Но душа, как и мозг человека, - тёмный ящик, хотя это звучит не материалистично. Ты вот хочешь мне помочь, но бог, видимо, не дал нам власти над душами людей. Я пытался наладить отношения с женой, а она говорит, что у нас нет совместимости. Она благодарна мне, что я оторвал её от первого мужа, но теперь - всё, Васенька, гуляй!
Василий, как и обещал, выступил за нашу команду на Спартакиаде, но на этом закончил поднимать штангу.
Позже он познакомился с молодой девушкой, они уехали в Красноярский край. Боковецкий писал оттуда Анатолию Коржову, что он счастлив и опять начал тренироваться со штангой.
Люди - как живые книги. Пощупать себя человек, может, и не даст, его шероховатость или мягкость ты так просто не ощутишь, но действия людей оставляют свой глубокий отпечаток.
Штанга - предмет неодушевлённый, как бы вторичный. Но она заставляет людей говорить о себе, позволяет использовать себя для борьбы. И к ней тянутся целые разделы науки, примериваются, а иногда и примазываются люди. Она вызывает и печаль, и восторг, соревнования по штанге становятся отчётом о том, кто есть кто.
* * *
Прошли вьюжные морозные дни начала 1956 г. В этом году нашей Олечке исполнялось 5 лет, Лиле - 2 годика.
Валентина после декретного отпуска снова пошла работать на вентилятор - на этот раз не на главный, а на шурфовый. В степи, за горами отвалов, был пробит шурф глубиной 600 метров. Здесь, на отшибе, имелось строение, напоминавшее деревянный сарай, сбитый на скорую руку. Рядом с шурфом поднимался пар, там из шахты вытягивали спёртый воздух.
Работая днём, Валентина добиралась туда пешком одна, но в ночную смену я сопровождал её. Пройтись по свежему воздуху с любимой женой - одно удовольствие. Правда, когда я проводил стрессовую силовую тренировку, у меня после приседаний от напряжения подкашивались ноги.
Весной 1956 г. прошли соревнования в зачёт Спартакиады. В смысле подводки к соревнованию у нас возникали проблемы. В книгах нигде чётко не описывалось, как при этом следует тренироваться. Я пытался найти наиболее оптимальный вариант, по нас преследовали неудачи.
Где-то в конце марта, когда мы однажды вечером тренировались, как всегда, всей командой, к нам впопыхах пришёл физрук. Он попросил нас уже через час принять участие в показательных выступлениях со штангой.
Я был удручён тем, что нас не предупредили заранее. Сказал физруку, что мы уже истратили силы и что он застал нас врасплох. Я считал, что в таком состоянии ребята покажут на сцене низкие результаты, но физрук отчаянно нас умолял: мол, если выступите, я вам всем выдам по спортивному костюму. Словом, мы согласились.
Отчётное профсоюзное собрание шло полным ходом, мы находились в ожидании выступления. Нас было пять человек, считая меня. Шахтёры нас знали и выкрикивали наши имена: мол, давай, Коля!
Мы выступили и не поняли, что с нами произошло. Смотрели друг на друга: как же так - ведь мы добавили к своим результатам, только что показанным на тренировке, по 5-10 кг, то есть подняли предельные для себя веса… Все, кроме меня: я никогда не позволял себе на показательных выступлениях поднимать такой вес, которого не поднимал раньше. А мои ученики штурмовали личные рекорды при любой возможности.
Ребята отнеслись к своему выступлению с удивлением, а для меня это стало открытием в методике тренировок. Через много лет все взяли на вооружение наш метод подводки к соревнованиям, отсюда и пошли двойные тренировки.
Стр. 154-155 img 262
Таким образом я обнаружил, что за два часа до выступления нужно сделать предварительную разминку. Успех был налицо. Вскоре я написал об этом Алексею Галактионову в Хабаровск. Он повторил наш эксперимент и получил такой же хороший результат.
С тех пор всем известно, что если вечером соревнования, то утром нужно предварительно размяться. Конечно, если интенсивно работаешь на производстве, то разминка не обязательна.
Для нас было ясно, что мы, выступая на Спартакиаде от Кузбасса и от РСФСР, можем претендовать на призовое место.
Правда, наш Иван Кошкин так и не смог выправить свой дефект в локтях. При толчке от груди его руки не выпрямлялись, а плечевой сустав не становился на место. Иван регулярно ходил на тренировки, но тренировался он для себя. Вместо него за команду выступал Анатолий Коржов, а Иван помогал мне в организации выступлений.
В то время нужно было преодолеть много бюрократических препон, чтобы организовать выезд на соревнования. Особенно после трагической смерти нашего знакомого прямо на стадионе три года назад. Я уже писал в первой книге, что пробежав 400 метров, он лёг на траву и умер. Теперь нас, атлетов, проверяли так, будто готовили для космического полёта.
Особенно много проблем было со школьниками: у них шёл процесс возмужания, и врачи толком не могли понять, почему в их организме происходят наблюдаемые изменения. Как правило, при этом увеличивался левый желудочек сердца.
Некоторым нашим атлетам в центре города заявки на выступление не подписывали. Тогда это делала наш врач А.М.Кожевникова, она знала ребят и их спортивные нагрузки.
В те годы врачи не знали, что сердце можно натренировать так же, как любую мышцу. В мединститутах учили одно, а на практике вырисовывалось другое.
Однажды на областной конференции медиков возникла бурная дискуссия о тренированном сердце и о нетренированном сердце, которая дошла и до нас. Виктор Черноусов из г. Мыски сослался там на опыт нашей секции: мои спортсмены не только поднимали штангу, но и много бегали вместе со мной. На конференции столкнулись два мнения. Одни считали, что гипертрофия сердца в конечном итоге чревата неблагоприятным исходом. Другие, опираясь на практику и факты, утверждали обратное.
В дальнейшем отношение к увеличению левого желудочка сердца изменилось. Со временем была создана специальная отрасль - спортивная медицина.
Грамотный подход к здоровью не сводится к тому, что надо регулярно мыться, чтобы от тебя не пахло потом. Стыдно, конечно, писать „карова” вместо „корова”, но столь же стыдно безграмотное отношение к своему организму.
Ленивый тщедушный человек, который берёт от жизни всё, - курит, безобразно пьёт, учиняет драки, - знает, что за слабых принято заступаться, что люди снисходительно относятся к такому образу жизни. Он же и бросит тебе упрёк, что у тебя нет мозгов, а одни только мускулы. Всё это — спекуляции лентяев. Таким не стыдно заболевать и пассивно ждать, когда к ним вернётся здоровье.
Для укрепления здоровья шахтёров наши профсоюзы создавали в клубе и на стадионе различные спортивные секции. Причём не ставилась цель достижения высшего спортивного мастерства, секции в основном носили развлекательный характер.
В общем-то, шахтёров мало прельщала натужная работа с тяжестями. Но те, которых я постепенно - именно постепенно - к этому приучил, так и остались в нашей секции. Они поняли, что укрепление связок и мускулатуры для шахтёров столь же полезно, как, например, игра в волейбол. Затрачивая средства на соревнования штангистов, нас на шахте, конечно, критиковали за то, что штангой занимается мало подземных рабочих непосредственно из забоев.
* * *
В июне 1956 г. профсоюз выделил всей команде штангистов нашей шахты путёвки в дом отдыха. Путёвки были льготными, с оплатой 30% стоимости, но отдыхать мы должны были, конечно, за счёт отпуска.
Иван Кошкин отправился в намеченный дом отдыха „Торгай” под Сталинском на разведку, однако после его возвращения меня вызвали в шахтком и сообщили, что комиссия не утвердила выделение нам путёвок. Назавтра я должен был объяснить, кто такие наши штангисты, чтобы забирать себе 10 путёвок в разгар летнего сезона. Мне пришлось предъявить комиссии протоколы наших соревнований. В конце концов две путёвки у нас всё же забрали - двое наших штангистов не участвовали в последних соревнованиях.
Стр. 156-157 img 263
Нам выделили автомашину МАЗ, чтобы доставить в дом отдыха необходимые нам помосты, штанги, станки для приседаний и гири. На ней отправились мы с Кошкиным.
Дом отдыха „Торгай“ находился в красивом месте, в тайге, по дороге из Сталинска в Осинники, и принимал до 900 отдыхающих. Там была громадная столовая. Спальные корпуса стояли между вековыми соснами и кедрами, которые были занесены в специальную книгу как природная ценность. МАЗ остановился, мы вылезли из кабины и были ошеломлены ароматом хвои и таёжными запахами.
Вопрос был в том, где мы будем тренироваться. Я знал по опыту, что тренировки лучше проводить не далеко, но и не близко от места проживания. Известно мне было и то, что тренировки на людях являются хорошей пропагандой нашего вида спорта. Я немного прошёлся по территории дома отдыха, здесь стоял папоротник в человеческий рост. В Сибири травы за несколько месяцев после зимней спячки вымахивают выше метра.
МАЗ по моей команде заехал поглубже в лес, и мы выгрузились, не спросив ни у кого и нарушив отдых людей своим шумом. Вот и директор дома отдыха. Я ожидал от него нагоняя за нашу отсебятину, но директор, напротив, был в восторге, что мы угадали то место, на которое он и хотел нас определить. Единственное, что здесь было плохо, это комары.
- У меня есть запас антикомариной мази, я с вами поделюсь, - сказал директор.
Он взял в руки гирю и специально для нас проделал несколько впечатляющих трюков. За час мы с Иваном справились с оборудованием места для тренировок. Нас накормили, и мы на нашем шумном зловонном МАЗе покинули „Торгай“. По дороге, под шум дизеля, трясясь на колдобинах, я вспоминал рассказ директора об истории дома отдыха.
В 1936 г. сюда приехал „всесоюзный староста“ М.И.Калинин, ему показали три места под будущий дом отдыха, и он лично выбрал это место.
Территория дома отдыха была ровная, хорошо распланированная сосланными из Ленинграда садоводами. Здесь был маленький парк с танцплощадкой - для знакомства, как сказал директор. Аллея для прогулок уходила в темную тайгу. Сворачиваешь с неё налево и попадаешь в парк с густо заросшими беседками, со всех сторон укрытыми от постороннего глаза. Так якобы посоветовал сделать сам Калинин. В этих беседках шла своя жизнь, способствовавшая, быть может, продолжению человеческого рода.
- Такого громадного дома отдыха вы не найдёте нигде, — похвалился директор.
У меня отложилось в памяти, как он показывал нам свою молочную ферму.
- Коров у нас немного, - скромничал директор, - 30 голов. Мы почти на самообеспечении, у нас всё своё, вплоть до хлеба.
При нас позвонили с Кузнецкого металлургического комбината в Сталинске и попросили директора написать статью о доме отдыха.
- Вот я и про вас напишу, - сказал он нам. - Вы не подумайте, что мы любим себя рекламировать. У нас и без того всё время полно отдыхающих.
Больше всего меня здесь потрясли не парки, а громадные сосны, вековой кедрач, да ещё прекрасная панорама, которая открывалась за парком с беседками с восточной стороны. Глядя на узкую речушку, протекавшую внизу, я думал: какую же красоту таит в себе Сибирь! Директор всё говорил, указывая пальцем:
- А вон там совершенно секретный уголок.
Но мне был интересен не этот уголок, а то, как здесь растёт непроходимый лес - голубые пихты, чуть темноватые сосны, выделяющийся своим чёрным цветом кедрач. Директор показал мне и расположенный неподалеку довольно крутой подъём к дому отдыха, пояснив:
- Бывает, оттуда из берлоги выходит медведь, если кто-нибудь нарушит его зимний покой. Он чует запах пищи, карабкается, чёрт, вот по этой скале и приходит к нашей кухне. Зная об этом, мы оставляем ему еду. Зверя надо кормить, иначе быть беде. Да что там звери, люди такие же - попробуй не накорми!
* * *
Стр. 158-159 img 264
Вот мы и заехали в дом отдыха. Председатель ДСО „Металлург“ из Сталинска В.Ли подослал к нам мальчишку-блондина с путёвкой. Тот старательно тренировался с нами, выделяясь своим толчком - он поднимал штангу изумительно правильно. Рывок у него шел похуже. Я записал в свой дневник его имя и фамилию, это был будущий знаменитый тяжелоатлет Виктор Куренцов. Через несколько лет мы окажемся на сборах вместе с ним. В наш коллектив Куренцов не попал — А.Галактионов оставил его после службы у себя в Хабаровске. Я следил за его способными ребятами и потому знал об этом.
Теперь мы могли всю свою энергию вложить в тренировки. Выступали мы и на сцене - с гирями и штангой. „Торгай” был домом отдыха союзного значения, и люди приезжали сюда со всей страны. Интерес к штанге у них был огромен. Ко мне обратились, чтобы я прочел лекцию на тему „О роли физкультуры и спорта для повышения производительности труда”.
В своё время центральные газеты сообщали о моей болезни сердца, и во время лекции возникал и вопрос о моём здоровье. Мне пришлось выступить совместно с врачом дома отдыха. Я много говорил о дыхании в процессе работы, показывал, как правильно дышать и как лучше всего поднять комок угля или, скажем, камень, лежащий на дороге. Рассказал и о дыхательной гимнастике, о роли задержки дыхания. Меня спросили, зачем нужно задерживать дыхание. Я ответил, что это помогает тренировать сосуды мозга, сказал, как полезно стоять на голове.
Лекция воспринималась с интересом. Нашёлся и отдыхающий, который меня атаковал, напрочь отвергая спорт и физкультуру. Мне пришлось проявить максимум дипломатии и терпения. В чём-то мой критик, говоривший о спортсменах-дармоедах, был и прав. Я спокойно объяснил ему, что спортсмены редко болеют. Рассказал, что на шахтах профсоюзы ведут учёт, сколько средств затрачивается на оплату больничных листов и сколько - на профилактику заболеваний и на оздоровительные мероприятия.
Мой оппонент имел возможность пообщаться со мной и после лекции. Я сказал ему, как влияют на человека усиленное кровоснабжение мозга и затраты энергии как таковые. В конце концов он согласился с тем, что спорт - это клапан, через который выпускают лишний пар, дабы не лопнул котёл.
Кроме записи наших тренировок, я фиксировал в конце тетради состояние спортсменов на тренировке. Обычно я начинал тренировку с общей разминки, особенно нажимая на бег трусцой с переходом на ускорение. Иногда каждый атлет разминался так, как хотел сам. У тех атлетов, которые бегали, наблюдалось повышенное потоотделение, они были более открытыми при беседе, у них улучшалось настроение. Это я выяснял во время откровенного разговора со спортсменами в середине тренировки.
Таким образом, убеждал я своих слушателей, физкультура и спорт улучшают настроение людей. То есть для хорошего настроения не обязательно употреблять пиво или водку. Я отмечал: только скептики-ворчуны говорят, что спорт отвлекает людей от производства. Что значит производство - всё давай и давай? Но если человек здоров, то тогда он и сможет выдать то, что от него требуется. Я приводил много примеров, как ведут себя в чрезвычайных ситуациях, особенно в случаях аварий под землей, тренированные и нетренированные люди.
Дни на сборах шли быстро. Я писал индивидуальные планы каждому из своих учеников - работа рутинная, но очень поучительная.
Пятилетний опыт выдал мне интересные данные - выяснилось, что почти у 80% моих атлетов нет ответной реакции на ударные нагрузки. Я тщательно скрывал от таких спортсменов, что они не способны развиваться дальше. Если кто-то догадывался об этом сам, я говорил ему: мол, давай ещё подождём, и если твой результат не поднимется, то я тебя больше мучить не буду.
С начальником нашего мехцеха А.Т.Клышко я раз в месяц обязательно обсуждал, как у нас дела в секции. Александр Терентьевич скрывал от пустозвонов, что относился к нам с симпатией, был ярым болельщиком нашего начинания. У нас в цехе, как я уже писал, имелись люди, особенно партийцы, с чисто потребительским отношением к спорту: мол, если он спортсмен, то пусть старается, работает за меня, а я пофилоню.
- Нам рассказывают, что он отстаивает честь шахты или города, но эту философию мы уже проходили, - с гордостью говорили они на собраниях.
Срок нашего пребывания в „Торгае“ незаметно подошёл к концу, за нами снова пригнали автомобиль, мы погрузили в него свои железяки и поехали домой. Мы хорошо отдохнули и подышали, особенно десятиклассники, которые были с нами.
"Мы выступили и не поняли, что с нами произошло. Смотрели друг на друга: как же так - ведь мы добавили к своим результатам, только что показанным на тренировке, по 5-10 кг, то есть подняли предельные для себя веса… Все, кроме меня: я никогда не позволял себе на показательных выступлениях поднимать такой вес, которого не поднимал раньше. А мои ученики штурмовали личные рекорды при любой возможности.
Ребята отнеслись к своему выступлению с удивлением, а для меня это стало открытием в методике тренировок. Через много лет все взяли на вооружение наш метод подводки к соревнованиям, отсюда и пошли двойные тренировки.
Таким образом я обнаружил, что за два часа до выступления нужно сделать предварительную разминку. Успех был налицо. Вскоре я написал об этом Алексею Галактионову в Хабаровск. Он повторил наш эксперимент и получил такой же хороший результат."
Таким манером далеко идущие выводы делаться не должны. Во-первых, результат нужно было попытаться несколько раз повторить в максимально похожих условиях, а во-вторых, нужно было провести часть эксперимента с контрольной группой - например, предварительно не тренировавшейся и хорошо отдохнувшей.
Дилетант
Сообщение: 789
Откуда: Россия
Отправлено: 16.08.15 01:18. Заголовок: Рассказ Плюкфельдера..
Рассказ Плюкфельдера о проделках Амбарцумяна (передаваемый Рудольфом Владимировичем с чьих-то слов) для кого-то, может быть, и потешный, но у меня вызывает лишь презрительную усмешку. Зазнавшийся самовлюблённый хам, упивавшийся вседозволенностью под высочайшим покровительством, и ни тени благородства в душе.
За что боролись? Получается, за то, чтобы вот такие ограниченные "легенды и любимцы" безнаказанно тушили окурки о чьи-то вовремя подвернувшиеся лысые головы...
В рассказе для меня интересно другое. Григорий Новак, если судить по справочнику Аптекаря, выжал на том чемпионате не 123,3 кг, а 125 кг. Куценко же - только 122,5 кг. Амбарцумян и того меньше - 120 кг.
И это при том, что Новак выступал на чемпионате даже и не в полутяжёлой (по тогдашнему делению) весовой категории 82,5 кг, а в средней - 75 кг.
Сравнение Куценко и Амбарцумяна. Невзирая на амбарцумяновское 20-тикилограммовое преимущество в собственном весе, Куценко выиграл у "друга-соперника" с очень убедительным отрывом. И это несмотря на якобы феноменальную силу Серго.
Не верю я в это. Будь амбарцумяновская сила феноменальной, не поднимал бы он в жиме смешные килограммы.
Известно ли было двум советским "титанам" - Куценко и Амбарцумяну - что ещё в начале 20-ого века некий Карл СвОбода выжимал чудовищные веса - порядка 170 кг?
И чего тогда стоили они оба на фоне титана действительного?
"Известно ли было двум советским "титанам" - Куценко и Амбарцумяну - что ещё в начале 20-ого века некий Карл СвОбода выжимал чудовищные веса - порядка 170 кг?
И чего тогда стоили они оба на фоне титана действительного?"
Полагаю, про достижения СвОбоды всем было хорошо известно. Куценко с юности увлекался цирком, многое знал о достижениях старых атлетов, а также читал зарубежные журналы текущего времени в библиотеке.
Как я понимаю, Вам, уважаемый Дилетант, соперничество Амбарцумяна и Куценко показалось ничтожным и потому неувлекательным - "на фоне титана действительного", на фоне его огромных достижений. Но, как можно понять из сообщения Плюкфельдера, советская публика этим реально не самым "титаническим" соперничеством была увлечена не на шутку.
На первый взгляд кажется, что данный ажиотаж вокруг соперничества Амбарцумяна и Куценко был вызван бедностью тогдашней индустрии развлечений - дескать, несчастным советским людям было просто некуда податься в плане развлечений, вот они и увлекались первым же попавшимся под руку зрелищем. Типа местечкового соперничества двух "сушёных Геркулесов", полудохлых на фоне реального чемпиона, ещё три десятка лет назад превосходившего каждого из них в жиме на полсотни килограммов.
Но на самом деле это будет неверным выводом. Ибо люди способны не на шутку увлекаться бегом тараканов или схваткой двух жуков. Или ещё более жалким "Домом-2".
Поэтому для нагнетания максимального ажиотажа в болении зрителей чемпионы-рекордсмены - на хрен не нужны. Достаточно пары хорошо разрекламированных соперников. Главное - подача. А вовсе не титаническая сила.
Как жаль, что этого в современной тяжёлой атлетике не понимают практически всё её участники. Которые инерционно и тупо делают ставку на выращивание чемпионов. Широкой публике на хрен не нужных - как недавно совершенно правильно возразил мне Ваш, уважаемый Дилетант, земляк kreng26: http://shtanga.forum24.ru/?1-1-0-00000184-000-0-0#033
Да, чемпионы нужны только знатокам. Широкой же публике (которой, увы, у современной тяжёлой атлетики давно уже нет) титаны не нужны. Она увлечётся, повторяю, и борьбой двух хорошо знакомых ей жуков.
Мне пришёл вызов на сборы штангистов, которые должны были начаться в Подмосковье 20 июля 1956 г. Моё состояние тренерам было известно: после дома отдыха мы выступили с командой на соревнованиях, где я показал хороший по тому времени результат.
В те годы на крупных соревнованиях отдельными командами выступали Москва и Ленинград. На востоке страны, от Куйбышева до Приморья, сильных штангистов почти не было. Кроме меня, с этой огромной территории на сборы приехали только Яков Берлин и Аркадий Воробьёв из Свердловска. Я ожидал штангистов из Хабаровска, но тамошний тренер А.Галактионов ещё только пытался найти свой путь в методике тренировок.
В течение 6 лет моей исследовательской работы с учениками я искал возможности повышения результатов во взаимосвязи со стабильностью. Кроме того, меня интересовало, как отражаются нагрузки на юношах 15-17 лет. За три года из 15 набранных подростков у нас осталось только трое.
Дальнейшую работу с юношами я прекратил - они вышли из- под моего контроля. Я не успевал проследить за их действиями на тренировках, где они без моего ведома старались поднимать веса, которые им были противопоказаны. И еще: рано почувствовав себя сильными, они спекулировали своим превосходством над сверстниками. Из школы мне сообщили, что мои подопечные изменились не в лучшую сторону, что вокруг них организуются группы, устраивающие потасовки. Их нужно было тщательно опекать и контролировать.
Я часто думал над тем, почему в тяжёлой атлетике в центре внимания всегда находится результат в сумме троеборья. А тут создалась такая ситуация, что этот мой результат значительно подрос, и ученики попросили меня, чтобы я больше занимался собой. Самыми активными моими опекунами были Иван Кошкин, Николай Малинин, а также первый мой мастер спорта Анатолий Коржов.
Он рекламировал меня, где только мог, нагонял страх на моих соперников в гостинице или в спортзале, завышая мои результаты. Анатолий никому не говорил, сколько я хочу поднять на самом деле, хотя и догадывался об этом - за годы наших совместных тренировок он научился определять мои возможности.
Но я не был заинтересован в том, чтобы пугать моих соперников. На меня самого люди и их разговоры не действовали - я боролся со своими килограммами на штанге. Только позже я понял, как на многих штангистов влияют слухи о соперниках. Они лишались сна, нервничали, рассчитывали на первое место, а в действительности всё порой получалось наоборот.
* * *
Помню, в 1959 г. в Кисловодске, где я наконец познакомился со своим давним кумиром Григорием Новаком, мы разговорились с ним на эту тему.
Он заинтересовался, когда узнал, что я из Кузбасса и что я „снял” его мировой рекорд в жиме девятилетней давности.
Мы сидели в ресторане „Кавказ”, с Григорием были две девчушки, выступавшие с ним в цирке. У него был весьма эффектный номер: он поднимал штангу с двумя шарами на концах, и из этих шаров выскакивали две блондинки, на удивление красивые.
Во время нашей встречи Г.Новак подробно рассказал мне о своих курьёзных контактах с моими кузбасскими земляками на чемпионате СССР 1949 г. в Воронеже. В первой книге я уже изложил эту историю со слов киселёвских штангистов И.Кошкина и Л.Синько. Не менее любопытно, думаю, узнать, какой она запомнилась самому Новаку.
В ресторан воронежской гостиницы ввалилась команда Кузбасса, которую возглавлял мой друг Владимир Павлюков. Своим видом в команде резко выделялся Леонид Синько, под руководством которого я когда-то усваивал первые азы в тяжёлой атлетике: рост 1,92 м, широкоплечий, красивая белая шевелюра. Все кемеровчане крутились вокруг него.
- Когда я увидел его, у меня ёкнуло сердечко, - говорил Г.Новак. - А потом я подумал: может, это просто „бутафорский” атлет? И мне пришла в голову мысль. Я отозвал в сторону официантку, дал ей три рубля и попросил: когда будешь принимать заказ у соседей, пощупай ладони вон у того большого кривоносого блондина - есть у него мозоли или нет - и сообщи мне.
Вскоре официантка остановилась перед Леонидом, взяла его за руку - вроде как хочет погадать - и говорит:
Стр. 162-163 img 266
- Как много у тебя мозолей!
- А как же, я ведь за золотом приехал, - не растерялся Синько и тут же спросил: - А вон тот, за соседним столом, это что - Григорий Новак?
- Да, - подтвердила официантка.
- Вот ему я и испорчу настроение, повезу золотую медаль в Кузбасс.
- Знаешь, Рудольф, я всю ночь не спал, - рассказывал мне Новак. - Столько женщин недолюбил, курить бросил, столько лет жизни потерял, а тут приезжает какой-то сибиряк и может сожрать меня с потрохами. Потом я встретил в коридоре одного гундосого из команды Кузбасса, он вышел из номера прямо в майке. Слушай, я такой фигуры с такой мускулатурой в жизни не видел!
Я, конечно, догадался, что это был мой друг Иван Кошкин. Девчонки слушали с большим вниманием: что же дальше? Я, естественно, тоже. А Новак продолжил:
- Спросил я вашего гундосого про большого блондина: какой у него результат? А тот, не моргнув глазом, говорит: мол, Лёнька страшно сильный, он выжал 140 кг, вырвал тоже около того, а толкнуть может даже 160 кг. У меня будто что-то оборвалось внутри. Я, конечно, знал, что москвичи - хохмачи, но чтобы сибиряки так могли подшутить - никогда не поверил бы. Я опомнился, догнал гундосого и спросил, в каком весе будет выступать блондин. А тот говорит: мол, не знаю, у него вес 90 кг, так что может выступить и в тяжёлом, и в полутяжёлом. Но в тяжёлом Яков Куценко, под него он вряд ли пойдёт, значит остаётся полутяжёлый.
Официант принёс ужин, я заговорил о чём-то другом, но одна из девчушек пожелала узнать, чем же закончился поединок с грозным сибиряком. Мне тоже было интересно: я слышал рассказ на этот счёт Ивана Кошкина, но не принял его за чистую монету – ведь Иван был известным хохмачом.
- Уснул я только под утро, - рассказал Новак. - Пришёл на взвешивание, взвесился первым, записал свои начальные подходы. Сижу и жду сибиряка. Ваш блондин появился под самый конец. Разделся, вижу: парень крепкий. Весы показали 89,3кг — значит, действительно будет выступать в моём весе. С каких же весов, думаю, он начнёт? Судья- секретарь спросил его об этом, но тот промолчал, повернулся ко мне и улыбается. Секретарь торопит: мол, что же ты телишься! Блондин опять смотрит на меня. Спрашиваю: что, мой совет нужен, сибиряк? Нет-нет, спасибо, говорит, и называет веса: жим – 90 кг, рывок – 85 кг, толчок – 120 кг. Я подумал, что он шутит, и даже заглянул в протокол – но нет, всё точно. Тут-то я наконец и понял, что сибиряки меня разыграли. Жаль только - сон мой из-за этого пострадал.
* * *
Все эти годы я не переставал думать о чемпионатах мира и об Олимпийских играх. Если я сделаю ставку на выигрыш Спартакиады народов СССР, то за три месяца до соревнований должен снизить нагрузки. Тогда меня понесёт - освободятся сухожилия и связки, мои мышцы станут лабильными и будут способны выдать наработанный результат. Но с чем же я останусь - ведь для нарабатывания усталости в связках, особенно в подвздошной связке, а также в мышцах ног опять потребуется время. А мне уже 29 лет, я не могу надеяться на то, что всё наверстаю на будущий год.
И я решил пройти Спартакиаду без снижения объемных нагрузок, хотя эти соревнования были отборочными к Олимпийским играм в Мельбурне.
Коллектив нашей шахты № 4-6 представлял на Спартакиаде РСФСР. Российская команда на сей раз выставила меня в весе 82,5 кг, который стал для меня уже привычным.
Мне пришлось выводить на помост всех своих подопечных, и я смог отдохнуть перед своим весом только один день. Если честно, я так устал от моих учеников, что мне было уже как-то безразлично, какое место займу я сам. Тем не менее я дал бой соперникам. Не знаю, по каким причинам среди них не было Трофима Ломакина.
Первое место в нашем весе 82,5 кг занял Василий Степанов („Динамо”, Рига): жим – 135 кг, рывок - 127,5 кг, толчок – 165 кг, сумма троеборья - 427,5 кг. Вторым стал Василий Пегов („Крылья Советов”, Москва) - соответственно 125+127,5+167,5=420 кг. Завесившись на 81,9 кг, я в жиме неожиданно для себя поднял 130 кг, вырвал 127,5 кг и толкнул 160 кг. В итоге я занял третье место с суммой 417,5 кг. На Олимпийских играх в Мельбурне Джим Джордж из США занял в этом же весе третье место с той же суммой, но только с другой раскладкой.
Стр. 164-165 img 267
О том, чтобы оставить меня на предолимпийские сборы, и речи не было. Меня воспринимали с удивлением: выходец из сибирской глубинки, подозрительная национальность, да и возраст - мне уже было почти 29 лет. Правда, В.Степанов и В. Пегов находились в том же возрасте.
В итоге на сборы перед Олимпийскими играми взяли В.Степанова и отсутствовавшего на Спартакиаде Т. Ломакина. В.Пегов, как и я, остался за бортом.
* * *
Сборы проходили в Ташкенте, при невыносимой жаре. Спортсмены жили в центре раскалённого города. Из-за нарушения спортивного режима со сборов были отчислены знакомый мне Иван Удодов, Николай Костылев и Трофим Ломакин.
С Костылевым произошёл трагикомичный случай. Будучи сильно пьяным, он в гостинице забрался по ошибке в чужой номер, разделся в прихожей догола и упал в кровать, где отдыхала женщина. Та с криком вскочила, но Николай решил, что она привиделась ему во сне, и тут же уснул. Администраторша разыскала кого- то из руководителей Госкомспорта, и Костылева с трудом выдворили из номера. Заодно пострадали Удодов и Ломакин, которых увидели пьяными вместе с Костылевым.
В лёгком весе на сборы взяли Игоря Рыбака из Харькова и моего земляка Равиля Хабутдинова из г. Юрга Кемеровской области.
Для меня остаётся загадкой, почему на сборы попал Р.Хабутдинов, а не Александр Фаламеев из Ленинграда - хороший разумный атлет, набравший на Спартакиаде одинаковую сумму с И.Рыбаком. Боюсь, что тут сыграли свою роль мои контакты с Александром. Он никогда не чурался общаться со мной при людях, тогда как другие штангисты, находясь на виду, обычно обходили меня за версту.
После Спартакиады я получил много телеграмм из Кузбасса, в том числе с нашей шахты, из треста „Кагановичуголь“, из Киселёвского горисполкома.
В Москве меня ждали в Госкомспорте, где ещё три месяца назад мне была выделена стипендия. Меня упрекнули, что я её не получаю до сих пор, Н.И.Шатов рассказал, каких трудов ему стоило включить в мою бумагу пункт о сохранении за мной стажа работы. Мне пришлось объяснить, сколько я при этом потеряю в зарплате, имея на своём иждивении двоих детей, мать, а также двоюродную сестру Герту Циммер, оставшуюся без родителей.
- Семья не согласна с моим баловством, - подытожил я.
Шатов задумался, велел мне подождать и ушёл. Вернулся через час и спросил:
- А как тренер ты что-нибудь получаешь?
- Несколько лет назад немного платили, сейчас нет, - сказал я.
- Так вот, теперь мы будем оплачивать тебе 50 часов тренерской работы в месяц: с профсоюзами я договорился.
* * *
Наша команда во главе с И.Кошкиным уехала домой, я приехал попозже. В купе поезда Москва-Сталинск мне встретился человек, который работал комендантом спецкомендатуры для наших немцев. Он быстро вычислил мою национальность, и мы разговорились с ним в коридоре. Комендант сообщил, что вышел специальный указ о снятии нас с учёта в комендатуре. По его словам выходило, что мы, российские немцы, отработали своё за войну Гитлера против СССР и теперь наконец свободны.
- Спасибо Хрущёву, - добавил мой собеседник, - именно он поставил этот вопрос на Президиуме ЦК КПСС.
- Хорошая новость, - сказал я. — То-то наш комендант куда- то пропал и больше не интересуется моими делами.
- Когда приедешь домой, комендатуры уже не будет, - заверил меня собеседник.
Он пояснил, что наше освобождение связано с недавним установлением дипломатических отношений между СССР и ФРГ. По такому случаю Н.С.Хрущёв якобы договорился с канцлером ФРГ К.Аденауэром, что СССР предложит своим немецким гражданам выбор - остаться в стране или выехать в Германию.
- Им это ни к чему, - поначалу заверял Хрущёв Аденауэра. - Они народ смирный, не бунтари. Среди наших немцев много коммунистов и комсомольцев.
Стр. 166-167 img 268
- Так давайте предоставим им выбор, - возразил Аденауэр. - Разрешите нам через наше посольство, которое будет создано в Москве, распространять анкеты на выезд российских немцев в ФРГ. Кто хочет выехать, пусть заполнит анкету, мы их примем. А кто не захочет, пусть остаётся, это его дело.
В конечном счёте Хрущёв согласился, и вскоре из Караганды в Германию отправились несколько эшелонов с немцами. Но тут КГБ втайне организовал в Караганде, в Темиртау и в некоторых других местах кампанию „народного возмущения” против выезда немцев. Фронтовики, воевавшие в Германии, видели, насколько лучше, чем в СССР, живут там люди.
- Что же это делает Хрущёв? - негодовали они. - Мы воевали, рисковали жизнью, сколько наших товарищей полегло! Это мы должны ехать в культурную Германию, а наши немцы пусть вкалывают здесь и искупают свою вину.
Мой собеседник рассказывал об этом, оглядываясь по сторонам. Я возразил, что не слышал ни о какой свободе выезда для наших немцев.
- Ну да, - сказал попутчик, - объясни вам все это, и вы тут же уедете из Сибири в более тёплые края.
- Так что же это за реабилитация, если я не могу вернуться в свой дом в Донбассе, из которого меня выселили ни за что ни про что? - спросил я.
- А ты представь себе, что в твоём доме живёт человек, воевавший с немцами. Ты приедешь, предъявишь свои права, ему вроде бы нужно освобождать для тебя место. Тут вступит в действие право силы, право победителя, человека, которому много чего обещали перед тем, как он шёл в атаку. Этот бывший воин достанет охотничье ружьё и возьмёт тебя на прицел.
- Выходит, что геноцид против российских немцев продолжается, - заметил я. - Что же это такое? Когда-то немцев пригласили переселиться в Россию, немцы заселили необжитые места, не райские уголки. У русских нет оснований нам завидовать. А между тем один народ по-прежнему подстрекается к сведЕнию счётов с другим. Значит государству, по-бандитски нас разорившему, этого ещё мало?..
Бывший комендант внимательно посмотрел на меня.
- Да-да, по-бандитски! - повторил я. - Так поступают бандиты и террористы. Нам говорили, что это было из-за войны. Но война давно закончилась, а власти, зная, что наш народ ни в чём не виноват, продолжают издеваться над нами.
Мой собеседник остановил меня жестом:
- Погоди, пойдём поужинаем.
Мы заняли столик в вагоне-ресторане, попутчик сказал, что его зовут Иваном Семёновичем, и спросил:
- Так на чём мы остановились?
- Как можно молчаливо соглашаться с теми, кто живёт в чужих домах и готов мстить их хозяевам? - продолжал я. - „Органы” представляют дело так, будто они здесь ни при чём, а всё исходит от самого русского народа. Но разве вы, сотрудники „органов”, не часть этого народа? Что скажут о вас ваши внуки? Или вы рассчитываете, что время все сотрёт?
- Я уже не работаю в „органах”, меня уволили, - тихо ответил Иван Семенович. - Видимо, в Кремле сидят люди, которые рассуждают не так, как ты. Судя по всему, ваши страдания ещё не окончены. Вы, российские немцы, стали заложниками Второй мировой войны.
После третьего фужера шампанского мой собеседник раскраснелся.
- Национальный вопрос вечен, - сказал он. - Гитлеру было выгодно обвинять во всём евреев, у нас кому-то выгодно вроде бы защищать русских в ущерб немцам. Скажи-ка, Рудольф, как же при всём том, что пришлось вынести вам, немцам, у тебя хватило сил терзать себя штангой?
- Тут много причин. Я с детства стремился быть первым - правда, не в учёбе. Рос в деревне, всё время носился бегом. Ходить шагом было для меня мукой, а вот сбегать за 8 километров искупаться в пруду не составляло труда. Моя физическая закалка спасла в ссылке и меня, и мать. Я бегал в лес за дровами, даже по ночам, а когда нечего было есть, нёсся собирать милостыню быстрее других побирушек, и мне подавали первому. Но когда я спустился в шахту, у меня забарахлило сердце, начались проблемы с лёгкими. Нас по 16-18 часов держали под землёй, где почти не было воздуха. Меня на 3 месяца вывели из шахты по болезни, и тут подвернулась возможность заняться борьбой. У меня неплохо получалось, однако ваш брат комендант не отпускал меня на соревнования. Тогда я занялся штангой, это пошло на пользу и моему здоровью.
Это был тот редкий случай, когда я получил информацию непосредственно от человека, связанного с „конторой глубокого бурения”, как в то время в народе называли КГБ.
Стр. 168-169 img 269
Я почувствовал, что при Хрущёве в нашей стране начинается новая эра. Сталин ещё всюду стоял на пьедесталах, но по всему было видно и слышно, что развал социалистической системы уже не за горами.
Мой собеседник решил заказать ещё по 100 граммов водки. Я стал отговаривать его: мол, мы и так уже долго занимаем место, люди ждут, однако он уговорам не поддался.
Иван Семёнович говорил много нелестного по адресу „органов”, особо подчёркивая, что после войны они стали неуправляемыми. Видимо, ему казалось, что я разделяю его взгляды. Но я чувствовал, что чёрного кобеля, как говорится, не отмоешь добела. След его прошлой деятельности в нём всё равно оставался.
Я вспомнил своего отца, для которого тоже не прошло бесследно его пятилетнее пребывание за колючей проволокой.
* * *
Профессия и образ жизни накладывают сильный отпечаток на характер человека. Я часто ездил в поездах и обычно быстро определял род занятий своих попутчиков. Легко распознать учителей - они воспитанные интеллигентные люди, но их так и тянет в чём-то поправить своего собеседника. Нетрудно определить врачей - они тщательно всё протирают, и, если ты пожалуешься, скажем, на головную боль, то тут же получишь от них уйму рекомендаций. А философов просто заслушаешься: говорит - будто по книжке читает.
Однажды я ехал из Москвы в Ригу. К нам в купе сел человек, одетый как-то по-особому. Он открыл книжку и стал читать, ни с кем не общаясь. Через три часа нам принесли чай, горячий и очень вкусный. Слыша, как мы беседуем между собой, наш попутчик не выдержал. Он извинился и представился нам как профессор русского языка, изучающий говор людей в различных регионах. Каждому из нас он сказал, откуда мы родом. Со мной ему было посложнее - я то и дело вставлял в свою речь украинские слова. Но когда мы с ним разговорились, он сказал:
- Я понял: ваш родной язык - не русский.
Как выяснилось, наш попутчик был евреем и хорошо говорил по-немецки. Мы перешли на немецкий, и он верно определил, что мои предки происходят из швабов.
После каждой поездки, приезжая домой, я кое-что записывал. Мне казалось, что я подрос ещё на несколько сантиметров.
Я переживал, что мои ученики и коллеги по штанге не привозят со сборов ничего интересного. Да и после ухода из спорта от них трудно было услышать что-нибудь примечательное. Они научились слушать, но не говорить. Их тоже было нетрудно распознать в пути.
* * *
Поезд часто останавливался, и я, как всегда, бегал по перрону, приседал, скакал на одной ноге, прыгал в длину.
Сколько ни тащил бы меня поезд, всё равно я в конце концов возвращался к себе в Киселёвск. Меня никто никогда не встречал. Я понёс на себе свои чемоданы и вещи, купленные в Москве.
Возвращаться домой, поверьте, очень мило и приятно, особенно рано утром. Было уже начало осени, хотя трава всё ещё как будто стремилась подрасти. Перепады температуры способствуют концентрации влаги. Если есть роса - значит дождя сегодня не будет.
Я успел вовремя, шепотом сообщила мать, дети и Валентина ещё спят. Нет большего блаженства, чем влезть в тёплую постель под бок к жене. Валентина всегда ровная в проявлениях, бурные восторги не в её натуре. Она никогда не учила меня тому, что правильно и что неправильно, принимала всё как есть. Первый вопрос: как выступил? Затем: как доехал? Долго рассказывать некогда, скоро уже начнёт светать.
Я проснулся оттого, что дочь Ольга открывала мне пальчиками глаза. Она обнимала меня.
- Papa, Papa, du bist wieder gekommen! Wir haben gedacht, du kämst nicht mehr.*
Младшая дочь Лиля стояла в кровати, топала ножками, что-то лепетала по-своему, теребила привезённую куклу. В основном ее интересовало, как кукла одета, она старалась стянуть с неё платьице.
- Du bist verrückt, - говорит ей Олечка. - Das darf man nicht.** ____________________________________________________
*Папа, папа, ты опять приехал! Мы думали, ты больше не приедешь.
**Ты с ума сошла. Так нельзя. ______________________________________________________________
После завтрака Валентина ушла на работу, а я стал ждать брата Николая: нужно было ехать ворошить сено, а то оно могло сгнить.
Николай поздравил меня. Третье место на Спартакиаде народов СССР - это неплохо, газета „Кузбасс” хорошо обо мне написала.
- Ну и дела! — воскликнул брат. — Мы работаем по две смены, иногда и больше, выполняем по две нормы, а ты вот как - своей железкой на весь Союз славишься! Не думал я, Рудольф, что ты так далеко смотрел вперёд. Знаешь, меня на шахте поздравляют, думают, что ты - это я. А я принимаю поздравления и благодарю.
Затем брат расспросил, как выступила наша команда. На поле, во время обеда я сообщил ему, что нас сняли со спецучёта в комендатуре. Брат усмехнулся.
- Да, наш бывший десятник по комендатуре Кайзер сказал мне, что ему больше не надо подавать на нас списки. Выходит, вынули нас из петли. Но если повисевших даже вынимают из петли, толку от них всё равно не будет.
Брат разлил по стаканам молоко. Сильно грело солнце, тёплый ветер моментально высушивал сено. Мы решили сметать его. Крепкие вилы выдержали усилия моих не слабых рук. Брат утаптывал сено, а я его заваливал. Стало темнеть, мы оглянулись – у нас стояло четыре зарода („зарод“ - это по-сибирски копна), два Николаю и два мне. Это значит две машины сена. Сено есть - будет и молоко.
Больше всех радовалась мать. Она никогда не надеялась на советскую власть, всё повторяла:
- Коммунисты не думают о людях, они думают о том, как навязать свои идеи другим странам.
На другой день я ощутил боль в мышцах. Выходит, при подъёме штанги работают не все мышцы? Видимо, мы уделяем недостаточно внимания общефизической подготовке. Сила нам нужна и на работе, а работа часто непредсказуема.
Меня включили в аварийную бригаду для срочной работы. Наш главный механик Иван Романович Соловьёв назначил специальное время, чтобы я рассказал о том, как проходили наши соревнования на Спартакиаде. Главное, что интересовало его самого - не допускалась ли по отношению ко мне какая-нибудь дискриминация.
- Как я теперь понимаю, - сказал он, - запрет немцам трудиться на ответственных работах был отменён ещё в прошлом году, но приказы о запрете у нас всё ещё действуют.
Я пожал плечами, поскольку не мог ему ответить. Но я заметил, что Соловьёв хотел, кроме того, услышать от меня нечто такое, о чём он уже знал, но мы с ним ещё не разговаривали. И я рассказал, что наших немцев сняли с учёта комендатуры.
- Ага, - сказал Соловьёв, - то-то заведующая личным столом заставляет нас оформлять всех немцев так же, как и остальных.
Осень, как всегда, была у нас напряжённым временем года. Хорошо, что мой организм функционировал осенью лучше.
Картофельную кампанию мы одолели с помощью моих штангистов, засыпали картошкой два погреба. Сена заготовили сполна, зарезали бычка и пару свиней. Если есть молоко и мясо, то жить можно.
Брат всё уговаривал меня бросить штангу и заняться образованием. Он наконец получил возможность учиться в горном техникуме.
* * *
После Спартакиады я выступал на вечерах, организованных трестом „Кагановичуголь“. Многие присутствующие не имели представления о штанге. Мы специально привозили штангу, чтобы они ощутили, что это за вес - 160 кг. После того как все желающие пробовали оторвать штангу от пола и не могли этого сделать, люди не верили, что я этот вес беру на грудь, а затем выталкиваю вверх.
Когда мой товарищ Анатолий Тузов сообщил на одном из вечеров, что я работаю на шахте, его освистали.
- Ты нам сказки не рассказывай, - сказали ему. - У нас на шахте числятся четыре футболиста, так они не работают, а только получают зарплату.
Я объяснил Тузову, почему не соглашаюсь на стипендию Госкомспорта СССР. Да, я, как уже отмечал, не хотел терять выслуги лет. Но, кроме того, забитые от тренировок мышцы быстрее восстанавливались на производстве. Я доказал это тем, что сравнивал свою объёмную работу за месяц в домашних условиях и на сборах, выявляя при этом степень усталости.
Стр. 172-173 img 271
Далее, предположим, что идёт подготовка к официальным соревнованиям, где нужно показать хороший результат, от которого зависит решение вопроса о стипендии. Это означает три месяца упорных тренировок, потом соревнования, затем опять тренировки и соревнования. И если ты теперь не повысишь свой предыдущий результат, то тебе понизят стипендию и поставят тебя на контроль, а если в следующий раз результат опять не повысится, то стипендию снимут и отдадут её другому.
Внешне этот процесс отбора справедлив, но многое для атлета здесь зависит от гибкости спины его тренера. Кстати, термин „гибкость спины“ провозгласил с трибуны штангист Аркадий Воробьёв по отношению к деятелю тяжёлой атлетики Константину Фёдоровичу Артемьеву.
Если руки у тренера не пустые и портфель его что-то оттягивает, то руководители отдела тяжёлой атлетики Госкомспорта СССР могут по своему усмотрению продлить стипендию ещё на год, ссылаясь на молодость спортсмена и т.д.
А рост результата зависит главным образом от двух факторов. Первый - молодость и хорошее кровоснабжение, то есть хорошая венозная система атлета. Второй — стратегия наращивания объёмной работы по всем аспектам анатомии. Если от природы у штангиста нет гибкости, которая нужна, чтобы мышцы-антагонисты не мешали мышцам-синергистам, то требуется определённое время, чтобы создать условия для реализации желаемого. Поэтому не каждый профессиональный штангист-стипендиат сможет выполнить план Госкомспорта СССР. Возникает противоречие между желаемым и требованиями плана. Из-за возраста я мог использовать только второй фактор.
Но и это ещё не всё. Я был штангистом-“сиротой“, у которого и в помине не было тренера. А это значило, что всё приходилось анализировать самому, на что тоже требовалось время. Время и мои возможности не сочетались с посторонним диктатом или с какими-нибудь тёмными делишками, которыми занимаются люди, прикрываясь благими намерениями.
Меня особенно задевал возрастной ценз, который так и витал в печати. Когда старший тренер сборной Н.И.Шатов подавал списки на стипендию, то в плановом отделе Госкомспорта СССР смотрели не на фамилию или на национальность, а на возраст спортсмена. Шатов рассказывал, с каким трудом он добился, чтобы мне выделили хотя бы минимальную стипендию.
- Как же вы смогли их уговорить? - спросил я.
- Я сказал: посмотрите на фамилию этого человека. Он немец и до сих пор был невыездным. Как же мы могли привлекать его к соревнованиям в молодости? А теперь немцев сняли со строгого надзора, и в секретном отделе сказали, что он может выезжать.
По словам Шатова, в плановом отделе его спросили:
- Что это значит „сняли“, он что - в петле висел?
- Его сняли со спецучёта в комендатуре, где он находился как немец, - пояснил тот.
- Так он немец из Германии?
- Нет - наш, советский.
- Мне из-за тебя пришлось объяснительную писать, - говорил Шатов.
* * *
Все эти разговоры со старшим тренером страны Советов по тяжёлой атлетике Николаем Ивановичем Шатовым я пересказал начальнику треста „Кагановичуголь“ Глебу Александровичу Быстрову, который пригласил меня к себе через наш личный стол.
Перед этим меня вызвал наш главный механик И.Р.Соловьёв. Он был озабочен тем, чтобы я, пользуясь случаем, выпросил у Быстрова сверх фондов необходимое нам электрооборудование, а также пару электровозов Ю-10. После войны США прекратили поставлять нам электровозы, а два американских электровоза, которые были у нас на шахте, отслужили свой срок. При этом они прослужили около пятнадцати лет, тогда как советские электровозы служили максимум 5-7 лет. Я передал список Г.А.Быстрову.
Как я уже упоминал, у Быстрова был хороший заместитель и друг - Виктор Александрович Бакатин. Не считая двух наших встреч с Быстровым у нас на шахте, ни одна моя беседа с ним не обходилась без Бакатина.
Г.А.Быстров имел способность внимательно слушать собеседника. Когда я рассказывал ему о волновавших меня проблемах, он как бы сжимался в кресле и замирал. Быстров очень не любил, чтобы ему мешали в такие моменты, и гневно отчитывал за это секретаршу. На сей раз мы говорили в основном о том, как я, работая на производстве и имея подсобное хозяйство, что в послевоенные годы поощрялось, сумел подготовить трёх мастеров спорта.
Стр. 174-175 img 272
Быстров задавал вопросы, шаг за шагом проясняя интересовавшие его моменты.
Через месяц наша бригада электриков привезла на трёх машинах из Прокопьевска два искомых электровоза и ртутный выпрямитель. Начальство шахты было довольно, что я выполнил такое хорошее дело. Однако все говорили:
- Штанга - штангой, но лучше бы Быстров подбросил нам хорошего тренера по футболу. Штангу могут одолеть только сильные, а что же делать нам, слабым?
В то же время не хочу скрывать, что администрация хорошо относилась к нашим штангистам. И некоторые из них спекулировали этим. В таких случаях мне приходилось принимать огонь на себя, и это вызывало беспокойство у нас в семье. До брата доходили слухи, да и моей жене говорили: мол, ваш Рудольф - диктатор, он видит не человека, а только результат.
На самом деле всё было построено просто: если ты оформился в нашу бригаду, то и надо ходить к нам на тренировки - штангист твоего веса нужен команде. Между тем порой выяснялось, что человек использовал меня для оформления на хорошую шахту, делал вид, что вошёл в команду, а чуть прижало - сразу: не могу! Но шахтком меня понимал, и наш мудрый штангист переводился на работу на общих основаниях.
* * *
Меня всё больше тревожил тот факт, что наша печать писала о любительском спорте, а в Москве, в отделе Госкомспорта, уже давно ввели для спортсменов стипендии, то есть ставки. Причём мы, спортсмены, понятия не имели, какая ставка самая высокая, а какая - самая низкая.
На чемпионате СССР 1954 г., в котором я участвовал, среди призёров оказалось лишь три спортсмена, представлявших профсоюзы: чемпион в тяжёлом весе Алексей Медведев („Крылья Советов”, Москва), третий призёр в весе 75 кг Михаил Акопянц („Строитель", Ереван) и третий призёр в весе 67,5 кг Александр Фаламеев („Авангард", Ленинград). Остальные 18 призеров представляли „Динамо", то есть милицию и КГБ, или “ЦСКА”, то есть Советские армию и флот - не более 10-15% населения. Но разве рабочие люди были слабее милиционеров или военнослужащих? Получалось, что наши верхи одобряют махровый профессионализм.
Между тем, как я уже писал, в 1948 г. председатель Кемеровского облспорткомитета А.Д.Краснов дисквалифицировал меня за встречу с циркачом Т.Буниным. При этом Краснов опозорил меня своим приказом, который гласил: „За встречу с профессионалом в корыстных целях, в порядке наживы”. Это послужило немаловажной причиной моего ухода из любимого вида спорта - классической борьбы. Выходило, что у нас в СССР имеет место сугубо любительский спорт.
И что же я вижу теперь? Секретные письма и приказы, стипендии, причём кому и за что, определяет только старший тренер сборной.
В нашем откровенном разговоре с Г.А.Быстровым я затронул и этот каверзный вопрос. Быстров посмотрел на своего заместителя В.А.Бакатина. Тот покрутил головой, помолчал и затем сказал:
- Да, шахтёрский труд не сравнить с работой милиционера или студента вуза. Но ведь и у шахтёров энергозатраты не везде одинаковы. Вот ты, Рудольф, работал на участке, работал непосредственно в забое, работал в камере, работал на основном штреке и работал в мехцехе, в подземной бригаде и электриком на поверхности. Помню, вы с нашим врачом исследовали, каковы при этом потери собственного веса. Понятно, непосредственно в забое энергозатраты больше - не хватает кислорода, да и температура повышена. Ты ведь выяснил, что при этих условиях нужно тренировки сокращать?
- Да, - согласился я. - А когда мой друг-штангист перешёл на основной штрек, то он убедился, что там более прохладно, чем при добыче в камере или под щитом.
Быстров вышел из-за стола и подсел ко мне, как бы показывая, что он общается со мной не по службе.
- Скажи, Рудольф, - сказал он, - а есть ли у наших шахтёров перспектива в большом спорте, например в тяжёлой атлетике? Судя по тому, что ты говоришь, позволить себе порезвиться после работы могут только те, у кого наименьшие энергозатраты на производстве. Они добьются успехов в тяжёлой атлетике, достигнут высшего спортивного мастерства. А шахтёрам, получается, остаётся рабский груд, и „Динамо” или Вооружённые Силы всегда будут пожинать плоды своего преимущества.
Стр. 176-177 img 273
- Не совсем так, - сказал я. - Например, автоинспектор, который стоит на дороге, дышит выхлопными газами и постоянно испытывает стрессовые ситуации с водителями, тоже не выдержит больших нагрузок со штангой. Или взять военнослужащего, участвующего в учениях: у него может замедлиться рост спортивного мастерства. Разница между нами и, с другой стороны, „Динамо” и Вооружёнными Силами в том, что они ничего не производят. Если автоинспектор просидит весь день в будке, то шофёрам это будет только в радость. А вот если инспектору станет холодно в своей будке, он забеспокоится и скажет: мол, чем Плюкфельдеру штангу поднимать, он лучше нам угля добыл бы. Так и с детскими садами, и со школами.
Быстров повернулся к Бакатину, тот поднял большой палец, что свидетельствовало, видимо, о согласии со мной. Я сидел сосредоточенный, ожидая, что они скажут: мол, ты, голубчик, сам себе объявил смертный приговор и объяснил, почему шахтёрам нечего делать в большом спорте. Быстров прилёг грудью на стол и сказал:
- Но ведь ты, Рудольф, - призёр Спартакиады народов СССР. Единственный призёр-шахтёр, который регулярно ходит на работу. А ты говоришь, что шахтёры выпадают из спорта, что они не могут состязаться со всеми остальными.
- Могут, но меня трудно сравнивать со всеми, - пояснил я. - Я много испытал во время войны, работал в военные годы в шахте. В этих условиях выжили только те, кто имел сильную волю и при-родное здоровье. И потом, ведь я не говорю, что шахтёры автоматически выпадают из игры в высшем спортивном мастерстве или в олимпийской программе. Просто нам нужно взять на вооружение опыт „Динамо“ и Вооружённых Сил. У нас на производстве тоже есть работы, которые могут быть использованы именно для тяжёлой атлетики.
- Я понял, Рудольф, - сказал Быстров, - а кто тебя поддерживает в этом вопросе?
- Всё руководство шахты. Да и нам, штангистам, в радость наша особая работа на шахте.
Затем Г.А. Быстров поинтересовался материальными проблемами штангистов. Я пояснил, что до пяти дней участия в спортивных мероприятиях обеспечивают наши профсоюзы, а остальные дни - организация, проводящая соревнования или сборы.
- Из-за своих частых выездов, - добавил я, - я потерял в прошлом году 15% выслуги лет, а в этом потеряю ещё больше.
Быстров посмотрел на Бакатина.
- Слушай, давай выпишем Рудольфу премию. Узнай, сколько мы можем дать ему по нашему законодательству. А то он славит наших шахтёров и от этого ещё и страдает.
На этой хорошей ноте и закончилась наша беседа. Я вновь встретился с Г.А.Быстровым и В.А.Бакатиным не скоро.
Премию, правда, я так и не получил. Видимо, это был тот случай, когда желаемое не совпадает с возможным.
* * *
Подготовка к зимнему периоду будоражила у нас на шахте всех. На селекторных совещаниях шёл грубый разговор на эту тему на подобающем шахтёрском лексиконе. Так уж у нас было принято, ругательства воспринимались как серьёзный подход к проблеме.
Нужно было утеплить три главных вентилятора, двойные двери в подъёмной машине, подвести тёплый воздух к вспомогательному стволу. Руководствовались известным лозунгом: готовь сани летом, а телегу зимой. Спорт спортом, а добыча угля - это главное, что нас кормит.
Я до сих пор восхищаюсь начальником нашего мехцеха Александром Терентьевичем Клышко, тем, как хитроумно он использовал нас, штангистов. Он понимал мои суждения о работе, которые я высказывал и ему, и знал, что я вхож к высшему руководству треста и шахты. Дело у нас ладилось.
Штангисты работали, тренировались, неплохо получалось у нас и производство потомства. Так, у Алексея Вахонина намечался уже второй ребёнок.
Не знаю почему, но я не любил ходить на дни рождения, свадьбы, именины и крестины. Правда, мой друг Иван Вагнер всё же уговорил меня стать кумом. Всё там было хорошо, но не лежала у меня душа к тому, чтобы видеть, как под воздействием определённого количества алкоголя люди начинают меняться. Водка действовала на них как наркотик.
6 сентября 1956 г. подоспел и мой день рождения, мне исполнилось 29 лет. Годам своим я не верил. Мы собрались у нас, пришли подруги Валентины. Как всегда, рядом был мой неизменный друг Иван Кошкин.
Стр. 178-179 img 274
Неудачная женитьба и смерть дочери несколько подкосили Ивана. Он развёлся, обитал в общежитии, и наш дом был его отдушиной. Мать мою он звал тётей Минной. У Ивана, как я уже писал, был дефект речи, но мы настолько к нему привыкли, что не обращали на это внимания. С моей матерью он мог беседовать часами.
Дни рождения мы справляли только со своими. Если моему тестю нужно было в этот день на работу, то мы с Валентиной, бывало, шли к нему.
* * *
Мать Валентины, Райнгольдина Юлиусовна, урождённая Загер, была женщиной невозмутимой, она никогда ничем не восхищалась и ничего не драматизировала. Моя тёща всё время копалась в огороде, выращивая лук-батун. Только сойдёт снег, а она уже сидит на базаре и витаминизирует шахтёров. За лук она брала копейки и говорила:
- Я его не продаю, а раздаю. После зимы витамины нужны всем. А мой труд минимальный. Ты ведь тоже, Рудольф, не берёшь денег со своих учеников, когда их тренируешь?
Я спросил у Валентины, почему тёща так поступает. Она рассказала, что ещё во время войны, живя в Восточном Казахстане, в посёлке Каинды, её мать выращивала на вскопанном целике табак и тыкву.
Табак сушили, рубили, и мать стаканами продавала его на базаре. За это её и арестовали. Она месяц просидела в тюрьме, пока в милицию не представили справку, что она сама вырастила табак, а не спекулировала им. За этот месяц она многое увидела и услышала и очень боялась вновь оказаться в тюрьме. Поэтому она стремилась как можно быстрее сбыть свой товар, дабы не попасться на глаза милиционерам.
Вскоре теща сама рассказала мне, как она сидела в тюрьме:
- У меня было полмешка сушёного турецкого табака, особый сорт. Местный участковый знал, что я своими руками вскопала землю возле речки и сама сушила табак на воздухе. Однажды он спросил меня при встрече:
- Зигель, когда я попробую твой самосад?
Я сказала, чтобы он пришёл через неделю. Когда он пришёл, я наполнила ему все карманы, и он поблагодарил меня.
Мы резали и крошили табак с Валентиной, чуть руки себе не угробили, у нас от ножа появились мозоли. И вот табак был готов. Я взяла маленькую сумку табака, где-то с килограмм, и понесла продавать. В то время табак был в большом дефиците. Мужики меня окружили и чуть не затоптали. И я снова по ночам крошила табак. Он был нужен людям, да и я дёшево его продавала. На этот раз взяла мешочек побольше. Подошёл участковый:
- Насыпь мне в карман два стакана табака, и я закрою на тебя глаза. А то без документов и справки райисполкома табак продавать нельзя.
Я насыпала ему три стакана. А тут солнышко хорошо пригрело, ветерок подул, и наш табак уродился великолепный, высокий, пахло от него издалека. Мы с Валентиной рубили его всю субботу и воскресенье. Валентина где-то нашла специальную машинку, которая великолепно крошила не только листья, но и корень. Этим табаком мы себе глаза попортили, да и надышались - аж до тошноты.
Я попросила у соседа тележку и повезла весь мешок на базар в Каинды. Наш участковый был уже тут как тут, подставил карман. Люди возмущались, что он лезет без очереди. Один казах кричал по- своему: мол, топай отсюда, легавый! Вскоре подъехала милицейская полуторка, в ней три милиционера.
- Бабка, - велели они, - давай документ, что ты сама вырастила табак, а не то получишь срок за спекуляцию.
- Вот народ, он соврать не даст, - сказала я. - Я сама сажала табак, это все знают.
А они мне:
- Садись в машину, бабка. Табак мы конфискуем, разберёмся в отделении.
Меня привезли к начальнику милиции, поставили табак посреди комнаты. Начальник заставил меня развязать мешок и сказал:
- Нам позвонили, что фашисты продают отравленный табак. Закури-ка ты сама, и тогда я поверю, что это не так.
- Я не курю и никогда не курила, - ответила я.
Начальник оторвал кусок газеты, закрутил цигарку, протянул мне и поднёс спичку. Что мне оставалось делать? Я задымила.
- Ты давай не дури, - сказал начальник, - а втягивай дым в себя.
Я затянулась, и у меня вдруг закружилась голова. Господи, подумалось, может, я и впрямь отраву продаю? Но ведь все хвалили. Голова так кружилась, что я чуть со стула не упала. Начальник крикнул милиционера:
- Отведи её в общую камеру для предварительного заключения. Вот так они и обманывают - сажают всякую отраву, а говорят, что это табак.
Меня повели, но в ногах будто был свинец. Как же, думала я, эту гадость курят мужики? Меня затолкали в сырую комнату. Там сидели одни полуголые молодые девки и курили. Они посадили меня на краешек топчана и окружили гурьбой. Только я рот открыла, как одна сказала:
- Да она же немка!
- Значит ты считаешь, что у тебя табак отравленный? - все допытывалась у меня ещё одна. - Закури-ка вот мою закрутку, и тоже в затяг.
Я два раза затянулась, и получилось то же самое, как у начальника милиции. Тут-то я поняла, что начальник меня обманул и что у всех, кто начинает курить, кружится голова.
Прошло три дня. Валентина через знакомых передала мне буханку хлеба, варёную картошку и табак в коробке. Девки-проститутки, конечно, все мои продукты съели. От моего табака по камере пошёл сизый дым, и я поняла по запаху, что табак у меня очень хороший.
Через три дня меня вызвали к следователю. Но прежде чем снимать допрос, меня заставили помыть два коридора. Я вымыла, а следователь к тому времени уже ушёл. Так я и мыла полы через день.
Следователь сделал запрос, и Валентина пошла в сельсовет с двумя соседями. Они подтвердили, что Райнгольдина Юлиусовна продавала табак, который сажала сама. Через месяц состоялся суд, и мою будущую тёщу освободили.
- Девчонки учили меня разным блатным словам, - говорила она. - Там я такого насмотрелась, что если мне кто рассказал бы, ни за что не поверила бы. Никогда не думала, что милиция может так гадко поступать.
- А мешок вам вернули? - полюбопытствовал я.
- Да, но только пустой.
После этого тёща прекратила выращивать табак. А если бы сама не закурила, то, может быть, интерес к этому делу у неё так и остался бы.
* * *
Время шло. Только закончились одни соревнования, как мне опять пришёл вызов. Мои познания в области повышения спортивного мастерства свидетельствовали, что часто выступать на соревнованиях нежелательно, но нам пришлось выступить, не снижая нагрузок.
В команде появилось новое пополнение. Однако в большинстве своём новички задержались у нас ненадолго. Где-то 60% ушли потому, что их результаты росли медленно. Не нравилось им и то, что гриф штанги имел насечку, о которую рвались мозоли. Немаловажное значение имело отсутствие поддержки новичков со стороны друзей. Если к нам приходил хороший парень с перспективой, то я, как правило, прикреплял к нему штангиста-фанатика.
Но часто из этого ничего не выходило - если атлет не мог переносить боль в мышцах и в суставах. Холодный гриф штанги ложится на твою грудь, давит на ключицы - спасу нет. Только волевые люди способны вынести эту боль.
Правда, на штангу переходили многие борцы. В борьбе тоже ласкового мало, и к тому же там нет времени примериться: тебя хватают, хочешь или не хочешь, и тут же ставят в безвыходное положение. А в тяжёлой атлетике можно разумно, без особой спешки класть штангу на грудь.
К сожалению, я нигде не читал в литературе, как штангисту надо привыкать к боли и можно ли привыкнуть к грифу, шершавому, как рашпиль. Однако практика показывает, что любая часть нашего тела со временем адаптируется к определённым нагрузкам. Грудь и место чуть повыше, где начинается шея, в течение года становятся от грифа штанги такими же жёсткими, как мозоль на ладони. И боль уменьшается - утолщение кожи защищает нервные окончания.
Но проходит немало времени, пока человек к этому привыкает. Поэтому нашей основной надеждой были старые кадры приезжих штангистов.
Стр. 182-183 img 276
За год мы выступали командой по 10-11 раз - почти каждый месяц.
* * *
Меня вызывали на центральные сборы по линии РСФСР или СССР. В России старшим тренером по тяжёлой атлетике был Дмитрий Петрович Поляков, безвременно ушедший из жизни в 1965 г. Он работал в московских клубах - в „Динамо” и немного в „Локомотиве”.
Д.П.Поляков впервые стал чемпионом РСФСР в 1927 г. в Ленинграде, а чемпионом СССР - в 1928 г. в Москве. Он был заслуженным мастером спорта СССР, установил 14 всесоюзных рекордов. Закончил выступать в канун войны, когда ему было 34 года.
Общаясь с Дмитрием Петровичем, я увидел в нём интеллигентного человека, говорившего на хорошем русском языке и вставлявшего в свою речь старинные слова. Он напоминал мне моего наставника профессора А.А.Гинке, о котором я написал в первой книге.
Поляков был немногословен, курил трубку, и когда сильно раскуривал её, это означало, что он собирается что-то сказать. У него был острый ум. Он никогда не вмешивался в методику тренировки, но всегда со вниманием выслушивал нас. Только если атлет уж слишком сильно сбивался с пути истинного, Поляков осторожно подавал совет.
Поселившись в гостинице, я тут же направлялся к Полякову. Меня удивляло, что он никогда не интересовался моим происхождением, хотя о семье расспрашивал каждый раз. Только теперь я понял, что Поляков не хотел сыпать мне соль на раны.
Главной темой для разговора у него являлись автомобили - он по профессии был автомехаником. Конечно, он ругал меня, что я продал свою „Победу”. У Дмитрия Петровича был старый американский „Бьюик”. Он рано овдовел и каждый год в свой отпуск один путешествовал на этом автомобиле по югу, в основном по Кавказу. Я спросил, не угнетает ли его одиночество.
- Нет, там я не одинок. Я среди гор, а горы - это мои друзья, - ответил Поляков, выбивая пепел из трубки, чтобы снова набить её и продолжать травить свой организм.
Меня удивляли его логичность во всём, его практицизм в отношении тяжёлой атлетики, его познания в области инженерии и космоса. Но удивляло и слабоволие Полякова по отношению к себе.
Как-то я попросил у Дмитрия Петровича разок затянуться. Он отдал мне свою трубку и тут же протянул платочек, чтобы я протёр её перед курением. От неё несло перегаром смолы. Поляков смотрел, как я курю, и сквозь морщинки его лица проглянула улыбка, что редко с ним бывало. Я чуть подымил, затем резко втянул дым, оголил себе предплечье левой руки и подул на него. На руке появился отчётливый след смолы.
Поляков дал мне понять, что он прекрасно это знает. Видя, что ничем не удивил Дмитрия Петровича, я подумал: ум умом, но человеческие слабости не дано понять никому. После меня Поляков снова протёр мундштук и взахлёб вытянул самое сладкое, что оставалось на дне трубки. Затем мы пошли с ним в сторону гостиницы.
Было это в Нальчике. Мы находились в красивом парке, его голубые сосны ошеломляли нас. Но я думал не о красотах природы, а о разнице между живыми существами с первой и со второй сигнальной системами. Задал этот вопрос Полякову и услышал:
- Что же тут непонятного? Мы, люди, мыслим, а животные - скажем, собаки, лошади или кошки - не мыслят, а руководствуются инстинктами и рефлексами.
Тогда я рассказал ему об эксперименте английских учёных - с помощью специального приспособления они приучили курить собак.
- Недаром говорят: куришь как собака, - перебил меня Поляков.
Соль эксперимента состояла в том, что собакам долго не давали ни есть, ни курить, а затем враз подали еду и курево.
- Как вы думаете, Дмитрий Петрович, что собаки начали делать первым делом - есть или курить? - спросил я.
Поляков кряхтел и молчал. Было похоже, что он, вопреки обыкновению, хотел увильнуть от ответа. Он понял мой намек. Задумался, как над шахматной доской, и наконец сказал:
- Видишь ли, Рудольф, даже учёные не могут точно сказать, что такого привлекательного в этой заразе, а ты хочешь, чтобы я ответил тебе одним махом. Собаки, видимо, бросились на курево - у них сработала первая сигнальная система.
Стр. 184-185 img 277
- А если вам долго не давать еды, то как вы поступили бы?
- Я бросился на еду бы, без еды жить невозможно, - так же неспешно ответил Поляков. - Я подумал бы: сначала поем, а потом покурю. У меня, в отличие от собак, вторая сигнальная система.
- Но почему же люди, если у них вторая сигнальная система, травят себя куревом и сознательно укорачивают свою жизнь? - продолжал я.
Дмитрий Петрович вытащил изо рта трубку и посмотрел на меня.
- Так ты считаешь, что я слабовольный человек и нахожусь где-то между первой и второй сигнальными системами? - спросил Поляков. - Ловко ты меня поддел, Рудольф. Какое у тебя образование?
- Десятый класс никак не могу закончить.
- А рассуждаешь ты вполне по-марксистски: мол, всё должно подчиняться разуму. Это коммунисты считают, что только если научить человечество мыслить так же, как они, то его можно спасти. Учиться - не работать, это так. Но, тем не менее, не мешает и поучиться. Однако сколько нас ни учили бы, на вкус и на цвет науки нет. Лишь такие марксисты-ленинцы, как ты, думают: „Не можешь - научим, не хочешь – заставим”.
Я молчал и думал: вот так влип! Никогда не предполагал, что я ленинец или сталинец, а тут, глядишь, ещё и в ЦК КПСС попаду. Дмитрий Петрович Поляков был неутомимым спорщиком. И я вспомнил, как однажды стал свидетелем спора между ним и С.И.Розенфельдом, уже знакомым читателю. Это было на собрании, где, как обычно перед соревнованиями, особенно командными, присутствовали и судьи, и участники. Поляков уже тогда был старшим тренером сборной РСФСР.
На собрании ставились каверзные вопросы, и Розенфельд был столь цепок в своих рассуждениях, что Поляков заливался потом. После собрания, когда я подошёл к нему, он ругался матом по адресу Розенфельда.
Будто угадав мои мысли о том давнем эпизоде, Поляков спросил:
- А ты случайно не родственник Семёна Исааковича Розенфельда?
- Нет, — ответил я, - хотя мы земляки: оба родом с Донбасса.
Пришла пора идти на обед, и мы с Поляковым поднялись со скамейки. Опаздывать к обеду, подавая дурной пример остальным, нам было негоже.
- Значит, по-вашему, Дмитрий Петрович, курение есть частное дело курильщика? — спросил я его по дороге.
- Да, - подтвердил он.
- Выходит, наше государство заботится о здоровье своих граждан, организует разные виды спорта, тратит народные деньги на оздоровление трудящихся и в то же время каждый может делать то, что ему заблагорассудится?
- Именно так, Рудольф.
- А как же быть тем, кто не курит?
- Вот это, - сказал Поляков, - зависит от культуры курящих.
Через несколько дней мы продолжили беседу на эту тему, но я так ни в чём и не убедил Дмитрия Петровича.
Поляков был чрезвычайно честным человеком, никогда не приспосабливался. Мне виделось в нём что-то сибирское, несгибаемое. Позднее я понял, что он был настоящим русским интеллигентом - неподкупным, очень образованным, с универсальным мышлением.
Поляков считал, что атлет не должен тренироваться до изнеможения, он был сторонником естественной силы, мыслил реалистично, за результатами любой ценой не гнался.
* * *
Забегая вперёд, расскажу о драматичных событиях, которые произошли в нашей тяжёлой атлетике в последние годы жизни Дмитрия Петровича Полякова и, увы, приблизили его кончину.
В 1962-1963 гг. венгерская фармацевтическая фирма „Гедеон Рихтер” создала препарат, который наш А.Воробьёв называл витаминами. Сами венгерские атлеты понятия не имели, что он представлял собой в действительности. От этого препарата вес атлета увеличивался в течение недели на 6-7 кг. При этом возрастала и сила - до 15-20%. Атлетов распирало до невозможности, и им приходилось бросать тренировки, но резко возросшая сила позволяла им показывать результаты мирового уровня.
Стр. 186-187 img 278
По дневниковым записям венгерских штангистов можно было проследить, что после прекращения ими приёма „витаминов” их вес падал и они соответственно слабели. Позже подобный эффект обнаружился и у наших атлетов.
Сборную команду СССР в то время возглавлял Аркадий Никитович Воробьёв. При нём в нашей тяжёлой атлетике шёл интенсивный медицинский поиск, который называли „поиском помощи от усталости”.
Первым из наших штангистов эксперимент по воздействию „витаминов” на организм поставил в 1968 г. Борис Селицкий. По семейным обстоятельствам ему пришлось срочно отправиться домой в Ленинград. Перед отъездом врач сборной выдал ему таблетки разных сортов. Среди них были и „витамины” с буковкой „R”, которые штангисты принимали по три штучки три раза в день. Борис уехал так быстро, что не успел посоветоваться со старшим тренером А.Воробьёвым, как быть с полученными таблетками. Он взял их с собой, но принимать не стал, поскольку во время своего отсутствия тренироваться не собирался.
Борис подробно рассказывал мне, как он каждый день вдавливал по шесть „витаминов” в колбасу и давал её своей собаке. Вскоре голос собаки огрубел, шерсть встала дыбом, голова распухла. Пёс стал важным и даже агрессивным.
Я ещё раньше понял, что даёт нам доктор: сократил тренировки, а результат у меня подрос.
Эти медикаменты в тот период не были под запретом, но коему можно их давать, а кому не следует, хранилось в тайне. Поиски в методике тяжёлой атлетики вообще прекратились. На то, что от этих таблеток растёт не только и не столько сила, сколько вес атлета, внимания не обратили.
Правда, в сборной в то время культа таблеток не было, да и сам А.Воробьёв позднее выступал против них. А.С.Медведев, который уже тогда собрал огромный архив материалов по тренировкам советских штангистов, вообще возражал против любых таблеток.
Однако, с другой стороны, шли упорные разговоры о перегрузках спортсменов. А.Н.Воробьёв был категорически против объёмной нагрузки. По этому поводу выражала сомнения старая гвардия наших тяжелоатлетов, выступавшая ещё до революции или в период возрождения тяжёлой атлетики в СССР, но её старались отодвинуть в сторону. Может быть, в своё время они и сами не особо перегружались, однако тут началось что-то невероятное: совсем мало упражнений повышенной интенсивности и среднего веса. Никто открыто не критиковал Воробьёва и его помощников. А Медведев готовился защищать диссертацию и не возражал против воробьёвской „разгрузки”.
Кончилось это тем, что сборная СССР во главе с А.Воробьёвым уступила командное первенство полякам на чемпионате Европы 1965 г. в Софии.
Обычно никто никого не критикует заранее. Словоблудам ни к чему высовываться раньше времени, они предпочитают выждать момент. Этой тактикой заражены и многие люди, которых к словоблудам не отнесёшь. Не высовываются слишком хитрые (можно добавить: и умные), они предпочитают нанести удар тогда, когда уверены в успехе на 200%. Наконец, хочу подчеркнуть, что больше всех в тяжёлой атлетике критикуют обычно те, у кого нет своих учеников.
К этому времени в Москву перебрались именитые в прошлом атлеты - Н.И.Шатов, Ю.В.Дуганов и многие другие. В отличие от них, Дмитрий Петрович Поляков считал себя коренным москвичом. Я не знаю в подробностях его биографию, но думаю, что так оно и было.
И вот после проигрыша полякам в столице началась атака на старшего тренера сборной Аркадия Воробьёва. В „Известиях” появилась небольшая, но хлёсткая статья, подписанная Д.Поляковым, Е.Лопатиным и другими бывшими рекордсменами мира и СССР. Она сильно ударила по самолюбию и по высокомерию заслуженного в прошлом спортсмена А.Воробьёва, который сам никого в жизни не тренировал. Занимаясь только собой, он предпочитал, чтобы общество работало на него, закончил Свердловский медицинский институт.
Техника подъёма штанги была у А.Воробьёва явно не образцовой. О том, чтобы он как тренер вывел учеников в большие спортсмены, также не было слышно. Но он постоянно бегал к высокому руководству и рекламировал себя. Председатели Госкомспорта СССР менялись, а он продолжал ходить туда и жаловаться, говорил о недостатках в сборной. Старшие тренеры его боялись и стояли перед ним навытяжку. Он пробивал льготы на науку, считая, что только она может поднять мастерство тяжелоатлетов, доставал неслыханные витамины — словом, раздувал мыльные пузыри.
Стр. 188-189 img 279
В дальнейшем я ещё не раз встретился с А.Н.Воробьёвым. В 1964 г. сборная СССР под его руководством довольно успешно выступила на Олимпийских играх в Токио, завоевав 4 золотые медали (две из них принадлежали А.Вахонину и мне) и первое общекомандное место. Вторыми стали поляки, будущие обидчики нашей сборной в Софии.
Советские специалисты по тяжёлой атлетике уже долгое время работали в Польше. Всё, что можно было вывезти туда и в другие братские страны из материалов наших тренировок, переписанных А.Медведевым и не только им, мы вывезли, сами взрастив себе конкурентов. Интересно, о чём думали Медведев, Воробьёв и с ними научная бригада, которая нас опекала?
Старший научный сотрудник Титов, которого А.Н.Воробьёв пригласил в сборную, со временем стал забирать бразды правления в свои руки. Воробьёв дал научной бригаде полную свободу действий. Бывало, Титов надевал испытуемому на палец нитку, и если пальчик сильно дрожал и аппарат показывал, что „физиологический параметр” атлета не соответствует каким-то критериям, то последнему выставлялась оценка „не годен”. Титов говорил на собраниях, что сами тренеры не в состоянии оценить готовность атлета, - мол, это может сделать только научная бригада. Учёные хотели планировать по „физиологическому параметру” Титова даже подходы атлетов к штанге.
Во Владивостоке, перед Олимпиадой в Токио, когда Титов вмешался в формирование команды с помощью своего „метода с пальчиком”, разразился спор. А.Медведев, а также другие тренеры считали, что против А.Воробьёва идти нельзя - он держит всё в своих руках. Они явно рассчитывали, что он сломает себе шею, и втихую думали: чёрт с тобой, если тебе хочется верить в своё карьеристское детище, то и верь.
Но тут А.Воробьёв спохватился: почему, мол, все соглашаются с Титовым, а вот Плюкфельдер не согласен? Воробьёв тут же на собрании поставил на место Титова, дав ему понять, что тот слишком далеко зашёл. Для научных работников это был удар: как же так, ведь Воробьёв обещал, что они всё будут определять с помощью приборов, а не на глазок...
Итоги Олимпийских игр 1964 г. воодушевили А.Н.Воробьёва. На сборах, проведённых после них, оказалось больше научных работников, чем самих участников. Вот где можно было извлекать золото из чужих трудов! Будет возражать такой, как Плюкфельдер, вон его из сборной! А.С.Медведев был в душе не согласен с Воробьёвым. Но Воробьёв числился научным руководителем диссертации Медведева - как тут возразишь? Ведь Медведев - не враг себе. По моим наблюдениям, москвичи вообще отличались слабостью в этом плане.
А.Н.Воробьёв правильно поступил во Владивостоке, не позволив хозяйничать в сборной научной бригаде. Ведь и Польша собирала данные не с пальчиков, а из практики: тренер Александр Иванович Божко увозил туда записи из наших дневников. Гроза прогремела, когда поляки нанесли нам новый ощутимый удар на чемпионате мира 1965 г. в Тегеране.
В Тегеран А.Воробьёв меня попросту не взял. Весной я был сильно уставшим и из-за травмы спины не решился схлестнуться на чемпионате СССР в Ереване с Александром Кидяевым и Виктором Шишовым. Много сил у меня тогда отняли ученики - Алексей Вахонин, Лев Андрианов и Станислав Червяков. И вообще май для меня - период подготовки к осенним битвам.
Об этой моей стратегии А.Воробьёв ничего не слышал и слышать не хотел. Я нарабатывал базу для предстоящих сражений, но в мои дневники никто не заглядывал. Воробьёв, не взяв меня, нанёс удар не только мне, но и команде - Кидяев чемпионат мира проиграл, а Вахонин без меня был неуправляемым.
Где-то в печати, да и в кругу друзей А.Воробьёв в 1964 г. сожалел, что взял меня на Олимпийские игры в Токио: на чемпионате СССР того года я заболел, и чемпионом страны в моём весе стал В.Шишов. Но Воробьев взял меня не потому, что отнёсся ко мне по-человечески, нет. Шишов на чемпионате СССР поднял в троеборье 450 кг. С такой суммой он занял бы в Токио всего лишь седьмое или восьмое место.
Однако у Воробьёва была ещё одна заготовка против меня: не выставлять участника в моём весе 82,5 кг и взамен выставить в весе 75 кг двух атлетов - В.Куренцова и А.Курынова. И тут опять грянул гром: на международной товарищеской встрече в Польше атлет из Чехословакии Г.Здражила набрал сумму 447,5 кг. С таким конкурентом Куренцов и Курынов претендовать на победу не могли. После этого в Воробьёве возобладал трезвый расчёт.
А.Медведев числился на сборах перед Олимпиадой-1964 моим тренером, и, видимо, они с А.Воробьёвым без труда усвоили эту нехитрую арифметику. Повезло мне и с политической ситуацией. В советских верхах в то время к немцам относились терпимо, хотя практически одновременно с открытием игр в Токио был смещён со своего поста Н.С.Хрущёв. В недавнем прошлом я ни за что не попал бы на Олимпиаду. Всё это позднее дало повод Воробьёву назвать меня неблагодарным.
Осенью 1965 г. я снова находился в своей лучшей форме, но А.Воробьёв и А. Медведев прошлогоднюю оплошность не повторили и на чемпионат мира, как я уже писал, меня не взяли. Между тем я тогда усовершенствовал толчок и поднимал 190 кг.
Когда мне объявили, что я не еду в Тегеран, я жил в одной комнате с тяжеловесом из Белоруссии Рябоконем. Я рассказал ему, что распознал новые возможности в толчке, но он засомневался. Тогда я предложил ему пойти в спортзал, ключ от которого у меня был. Часов в 19 вечера я размялся и толкнул при Рябоконе 190 кг. Он вздохнул и сказал:
- Видно, тебе не судьба.
На чемпионате мира в Тегеране советская сборная потерпела целую серию чувствительных неудач: в моё отсутствие „занулил“ мой ученик А. Вахонин; продвиженец Воробьёва А.Кидяев уступил в сумме Н.Озимеку из Польши 12,5 кг, хотя тот, в свою очередь, не добрал до моего токийского результата 2,5 кг; В.Голованов проиграл Л.Мартину из Великобритании, не дотянув до своей олимпийской суммы 7,5 кг; любимец Воробьёва В.Каплунов, как и в Токио, подвёл Аркадия Никитовича, заняв на сей раз лишь третье место (на Олимпиаде он стал вторым) и уступив своему токийскому результату целых 20 кг.
Итак, А.Н.Воробьёв подходил к серьёзным делам субъективно. Когда Воробьёв выступал сам, он знал, что более возрастные атлеты устойчивы на ответственных соревнованиях. В 1960 г. чемпионом СССР стал В.Двигун, но его не взяли на Олимпийские игры в Рим. В весе 90 кг там выставили А.Воробьёва и Т.Ломакина, и о Воробьёве не случайно говорили, что он устойчивей Двигуна.
Но по отношению ко мне А.Воробьёв был настроен заведомо негативно. Что им двигало, бог его знает. Может быть, то, что я всё ещё был под подозрением из-за своей национальности? Или он недооценил мои возможности как опытного спортсмена и тренера?
Как там ни было бы, под руководством Воробьёва в 1965 г. сборная СССР проиграла полякам чемпионаты Европы и мира. И всё из-за неправильного мышления А.Воробьёва и А.Медведева. Они не смотрели вперёд, а если смотрели, то не видели того, что необходимо было видеть. Я-то это видел, но кто же меня спросит?..
После неудачи в Тегеране дебаты в печати разгорелись с новой силой, старики-тяжелоатлеты пошли в бой. Такого унижения со стороны бойкого периферийного спортсмена А.Воробьёва в столице терпеть никто не хотел.
Возможно, А.Воробьёв сам ещё опишет, как он перебрался в Москву. А если нет, то ему может прийти на помощь Владимир Уенаев из Нальчика, чей отец в своё время был одним из руководителей Кабардино-Балкарской АССР. Мог помочь Аркадию Никитовичу и Юрий Власов.
Появление А.Воробьёва в Москве пришлось не по душе многим, это я знаю точно. А проигрыш такой громадной державы, как СССР, полякам было расценено как недопустимое явление. К этому спаду привели внедрение Воробьёвым никому не понятной научной методики и страх возразить ему. Статья в „Известиях” подпортила реноме не только Воробьёву, но и его научным протеже.
А.Н.Воробьёв сильно разгневался на Дмитрия Петровича Полякова, подпись которого стояла под статьей первой. Пусть слова, которые употребил Воробьёв в телефонном разговоре с Д.П.Поляковым, лежавшим в больнице с инфарктом, останутся на совести Аркадия Никитовича. Я могу только воспроизвести эту постыдную сцену со слов Сурена Петросовича Богдасарова, тренера Ю.П.Власова.
Речь о ней зашла в Москве, на расширенном заседании Федерации тяжёлой атлетики СССР. Собрался большой форум, включая членов федерации и тренеров. Собрание было бурным. Средства информации, равно как и общественные организации, почувствовали себя после ухода Хрущёва более свободно. Старая гвардия тяжёлой атлетики вылила всё, что накипело в душе, на головы А.Н.Воробьёва и отчасти А.С. Медведева.
Стр. 192-193 img 281
Самый тяжёлый для Воробьёва момент настал после выступления Богдасарова, который рассказал, что ему звонила дочь Д.П.Полякова. По её словам, отца вызвали в больнице к телефону, а после разговора он упал и потерял сознание. Его увезли в палату, поставили укол. Он находился ещё в бессознательном состоянии, когда к нему приехала вызванная врачами дочь, и только ночью пришёл в себя. На вопрос дочери о том, что случилось, Поляков чуть слышно сказал, что ему звонил Воробьёв. Дочь спросила, о чём шла речь, но у отца полились слёзы и больше он ничего сообщить не смог. Вскоре замечательный человек Дмитрий Петрович Поляков скончался.
По словам С.П.Богдасарова, дочь Полякова рассказала о телефонном звонке главврачу. Тот вызвал связистку, соединявшую по коммутатору Дмитрия Петровича с человеком, который ему звонил. Связистка сказала, что звонивший, заикаясь, грозил больному уничтожить его, когда тот вернётся из больницы, после чего она тут же их рассоединила. А.Н.Воробьёв на собрании всё отрицал. Тогда Богдасаров сказал ему:
- Если не извинитесь перед дочерью Полякова, она подаст на вас в суд. Вы ведь дипломированный врач, Аркадий Никитович, и знаете, что за это полагается.
Мы сидели на собрании, затаив дыхание и ожидая, что же предпримет Воробьёв. Где правда и где ложь? Я было подумал, что на Воробьёва наговорили, и мне даже стало его жаль. Но тут произошло неожиданное: Воробьёв, который только что говорил, что вообще не звонил в больницу Полякову, вдруг сказал:
- Да, я звонил, но разговаривал с Поляковым в вежливом тоне и пожелал ему скорейшего выздоровления.
В зале повисла тишина. Кто-то из сидевших рядом со мной ребят из Белоруссии сказал, что А.Н.Воробьёв попал в петлю, как фазан. Слово взял Ю.П.Власов, который подверг грамотной критике систему Воробьёва и Медведева. Но, как выяснилось позже, всё это не затронуло душу Воробьёва.
Однажды я спросил у врача нашей сборной по тяжёлой атлетике Марка Борисовича Казакова, как А.Воробьёв пережил свой разговор с Д.П.Поляковым и его смерть. Казаков, человек весьма дипломатичный, ответил:
- Не знаю, с сердцем у Воробьёва всё в порядке.
- Er hat einen Schweinemagen, - сказал я доктору, который понимал по-немецки. Это образное выражение означает, что у человека хороший желудок, он всё переварит.
Что ни случалось бы наверху, в Москве, без периферии они были ничто, хотя им и в голову не приходило, что это так. Но когда человек с периферии перебирался в столицу, москвичи тут же атаковали его. И получалось как в анекдоте: клюй ближнего, марай нижнего, а сам забирайся повыше.
В Москве хватало своих дилетантов от науки, использовавших тяжёлую атлетику в качестве инструмента. И тут на их голову свалился человек с хорошими локтями, двукратный Олимпийский чемпион по тяжёлой атлетике. Вот ему, как говорится, и карты в руки.
Но где были атлеты и где наука? Деньги, которые государство отпускало на науку, практически не отражались на результатах штангистов. Науки о тяжёлой атлетике просто не было и быть не могло, пока кандидаты рвались в доктора и хотели защищать диссертации о том, что делалось безо всякой науки. В тот период результат ушёл вперёд науки.
Зачем А.Н.Воробьёву были нужны ученики? С ними много мороки, они бывают неблагодарными. Позже Воробьёва старались унизить и затоптать люди, которых он вынес в кандидаты наук на своих руках. А Дмитрий Петрович Поляков был человек, воспитанный в старых традициях, он на людей никогда не наговаривал. Но он знал цену Воробьёву и всем тем нашим чемпионам, которые путали килограммы с интеллектом и от высокомерия теряли чувство реальности.
Тем временем советская печать раздувала их персоны после побед на помосте, изображая этих спортсменов вундеркиндами. С другой стороны, примазавшись к штанге, некоторые советские учёные открыли для себя удобную лазейку, чтобы делать деньги.
А.Н.Воробьёв не являлся аналитиком. У него даже не было своих дневников - в отличие, скажем, от А.С.Медведева. Вот Медведев был аналитиком, искавшим в тяжёлой атлетике истину. Д.П.Поляков в беседе со мной говорил, что Воробьёв был в армии водолазом.
- Он и сейчас ходит в тяжёлых свинцовых ботинках, как тогда, - сказал Поляков. –
Стр. 194-195 img 282
А про Юрия Власова Поляков говорил, что тот хочет быть Келдышем (фамилия тогдашнего руководителя Академии наук СССР), но какое, мол, отношение жим, рывок, толчок и сумма троеборья имеют к науке или к журналистике?
- Я работаю в зале и тренирую с 1928 г., а те, кто теперь поднимает штангу, вдруг оказались образованнее нас всех и делают вид, будто до них ничего не было, - сказал Поляков. - Николай Лучкин написал учебник, переведённый на многие языки, по нему тренируется вся периферия, а эти новоиспечённые тренеры Воробьёв и Медведев ходят к большому руководству и ломают то, что было наработано годами, даже не ссылаясь на прошлый опыт.
Дмитрий Петрович Поляков, человек образованный и мыслящий, принимал всё это очень близко к сердцу. Сурен Петросович Богдасаров и Юрий Власов крайне возмущались несправедливостью, допущенной по отношению к нему.
Рассказ о Д.П.Полякове закончу стихами:
Благословенно прожитое мною, Всё, что уже не повторится впредь, Всё то хорошее и всё дурное, Чем мне гордиться и о чём жалеть.
* * *
Моих учеников на шахте уважали. Правда, шахтеры сожалели, что наши штангисты не футболисты или, на худой конец, не волейболисты - эти виды спорта были более популярны. Тренировались мы, как я уже писал, в клубе нашей шахты. К 18 часам клуб немалых размеров был полон людей. На втором этаже, слева, находился кинозал, а справа было большое фойе для танцев с паркетом, натёртым до зеркального блеска.
После войны подросла новая молодёжь, которую тянуло ко всему, что находилось под запретом. Советских идеологов тревожило, что молодёжь поворачивалась лицом к Западу. Меня часто вызывали и настаивали на привлечении молодёжи к спорту, к тяжёлой атлетике.
Наши штангисты дежурили, когда в клубе проходили вечера. Один вид нашего гиганта Николая Малинина гарантировал, что инцидентов здесь не будет. Чтобы разгрузить себя от общественной работы, я привлекал к этим делам и капитана нашей команды Анатолия Коржова. Нужно отдать ему должное, он справлялся великолепно.
После Спартакиады народов СССР, заняв третье место, я почувствовал жажду победы во что бы то ни стало. Я понял, что иду в верном направлении, что мой шестилетний упорный труд в спорте, в сочетании с работой в производственном коллективе и с семейным уютом у домашнего очага, приносит свои плоды.
Работа на шахте не была мне в тягость, но после горячего душа, забившись в мойке в уголок, я, случалось, засыпал намертво. Я уже писал, что сплю мало, но когда засыпаю, то меня невозможно разбудить. Приходилось регулировать и планировать нагрузки на тренировках в зависимости от ситуации на производстве. Спорту мешала и моя общественная работа.
На Спартакиаде я в жиме и в рывке шёл наравне со своими соперниками В.Степановым и В.Пеговым, а вот в толчке заметно им проиграл. Мне нужно было сконцентрировать работу на тренировке толчка. Однако главная моя проблема состояла в неумении подводить себя к таким ответственным соревнованиям, как чемпионаты СССР или РСФСР.
Я находился в самом зрелом возрасте, но в Москве не делали ставку в спорте на рабочий люд. Напуганный когда-то обвинением и профессионализме, я готовился сражаться на помосте с производственниками. Ведь считалось, что спорт принадлежит у нас рабочему классу. А тут стали выдавать спортсменам стипендии, чего я никак не мог взять в толк.
После долгих бесед с Николаем Малининым, а также с Анатолием Коржовым мы пришли к выводу, что мне нужно продолжать терзать себя и что наши люди воспримут это положительно.
* * *
Наш начальник цеха Александр Терентьевич Клышко продолжал брать к себе штангистов и гордился своими питомцами. Но ему, конечно, не нравилось, что я по две недели и более бываю на сборах, особенно в напряжённые осенние дни.
Стр. 196-197 img 283
Однажды команда шахты № 4-6, представлявшая наш Кузбасс, должна была без меня выехать в Караганду. А.Т.Клышко команду во главе с Н.Малининым не освободил - на шахте было много работы. Дело дошло до начальника треста „Кагановичуголь“ Г.А.Быстрова, Клышко имел большие неприятности и написал заявление об уходе.
Претендентов на его место было много, но меня увольнение Клышко не устраивало. Мы наладили с ним взаимопонимание, нормальные отношения между трудом и спортом, а тут - на тебе! Находясь в Подмосковье, на Подольской спортбазе, я позвонил по этому поводу в трест Быстрову, тот заступился за Клышко, и вопрос урегулировали. Тем не менее этот случай отчётливо обнажил противоречие между повышением спортивного мастерства и выполнением производственных задач.
А.Т.Клышко стал посещать наши тренировки.
- В штанге я не специалист, - говорил он, - но лодыря вычислю всегда.
Вскоре Клышко подал мне мятую бумагу, где чёрным карандашом были написаны фамилии тех наших штангистов, которых он считал сачками.
- Если кто-то из них за три года станет чемпионом РСФСР, ставлю ящик коньяка, - сказал Клышко. - Ты сбереги бумажку, Рудольф.
Примечательно, что в этой бумаге не фигурировал Алексей Вахонин. В целом мнение Клышко совпало с моим.
- Мы можем освобождать твоих ребят от работы, - говорил он, - тем более что шахта им зарплату не сохраняет. Но ведь за ними следит народ. Возьми, Рудольф, наших футболистов. Наш тренер Суставов их тренирует, они бегают, суетятся, после футбола напиваются. А вот надолго, как твои штангисты, они на сборы не уезжают. У футболистов ничего не поймешь, у вас же всё ясно - два мастера спорта из десяти человек.
- Нам нормативы повысили, - вставил я.
- Да, - согласился Клышко, - вот и нам увеличили план добычи угля. Если раньше на работающего человека шахте планировали 4,5 тонны угля, то теперь довели план до 8 тонн. Хочешь - не хочешь, а тунеядцев приходится с шахты увольнять. Когда твои штангисты разъезжают, их коэффициент полезного действия катастрофически снижается. Но я понимаю, не хлебом единым жив человек.
А.Т.Клышко был человеком, который жил и работал в своё удовольствие. Бывало, все его подчинённые давно дома, а он всё торчал на комбинате. Он всё время будто ждал, чтобы кому-нибудь помочь.
Так и сегодня - след слесарей в мехцехе уже простыл, а он сидел за своим столом и мыслями был весь в том, что нужно сделать завтра и как лучше распределить силы. А я как раз в кузнице сваривал бачок для нагрева воды в нашем спортзале. Не ждал и не гадал, что застану Терентьича в раздумьях на рабочем месте.
- Рудольф, я как раз думал о твоих ребятах, - сказал он. - Мам нужно выдать на-гора два списанных электровоза: прислали план по металлолому. Вот я и нашёл выход - думаю, наши штангисты с этой работой справятся.
Мы поговорили с ним о производительности труда, о жизни рабочих. Затем Клышко помолчал и после паузы произнёс, откликаясь на мои мысли:
- Ты прав, Рудольф: о чём нам вспомнить, когда мы выйдем па пенсию? Внуки спросят: ты что, дедушка, только и знал - работа, дом, опять работа, и так всю жизнь? Для чего же тогда, скажут они, делали революцию, зачем полегло столько народу? Чтобы работа была в удовольствие, а не для выжимания пота, как это делают наши нормировщики и хронометристы. О большой культуре и речи нет. Наша молодёжь смотрит на отцов, которые пьют и философствуют в угаре пьянки. А молодёжи такая философия ни к чему, им всё нужно показать конкретно, как показываешь ты, поднимая штангу: все на равных, подходи и подними, вот и вся философия. Уголь лежит в земле, он сам на-гора не придёт и в топку не полезет. Конечно, приятно читать в газетах о тебе. Шутка ли: наш Рудольф занял на Спартакиаде призовое место! У меня дома только и разговоров, что о тебе и о нашем Малинине. Мне всё время говорят: почему, мол, Малинин не чемпион - он вон какой здоровый, а если рядом с тобой стоит Плюкфельдер, то никогда не подумаешь, что он намного сильнее тебя.
А.Т.Клышко осмотрел мой бачок, постучал молотком по сварным швам и сказал:
- Молодец, Рудольф, что взял и сделал сам. Если делать всё по правилам, то этот бачок ты получил бы только через два месяца. Вот я и думаю, что во всех делах, связанных с обществом, должна преобладать частная инициатива.
Стр. 198-199 img 284
Терентьич был прав, но наше общество молниеносно отворачивалось от инициаторов всего частного. Клышко согласился с этим моим суждением и добавил:
- Частная инициатива во все времена напоминала любовь. Вот молодые влюбляются — и всё тут. Им говорят, что невеста или жених с массой недостатков, но любовь слепа.
* * *
К нам на тренировки приезжали новые спортсмены из центра города. Пришёл Девис Черентаев - вес 90 кг, застенчивый, послушный. Затем появился еще один атлет - Никифоровский. К новым людям я отнёсся серьёзно, где-то и преувеличил их возможности. Черентаев остался добрым и отзывчивым, в чужие дела не вникал, спокойно воспринимал даже серьёзные вещи, истерик не закатывал, публично высказываться не любил. Зато Никифоровский оказался просто чемпионом по наглости.
Мы выяснили причину этой заносчивости: его мать работала в Барнауле научным сотрудником в области сельскохозяйственных наук и была хорошо знакома с самим Хрущёвым.
Вскоре Никифоровский сказал нам, что мы - группа тёмных лиц, а он пойдёт к прокурору города и выведет нас всех на чистую воду. Алексей Вахонин не выдержал его подковырок и издевательств над собой, бросился на него с железным прутом - мы использовали их в зале для имитации движений. Но Никифоровский вовремя среагировал, лом пролетел мимо него и вылетел в окно.
Коржов, Малинин и другие ребята были возмущены наглостью Никифоровского, его клеветническими обвинениями в наш адрес. Меня он в открытую компрометировал при всех и сказал:
- Подумаешь, открыл тут немецкую школу штангистов!
Тут я впервые сорвался и попросил его выйти из зала. Он не подчинился. Ребята ждали моей команды, чтобы выкинуть Никифоровского, но я ничего им говорить не стал и схватил его сам. Тот не сопротивлялся и залился смехом. Получилось так, будто всё это было розыгрышем. Но эта шутка стала для него последней, доступ в наш зал был ему закрыт.
Больше Никифоровский к нам не заявлялся. На шахте № 1-2 он сумел запудрить людям мозги, пообещав создать по моему примеру коллектив в противовес нам. Я потерял его из вида, но Геннадий Ащеулов, который тоже жил в центре города и был вторым после А.Коржова мастером спорта, подготовленным мной, рассказывал разные истории о деятельности Никифоровского. С помощью громких слов, которые не сразу и проверишь, тот достиг служебных вершин, стал заместителем начальника шахты.
Мой свояк Виктор Риффель, о котором я уже писал, работал шофёром на автобазе. Узнав о наших родственных связях, Никифоровский вызвал к себе Риффеля и сообщил ему, что тренировался у меня и очень сожалеет о случившемся. Они выпили, и Никифоровский с восторгом рассказал, как вынудил меня схватить его за горло.
- Я понял, что перегнул со своим языком, - говорил он, - мои шутки они восприняли всерьёз. Руки у Рудольфа оказались как клещи, в голове у меня моментально помутилось. Но главное - пока Плюк меня душил, кто-то, Ащеулов или Малинин, дал мне под зад. Горло у меня прошло быстро, а вот задница болела долго. Вот чем закончилась моя мечта тренироваться у твоего родственника.
- И что же ты ему ответил? - спросил я у Виктора.
По его словам, он рассказал Никифоровскому в ответ, как несколько лет назад был у меня в гостях со своей женой Эммой, моей двоюродной сестрой.
- Там во время „кавказских” тостов я распоясался, - сообщил Риффель Никифоровскому. - Бывает, в машине стучит колесо, которое разбалансировалось. Вот так и я. Приставал к гостям, которые пришли на день рождения к тете Минне, матери Рудольфа. Ночью мне взбрело в голову пойти домой, а ты ведь знаешь, сколько людей шастает по ночам в Афонино с ножами. Жена говорит: его, мол, прирежут пьяного. Рудольф схватил меня и принёс домой как мальчишку.
- А ты что, врезать ему не мог? - возмутился Никифоровский.
- Я и врезал, только после этого проснулся ночью у Николая, брата Рудольфа, он живёт за стеной, посмотрел на себя в зеркало, а у меня нижняя губа будто вывернута наизнанку. Ты знаешь, мне так стыдно было перед Рудольфом! Теперь я выпиваю два стакана - и всё. Мне почему-то сразу лезет в голову Рудольф, а иногда жена издалека напоминает мне о нём, произнося только его имя. Знаешь, Рудольф меня почти вылечил.
Уважаемый Составитель, в общем-то согласен я с Вашим 1513-ым постом. Шоу всегда рулит. И при умелой подаче яростного соперничества вызывает наивысший отклик в сердцах миллионов. Ну, или просто "масс". Именно так обожал называть несметные безликие народные толпы "освободитель" всех угнетённых Ленин Владимир Ильич.
И "освободил" таки чернь от гнёта. Как черни и обещал.
Вот только чем принципиальным отличается безрадостная жизнь простого рабочего из романа Горького "Мать" :
"Каждый день над рабочей слободкой, в дымном, масляном воздухе, дрожал и ревел фабричный гудок, и, послушные зову, из маленьких серых домов выбегали на улицу, точно испуганные тараканы, угрюмые люди, не успевшие освежить сном свои мускулы.
В холодном сумраке они шли по немощеной улице к высоким каменным клеткам фабрики; она с равнодушной уверенностью ждала их, освещая грязную дорогу десятками жирных квадратных глаз. Грязь чмокала под ногами. Раздавались хриплые восклицания сонных голосов, грубая ругань зло рвала воздух, а встречу людям плыли иные звуки -- тяжелая возня машин, ворчание пара. Угрюмо и строго маячили высокие черные трубы, поднимаясь над слободкой, как толстые палки.
Вечером, когда садилось солнце, и на стеклах домов устало блестели его красные лучи, -- фабрика выкидывала людей из своих каменных недр, словно отработанный шлак, и они снова шли по улицам, закопченные, с черными лицами, распространяя в воздухе липкий запах машинного масла, блестя голодными зубами. Теперь в их голосах звучало оживление, и даже радость, -- на сегодня кончилась каторга труда, дома ждал ужин и отдых.
День проглочен фабрикой, машины высосали из мускулов людей столько силы, сколько им было нужно. День бесследно вычеркнут из жизни, человек сделал еще шаг к своей могиле, но он видел близко перед собой наслаждение отдыха, радости дымного кабака и -- был доволен.
По праздникам спали часов до десяти, потом люди солидные и женатые одевались в свое лучшее платье и шли слушать обедню, попутно ругая молодежь за ее равнодушие к церкви. Из церкви возвращались домой, ели пироги и снова ложились спать -- до вечера.
Усталость, накопленная годами, лишала людей аппетита, и для того, чтобы есть, много пили, раздражая желудок острыми ожогами водки. Вечером лениво гуляли по улицам, и тот, кто имел галоши, надевал их, если даже было сухо, а имея дождевой зонтик, носил его с собой, хотя бы светило солнце.
Встречаясь друг с другом, говорили о фабрике, о машинах, ругали мастеров, -- говорили и думали только о том, что связано с работой. Одинокие искры неумелой, бессильной мысли едва мерцали в скучном однообразии дней. Возвращаясь домой, ссорились с женами и часто били их, не щадя кулаков.
Молодежь сидела в трактирах или устраивала вечеринки друг у друга, играла на гармониках, пела похабные, некрасивые песни, танцевала, сквернословила и пила.
Истомленные трудом люди пьянели быстро, во всех грудях пробуждалось непонятное, болезненное раздражение. Оно требовало выхода. И, цепко хватаясь за каждую возможность разрядить это тревожное чувство, люди из-за пустяков бросались друг на друга с озлоблением зверей. Возникали кровавые драки. Порою они кончались тяжкими увечьями, изредка -- убийством.
В отношениях людей всего больше было чувства подстерегающей злобы, оно было такое же застарелое, как и неизлечимая усталость мускулов. Люди рождались с этою болезнью души, наследуя ее от отцов, и она черною тенью сопровождала их до могилы, побуждая в течение жизни к ряду поступков, отвратительных своей бесцельной жестокостью.
По праздникам молодежь являлась домой поздно ночью в разорванной одежде, в грязи и пыли, с разбитыми лицами, злорадно хвастаясь нанесенными товарищам ударами, или оскорбленная, в гневе или слезах обиды, пьяная и жалкая, несчастная и противная.
Иногда парней приводили домой матери, отцы. Они отыскивали их где-нибудь под забором на улице или в кабаках бесчувственно пьяными, скверно ругали, били кулаками мягкие, разжиженные водкой тела детей, потом более или менее заботливо укладывали их спать, чтобы рано утром, когда в воздухе темным ручьем потечет сердитый рев гудка, разбудить их для работы.
Ругали и били детей тяжело, но пьянство и драки молодежи казались старикам вполне законным явлением, -- когда отцы были молоды, они тоже пили и дрались, их тоже били матери и отцы. Жизнь всегда была такова, -- она ровно и медленно текла куда-то мутным потоком годы и годы и вся была связана крепкими, давними привычками думать и делать одно и то же, изо дня в день. И никто не имел желания попытаться изменить ее.
Изредка в слободку приходили откуда-то посторонние люди. Сначала они обращали на себя внимание просто тем, что были чужие, затем возбуждали к себе легкий, внешний интерес рассказами о местах, где они работали, потом новизна стиралась с них, к ним привыкали, и они становились незаметными. Из их рассказов было ясно: жизнь рабочего везде одинакова. А если это так -- о чем же разговаривать?
Но иногда некоторые из них говорили что-то неслыханное в слободке. С ними не спорили, но слушали их странные речи недоверчиво. Эти речи у одних возбуждали слепое раздражение, у других смутную тревогу, третьих беспокоила легкая тень надежды на что-то неясное, и они начинали больше пить, чтобы изгнать ненужную, мешающую тревогу.
Заметив в чужом необычное, слобожане долго не могли забыть ему это и относились к человеку, не похожему на них, с безотчетным опасением. Они точно боялись, что человек бросит в жизнь что-нибудь такое, что нарушит ее уныло правильный ход, хотя тяжелый, но спокойный. Люди привыкли, чтобы жизнь давила их всегда с одинаковой силой, и, не ожидая никаких изменений к лучшему, считали все изменения способными только увеличить гнет.
От людей, которые говорили новое, слобожане молча сторонились. Тогда эти люди исчезали, снова уходя куда-то, а оставаясь на фабрике, они жили в стороне, если не умели слиться в одно целое с однообразной массой слобожан...
Пожив такой жизнью лет пятьдесят, человек умирал."
от описания Плюкфельдером жизни советских шахтёров в его "Пропойске" ???
Практически абсолютно ничем. И тут и там - рабы. И где же она, воспетая теоретиками и поэтами революции, радость освобождённого труда ? Освобождённого от чего ?
Не знаю, но читаю Плюкфельдера и вижу всё ту же унылейшую картину, которую живописал писательский гений Пешкова-Горького.
Пьянство туды ж. И не только простые шахтёры туды ж, но и шахтёры "элитные" - штангисты, фуДболисты, волейболисты и прочие совместители спорта с трудом.
Но с другой стороны, спортсмены тех лет имели закалку с детства. А спортсмены сейчашние ? Тот же Ловчев ? Никогда и нигде не работавший ? Уж какая закалка ! ------------------------------------------------------------------------------------------- В поддержку Куценко и Амбарцумяна могу лишь сказать, что Карл СвОбода превосходил чудовищно советских "гигантов" не только своими результатами, но и собственным весом - в районе 170 килограммов.
Ну и, по крайней мере предельные веса в толчке, Карлыч поднимал на грудь континентальным способом. Чего никак не могли позволить себе Куценко и Амбарцумян.
Феномен же Куценко как 14-кратного чемпиона СССР заслуживает отдельного рассмотрения. Неужто за все эти годы так и не появился КуценкЕ достойный соперник ? --------------------------------------------------------------------------------------------- Твердопламенный Коммунист Никитович.
С интересом почитал я о нём в приведённых страницах плюкфельдерской книги. Уж такой хороший человек !
Вот этот отрывок понравился:
"Осенью 1965 г. я снова находился в своей лучшей форме, но А.Воробьёв и А. Медведев прошлогоднюю оплошность не повторили и на чемпионат мира, как я уже писал, меня не взяли. Между тем я тогда усовершенствовал толчок и поднимал 190 кг."
Потешил своё властолюбие Аркадий Никитович - так ведь и заслуженно. Под лежачий камень вода не течёт. И никто не запрещал и не мешал любому другому штангисту повторить воробьёвский путь на вершину.
Недостаёт кому-то на это энергии ? Слабовата принципиальность ? Так ведь его (неудачника) и проблемы.
Дед
moderator
Сообщение: 97
Откуда: Россия Саратовская область
Отправлено: 17.08.15 08:39. Заголовок: С большим двойным дн..
Уважаемый Составитель, хочу задать Вам закономерный вопрос. Но сначала цитата:
"На чемпионате мира в Тегеране советская сборная потерпела целую серию чувствительных неудач: в моё отсутствие „занулил“ мой ученик А. Вахонин; продвиженец Воробьёва А.Кидяев уступил в сумме Н.Озимеку из Польши 12,5 кг, хотя тот, в свою очередь, не добрал до моего токийского результата 2,5 кг; В.Голованов проиграл Л.Мартину из Великобритании, не дотянув до своей олимпийской суммы 7,5 кг; любимец Воробьёва В.Каплунов, как и в Токио, подвёл Аркадия Никитовича, заняв на сей раз лишь третье место (на Олимпиаде он стал вторым) и уступив своему токийскому результату целых 20 кг."
Как так получилось, что карьерист Воробьёв, по Вашим же словам, располагающий необходимыми для победы материалами (витаминами) не смог повторить свой токийский успех в Тегеране ? Вплоть до того, что некоторые "токийские" атлеты очень весомо уступили токийским самим себе ?
Жим что-ли судьи в Тегеране строго судили ?
Или объяснением можно считать:
"Правда, в сборной в то время культа таблеток не было, да и сам А.Воробьёв позднее выступал против них. А.С.Медведев, который уже тогда собрал огромный архив материалов по тренировкам советских штангистов, вообще возражал против любых таблеток.
Однако, с другой стороны, шли упорные разговоры о перегрузках спортсменов. А.Н.Воробьёв был категорически против объёмной нагрузки. По этому поводу выражала сомнения старая гвардия наших тяжелоатлетов, выступавшая ещё до революции или в период возрождения тяжёлой атлетики в СССР, но её старались отодвинуть в сторону. Может быть, в своё время они и сами не особо перегружались, однако тут началось что-то невероятное: совсем мало упражнений повышенной интенсивности и среднего веса. Никто открыто не критиковал Воробьёва и его помощников. А Медведев готовился защищать диссертацию и не возражал против воробьёвской „разгрузки”."
Воробьёв возражал против объёмной нагрузки и выступал (позднее) против "витаминных" таблеток - не вредительство ли ?
Ещё вопрос:
"В 1962-1963 гг. венгерская фармацевтическая фирма „Гедеон Рихтер” создала препарат, который наш А.Воробьёв называл витаминами. Сами венгерские атлеты понятия не имели, что он представлял собой в действительности. От этого препарата вес атлета увеличивался в течение недели на 6-7 кг. При этом возрастала и сила - до 15-20%. Атлетов распирало до невозможности, и им приходилось бросать тренировки, но резко возросшая сила позволяла им показывать результаты мирового уровня.
По дневниковым записям венгерских штангистов можно было проследить, что после прекращения ими приёма „витаминов” их вес падал и они соответственно слабели. Позже подобный эффект обнаружился и у наших атлетов."
Что только за витамины. За неделю прибавка веса в 6-7 кг и прирост силы 15-20 %. Фантастикой попахивает, не находите ? ------------------------------------------------------------------------------------------------- А это что ?
"Возможно, А.Воробьёв сам ещё опишет, как он перебрался в Москву. А если нет, то ему может прийти на помощь Владимир Уенаев из Нальчика, чей отец в своё время был одним из руководителей Кабардино-Балкарской АССР. Мог помочь Аркадию Никитовичу и Юрий Власов.
"Появление А.Воробьёва в Москве пришлось не по душе многим, это я знаю точно. А проигрыш такой громадной державы, как СССР, полякам было расценено как недопустимое явление. К этому спаду привели внедрение Воробьёвым никому не понятной научной методики и страх возразить ему. Статья в „Известиях” подпортила реноме не только Воробьёву, но и его научным протеже."
Не только Шатов, Дуганов и "многие другие" - не забыл перебраться в Москву и Аркадий Никитович. О Владимире Уенаеве из Нальчика и его отце ничего не знаю, но как "мог помочь" Воробьёву стать москвичом Юрий Петрович ? Который, если исходить из КНИГИ КНИГ, мягко говоря, не очень "долюбливал" Коммуниста Никитовича и откровенно его побаивался ?
Тёмная история. ------------------------------------------------------------------------------------------- А побаиваться Воробьёва было за что. И не только его.
"Что ни случалось бы наверху, в Москве, без периферии они были ничто, хотя им и в голову не приходило, что это так. Но когда человек с периферии перебирался в столицу, москвичи тут же атаковали его. И получалось как в анекдоте: клюй ближнего, марай нижнего, а сам забирайся повыше.
В Москве хватало своих дилетантов от науки, использовавших тяжёлую атлетику в качестве инструмента. И тут на их голову свалился человек с хорошими локтями, двукратный Олимпийский чемпион по тяжёлой атлетике. Вот ему, как говорится, и карты в руки.
Но где были атлеты и где наука? Деньги, которые государство отпускало на науку, практически не отражались на результатах штангистов. Науки о тяжёлой атлетике просто не было и быть не могло, пока кандидаты рвались в доктора и хотели защищать диссертации о том, что делалось безо всякой науки. В тот период результат ушёл вперёд науки.
Зачем А.Н.Воробьёву были нужны ученики? С ними много мороки, они бывают неблагодарными. Позже Воробьёва старались унизить и затоптать люди, которых он вынес в кандидаты наук на своих руках. А Дмитрий Петрович Поляков был человек, воспитанный в старых традициях, он на людей никогда не наговаривал. Но он знал цену Воробьёву и всем тем нашим чемпионам, которые путали килограммы с интеллектом и от высокомерия теряли чувство реальности.
Тем временем советская печать раздувала их персоны после побед на помосте, изображая этих спортсменов вундеркиндами. С другой стороны, примазавшись к штанге, некоторые советские учёные открыли для себя удобную лазейку, чтобы делать деньги.
А.Н.Воробьёв не являлся аналитиком. У него даже не было своих дневников - в отличие, скажем, от А.С.Медведева. Вот Медведев был аналитиком, искавшим в тяжёлой атлетике истину. Д.П.Поляков в беседе со мной говорил, что Воробьёв был в армии водолазом.
- Он и сейчас ходит в тяжёлых свинцовых ботинках, как тогда, - сказал Поляков. –
А про Юрия Власова Поляков говорил, что тот хочет быть Келдышем (фамилия тогдашнего руководителя Академии наук СССР), но какое, мол, отношение жим, рывок, толчок и сумма троеборья имеют к науке или к журналистике?
- Я работаю в зале и тренирую с 1928 г., а те, кто теперь поднимает штангу, вдруг оказались образованнее нас всех и делают вид, будто до них ничего не было, - сказал Поляков. - Николай Лучкин написал учебник, переведённый на многие языки, по нему тренируется вся периферия, а эти новоиспечённые тренеры Воробьёв и Медведев ходят к большому руководству и ломают то, что было наработано годами, даже не ссылаясь на прошлый опыт."
И против такого человека рискнул выступить старший тренер команды России Поляков.
Разъединила достаточно быстро телефонистка "задушевный" разговор взбешённого Воробьёва и лежавшего с инфарктом в больнице Полякова. Но сказать Полякову самое "важное" Коммунист Никитович всё же успел. --------------------------------------------------------------------------------------- "Итоги Олимпийских игр 1964 г. воодушевили А.Н.Воробьёва. На сборах, проведённых после них, оказалось больше научных работников, чем самих участников. Вот где можно было извлекать золото из чужих трудов! Будет возражать такой, как Плюкфельдер, вон его из сборной! А.С.Медведев был в душе не согласен с Воробьёвым. Но Воробьёв числился научным руководителем диссертации Медведева - как тут возразишь? Ведь Медведев - не враг себе. По моим наблюдениям, москвичи вообще отличались слабостью в этом плане."
Как же хитро поставил Аркадий Никитович работу в сборной. Разделял и властвовал. А недовольных - пинком.
Вот и Плюкфельдеру был назначен липовый тренер Медведев. Который с чем-то (в душе) с Воробьёвым был не согласен, но держал своё мнение при себе. Ибо Коммунист Никитович, помимо прочего, числился научным руководителем диссертации Медведева - одно неосторожное слово, и Алексей Сидорович мгновенно из "научной" среды выпадал. В обычные "ненаучные" тренеры.
"Она (статья) сильно ударила по самолюбию и по высокомерию заслуженного в прошлом спортсмена А.Воробьёва, который сам никого в жизни не тренировал. Занимаясь только собой, он предпочитал, чтобы общество работало на него, закончил Свердловский медицинский институт.
Техника подъёма штанги была у А.Воробьёва явно не образцовой. О том, чтобы он как тренер вывел учеников в большие спортсмены, также не было слышно. Но он постоянно бегал к высокому руководству и рекламировал себя. Председатели Госкомспорта СССР менялись, а он продолжал ходить туда и жаловаться, говорил о недостатках в сборной. Старшие тренеры его боялись и стояли перед ним навытяжку. Он пробивал льготы на науку, считая, что только она может поднять мастерство тяжелоатлетов, доставал неслыханные витамины — словом, раздувал мыльные пузыри."
Интересные сведения. Добавочные к тому, что я уже знал о Воробьёве.
И ведь совсем небольшой пост занимал Аркадий Никитович. А дать бы ему пост повыше, где его врождённый гений руководителя расцвёл бы несравненно вольготнее - что тогда ?
И кто-то ещё слабоумно проклинает Сталина. Выродком называет и даже как-то похуже. Не понимая недоразвитым мозгом того, что таких-то сталиных....не исключая и самогО обладателя глупого мозга - были бы только условия.
А уж руководительский гений приложится.
Дилетант
Сообщение: 792
Откуда: Россия
Отправлено: 17.08.15 10:03. Заголовок: Уважаемый Дед, Вы на..
Уважаемый Дед, Вы написали:
"С большим двойным дном Рудольф Владимирович".
И у меня сложилось такое же мнение. Что-то тут не то.
Вообще же, все эмигранты усердствуют в обливании грязью прежней страны своего проживания. Не исключение и Рудольф Вольдемарович.
Дед
moderator
Сообщение: 98
Откуда: Россия Саратовская область
Отправлено: 17.08.15 10:15. Заголовок: А витамины - это,нав..
А витамины - это,наверное,метандростенолон,но он не даёт таких чудовищных прибавок ни в массе,ни в силе за неделю.
Дед
moderator
Сообщение: 99
Откуда: Россия Саратовская область
Отправлено: 17.08.15 10:19. Заголовок: Дилетант пишет: И к..
Дилетант пишет:
цитата:
И кто-то ещё слабоумно проклинает Сталина. Выродком называет и даже как-то похуже. Не понимая недоразвитым мозгом того, что таких-то сталиных....не исключая и самогО обладателя глупого мозга - были бы только условия.
Извините,уважаемый Дилетант,но я не понял вот этого Вашего отрывка,хоть и перечитал несколько раз.Можете пояснить?
Дилетант
Сообщение: 793
Откуда: Россия
Отправлено: 17.08.15 10:52. Заголовок: Уважаемый Дед, Вы сп..
Уважаемый Дед, Вы спросили:
"я не понял вот этого Вашего отрывка,хоть и перечитал несколько раз.Можете пояснить?"
Видимо, перемудрил. Постараюсь написать так, чтобы было понятно не только мне самомУ, но и другим.
В двух словах: некто слабоумноразвитый, вдохновлённый злонамеренно тенденциозной "демократической" прессой, считает Сталина тираном и выродком. Не догадываясь, что Сталин, очень и очень возможно, сидит и в нём самом. Создайся только необходимые условия, и буде получен соответствующий пост - и слабоумноразвитый, вдохновлённый ложью о Сталине, человек вполне способен превзойти в жестокости не только реального Сталина, но и то кровавое чудище, которым пугает обывателя "демократическая" пропаганда.
Так что Коммунист Никитович никакой не уникум. А всего лишь твёрдый принципиальный руководитель. Добивавшийся власти и подчинения любыми доступными средствами - стукачеством, самодурством и прочими методами.
Иначе - а лучше что ли, если начальник являет собой посмешище ? С которым запанибрата любой подчинённый ?
Уважаемый Дилетант, прежде всего я не согласен вот с этими Вашими словами:
"Вообще же, все эмигранты усердствуют в обливании грязью прежней страны своего проживания. Не исключение и Рудольф Вольдемарович."
Во-первых, за что было Плюкфельдеру особо любить СССР? За то, что его отца и брата убили ни за что ни про что? За то, что его самого и остальных родственников на 15 лет сослали в Сибирь, где они еле-еле, буквально чудом выжили (как можно понять из книги "Металл и люди")?
Конечно, во время войны с лицами неподходящей национальности особо не церемонятся. Но вот, например, этнического японца Тамио Коно переместили в американский концлагерь только на срок с 1941 года по 1945 год. И едва лишь война закончилась, как будущий двукратный олимпийский чемпион вышел из концлагеря для не шибко благонадёжных лиц. А вот у нас сосланных немцев со спецучёта сняли только в 1956 году. То есть через 11 лет после окончания войны с Германией. Так неужели это повод для большой и чистой любви немцев к СССР?
А за что Плюкфельдеру любить СССР в плане наград за спортивные успехи? Рудольф Владимирович является уникумом, лично, почти от нуля подготовившим четырёх олимпийских чемпионов - если не считать его самого. И ещё кучу международников и просто мастеров. И тем не менее такого тренера вынудили покинуть Шахты и переселиться сперва в Прибалтику, а затем в Германию. Величайшему из наших тренеров, пока он ещё не стал стариком, ни разу не предложили возглавить, например, сборную СССР или хотя бы РСФСР.
Во-вторых, Плюкфельдер нашу страну "грязью", тем не менее, на самом деле всё-таки не "обливает", не "усердствует" в этом. Напротив, в ужасающей (например, меня) советской действительности он находит очень много хорошего. Например, большое - на первый взгляд - количество хороших людей, которым он не устаёт выражать благодарности. Разумеется, на самом деле концентрация хороших людей в СССР была страшно низкой. Основную масса нашего населения составляли и составляют, увы, неграждане, холопы, лизоблюды. И ещё пьянь подзаборная. И ещё неучи и лентяи. И ещё ворьё (с родных предприятий).
Вот я, в отличие от Плюкфельдера, об этом прямо и пишу. Потому что сам такой. Только что не пью водку. А Плюкфельдер на самом деле жалеет нас, везде смягчает краски.
Я не согласен и с тем, что Плюкфельдер имеет много общего со Сталиным. У Сталина в руках было государство, то есть аппарат профессионального насилия. Только пользуясь этим мощнейшим орудием, Сталин и смог добиться всех своих немалых успехов. Но Плюкфельдер, на мой взгляд, как управленец превзошёл Сталина: он своих также огромных локальных успехов сумел добиться без применения насилия - тем более, профессионального. Люди сами тянулись к Рудольфу Владимировичу. Поскольку видели, что он человек бесспорно хороший и желающий всем только добра. Лично я уверен на 100%: методами Сталина невозможно подготовить пять олимпийских чемпионов. Методами Сталина их можно только укокошить.
Тем не менее у Плюкфельдера, конечно, имеются и некоторые недостатки. Например, склонность к выраженно морализаторским повествованиям, а главное - неприятие и непонимание науки. Непонимание науки заключается у Плюкфельдера в том, что он ратует за акцентирование внимания на частном, на уникальном - например, в плане подготовки атлетов высокого класса. И, соответственно, Плюкфельдер пренебрегает общим, сходным, постоянно повторяющимся - на чём, собственно, и стоит наука и вообще само познание.
В этом плане Воробьёв превосходил Плюкфельдера на голову. Но Плюкфельдер, увы, не мог избавиться от полного неприятия Воробьёва - в том числе и от неприятия в целом правильных, истинно научных по большому счёту методов Воробьёва. Включавших в себя в том числе и достаточно смелое экспериментирование с нагрузками сборников и с их составом.
Что касается наших проигрышей полякам, то причины этих проигрышей, похоже, почти полностью уже объяснены самим Плюкфельдером.
То есть, с одной стороны, поляки, взявшие у нас всё лучшее, оказались хорошими учениками, сильными противниками, с другой стороны, Воробьёвым был допущен ряд волюнтаристских ошибок, вследствие чего на одном чемпионате забаранил Вахонин, а на другом чемпионате - сразу Беляев с Андреевым, и с третьей стороны, у совершенно правильного эксперимента с составом оказались не совсем прогнозируемые последствия. Кстати, поляки в обоих случаях выиграли у нас совсем чуть-чуть. И вообще поляки оказались калифами на час - как потом в 1996 году греки, тоже неожиданно и ненадолго ставшие мировыми тяжелоатлетическими лидерами. В отличие от устойчивых мировых лидеров и наших постоянных соперников типа американцев, болгар и нынешних китайцев.
Метан же нам особым образом помочь не мог - поскольку он, несомненно, в равной мере помогал и полякам, с успехом перенявшими, как отмечалось, все наши спортивные наработки.
А.Т.Клышко перевёл меня в дежурные электрики, и вскоре я обнаружил, что моя спина ослабла. Когда я работал в бригаде, где нужно было таскать двигатели, ставить столбы, спина принимала изрядную нагрузку. Поэтому после работы я план тренировки переписывал заново, учитывая, что спина у меня уже нагружена.
Выше упоминалось, что во время подъёма тяжестей я стартовал в таком же положении, как со штангой, придерживаясь привычной биомеханики и стереотипа движения. На глаз определял, сколько приблизительно весит деталь. Если до 200 кг, то я стартовал с рывковой тяги, а если больше, то принимал толчковый старт. Через три года работы я стал применять только рывковый старт - отдача и нагрузка от него была более ощутима.
Наши ребята пребывали в хорошем настроении. Николай Малинин служил нам примером. Мы никогда не слышали, чтобы он ругался матом. Бывало, в шахте что-нибудь не заладится, мы плюнем и заругаемся, а Николай - ни за что. Сначала мы думали, что он верит в бога и скрывает это от нас.
По дороге на тренировку я часто заходил к Малинину. Однажды я спросил у его жены Валентины, был ли случай, чтобы во время их шестилетнего супружества он заматерился. Она расхохоталась и крикнула:
- Дорогой, иди сюда! (Валентина всегда называла мужа „дорогой” или просто “Малинин”.) Ты же шахтёр, да ещё и сапожник высшего класса, а ругаться матом не умеешь. Вот Рудольф просит, чтобы ты выругался.
- Что ты, Рудольф! - Николай сердечно засмеялся, обнял меня и прижал к себе.
Так я ещё раз убедился, что Николай Малинин - человек с большой душой. Позже я узнал, что у Николая было тяжёлое детство - его родители были сосланы как кулаки, и он ещё совсем мальчишкой, в 9 лет пошёл работать в Сталинске в сапожную мастерскую, где специализировался на модельной обуви.
Иногда я вставлял в свою речь „для связки” матерное слово. Но Малинин сильно на меня повлиял, и я эту привычку бросил. Это заметили и Валентина, и мать.
Мать хотела, чтобы я ходил молиться, верующие говорили ей: мол, сила твоего сына - дар божий. Проповедником в молельном доме был наш знакомый Франк. По воскресеньям, когда у меня ещё была машина, я подвозил туда мать и Валентину, а затем привозил их назад. Но сам я не мог от всей души произносить молитвенные слова, хотя они меня действительно волновали.
Мать приложила много сил, чтобы приучить меня к лютеранской религии. Она считала, что супружеская пара должна быть одной веры и одной национальности. Наши задушевные беседы с матерью, хотя и запоздалые, стремление матери высказать наболевшее имели для неё огромное значение.
Мой брат Николай обычно не выдерживал этих рассуждений матери и вступал с нею в спор: ты, мол, мать, не то говоришь. А мне значимость умения выслушать человека разъяснил ещё профессор А.А.Гинке, когда работал у нас в экспедиции, на погрузке угля.
* * *
После выступлений в нашем клубе ко мне подходили отцы-шахтёры с просьбой посмотреть сына: дескать, он у нас сильный и крепкий. Рядом с мужем стояла жена и подтверждала:
- Да, Серёжа крепкий мальчик, вчера вон отца свалил. Энергию ему девать некуда, вот мы и хотим, чтобы он спускал пар в нашем спортзале. Приходите и посмотрите его.
Я предложил, чтобы их сын сам пришёл к нам. Позже выяснилось, что Серёжу посадили за хулиганство. Его отец около часа упрекал меня на автобусной остановке, что я не зашёл к ним и не привлёк их Сережу к занятиям тяжёлой атлетикой. После ареста сына мать, по словам отца, слегла.
Я нашёлся бы, что сказать, но мог ли меня понять отец Серёжи? Мы пропустили уже второй автобус, а он всё говорил и говорил. Я видел, что он ищет помощи, хотя она уже запоздала.
Я сказал, что в милиции и в прокуратуре у меня знакомых нет, что кроме работы, дома и спортзала меня ничто не интересует. Тут отец Серёжи внезапно вытащил из внутреннего кармана пачку денег и спросил:
- Что, и это тебя не интересует?
- Меня - нет, у меня всё для жизни есть, - ответил я. - Но, может быть, в городе и найдутся люди, которых вы можете заинтересовать своими деньгами.
Стр. 202-203 img 286
- Ты, Рудольф, скажи их фамилии, я к ним обращусь, - засуетился отец Серёжи.
Мне действительно хотелось ему помочь, и именно поэтому я посоветовал собеседнику больше не соваться к людям с пачкой денег. Я направил его к нашему участковому милиционеру Баранову, о котором хорошо знал, что он честный и справедливый человек.
Вскоре я встретил отца Серёжи в шахте. Он поблагодарил меня, сказав, что обратился к Баранову от моего имени.
- И что же, ваш сын дома? - спросил я.
- Нет, но он вернулся из заключения, и мы отправили его на Украину, к бабушке и к дедушке. Здесь ему оставаться было нельзя, дружки пригрозились его прирезать.
Может, я и виноват, что не сходил когда-то к Серёже. Беседа с его отцом на автобусной остановке не выходила у меня из головы. Вот до чего может довести людей социальное иждивенчество! Отец Серёжи обвинял государство и школу, которая плохо воспитывает, обвинял меня.
- Кому нужны ваши спортивные секции и соревнования? - говорил он. - Ведь хулиганство не уменьшается, а, наоборот, увеличивается. Зачем нужны ваши рекорды, если вы не смогли привлечь моего сына к какому-нибудь полезному занятию?
Пришлось растолковать собеседнику, что я работаю на шахте так же, как и он сам, что я тренирую юношей исключительно по своей инициативе.
- Если вы хотите создать какую-нибудь группу по воспитанию трудных ребят, - сказал я, - то давайте пойдём в шахтком, там найдут для этого возможности.
_ Что ты, что ты, - замахал руками мой собеседник.
Как я понял, отец Серёжи хотел, чтобы воспитанием его сына занимался кто-нибудь другой.
Уверен, что теоретики коммунизма и социализма не могли учесть все пороки человека. Но коммунистическая пропаганда, как я уже не раз подчёркивал, обещала: не можешь - научим, не хочешь - заставим! Вот на это и рассчитывал отец Серёжи - кто-то должен заставить его сына ходить на тренировки.
Коммунисты красиво изложили всё это на бумаге, но они никогда не обучали людей идеям саморегулирования. Так же в то время обстояло дело и с генетикой, с учением о наследственности: оно считалось антисоциалистическим. В конечном счёте каждое правительство склонно считать: люди должны знать только то, что устраивает данное государство.
* * *
У нас на шахте становилось всё меньше немцев, и мать жаловалась, что в молельном доме остались считанные верующие.
С началом войны наши власти недвусмысленно дали понять: сколь далеко ни зашли бы фашисты, советских немцев, включая сибирских, мы им не отдадим - они наши, мы их и будем наказывать за то, что гитлеровская клика напала на СССР. Теперь, слава богу, домой могли вернуться хотя бы сибирские немцы, издавна жившие на Алтае и под Омском.
Но многие немцы уже нашли себе могилу в шахте. Если полностью соблюдать технику безопасности, то план добычи угля не выполнишь. Вот люди и гибли в забое.
С весны 1956 г., освободившись от спецпоселения, немцы, депортированные в Сибирь во время войны, стали уезжать отсюда на юг - в Казахстан и в Среднюю Азию. Что же касается нас, немцев с Украины и из других регионов Европейской части СССР, то мы попадали под подозрение, даже если просто пытались взглянуть на наши отнятые в 1941 г. дома, не распространяясь уже о том, чтобы потребовать от правительства их возвращения.
Практически ничего не изменила в отношении имущества российских немцев, унесённых коммунистическим ветром, то есть изгнанных советскими властями из родных мест, и горбачёвская “перестройка”. Правда, в начале 1990-х годов власти распространили на немцев, находившихся под принудительным надзором советских „органов”, некоторые льготы, установленные для жертв политических репрессий: право бесплатно пользоваться городским общественным транспортом и т.п.
Стр. 204-205 img 287
Говорят, ФРГ ещё в 1950-х годах хотела принять российских немцев, но якобы возразили западные оккупационные власти, испугавшись, что Германия опять наполнится немцами, причём немцами с трудной судьбой и изрядно озлобленными. А ФРГ нужны были люди послушные, приниженные, смирившиеся с тем, что Германия стоит на коленях перед всем миром.
Итак, в Германию наших немцев не пустили, их оставили и СССР в качестве заложников. Но наш „немецкий вопрос” дебатировался в верхах, и Н.С.Хрущёв, не готовый его решать, тем не менее, включил российских немцев в число объектов своих игр в демократию, в нечто вроде “народного социализма”.
ГОД 1957-й: ЛЬВОВ-МОСКВА-ЕРЕВАН-МОСКВА
У нас на шахте участился травматизм, люди работали в загазованных штреках. В погоне за снижением себестоимости хронометристы нагло урезали шахтёрам зарплату и премии.
Участок уходил далеко вперёд, и нужно было подтягивать электрооснастку. Бронированных кабелей не хватало. Приходилось тянуть провода по воздуху и устанавливать на поверхности транс-форматоры. В таких случаях мы с бригадой Меркулова и Кирсанова работали и по ночам. Трансформатор в 600 кг мы, штангисты, переносили через обвалы на себе, я изготовил для этого специальное приспособление.
Получил тяжёлую травму Володя Зигель, брат моей жены Валентины. Его завалило в шахте, он чудом остался жив. Володю спасло то, что когда сбоку обвалилась кровля, его голова оказалась в щели между крупных кусков породы, куда поступал воздух. Откапывали его два часа. У него была повреждена голова, сломано несколько рёбер. От давления породы на голову Володя оглох.
Это был его второй завал в шахте. А у шахтёров есть такой неписаный закон: если ты два раза ушёл от смерти, то знай - на третий раз тебе капут. И мой зять начал искать более безопасное место работы.
Я уже писал в первой книге, что у нас на шахте работало много казахов, в основном из бывших военнопленных. Теперь они уехали к себе в Казахстан, и там многие получили хорошие посты. Глядя, как работали на шахте немцы, казахи списывались с ними и приглашали их к себе.
Уехал в Казахстан и Володя Зигель, получив приглашение от тамошнего министерства дорожного строительства. Права машиниста экскаватора он имел. Надо заметить, что у нас на шахте были мудрые люди. Пока шахтёры работали под землей, их нацеливали на другие профессии и обучали, не отрывая от работы, за счёт шахты.
У Володи было уже 15 лет подземного стажа - достаточно, чтобы уйти на пенсию в 50 лет, и теперь он мог, ничего не теряя, выйти из шахты на поверхность.
Стр. 206-207 img 288
После травмы у Володи восстановился слух, зажили рёбра, и он ещё некоторое время проработал в шахте. Трудился он теперь на сбойках, а его друг Владимир Долматов остался работать в камере под щитом. Прошло всего несколько месяцев, как Зигель вышел на работу после травмы, и тут случился новый удар - в шахте убило его друга.
Володю Долматова я хорошо знал - он со своей красивой женой Полиной часто приходил ко мне на тренировку. Главной проблемой в семье Долматовых было отсутствие детей, и они решились усыновить мальчишку из детского дома. Долматов хорошо зарабатывал. Наш общий знакомый Анатолий Тузов говорил мне, что если он будет работать в том же духе, то может получить Героя труда. Правда, для этого Долматову нужно было вступить в партию. Володя этого не сделал, Героем не стал, но похоронили его с почестями.
После гибели мужа Полина чуть не умерла от горя. Врачи посоветовали ей больше быть на людях, и через два года она вышла замуж за С.Торгаева. А ещё через 20 лет, когда я с кружкой н руке стоял в Ессентуках у источника минеральной воды, мы лицом к лицу столкнулись с Полиной.
Я узнал, что теперь у неё пятеро детей: как пошли дети от Торгаева - хоть свет туши! Она сказала, что детей у неё много, а вот счастья с Торгаевым нет.
- Проклятая водка - вот враг нашей семьи, - жаловалась Полина.
Осенью 1957 г. Владимир Зигель с женой и с четырьмя детьми покинули Сибирь и уехали в деревню Михайловка Джамбульской области. В те края съехалось, в основном из Сибири, много немцев. Они покинули предписанные им когда-то места ссылки, многие вновь оставили свои дома.
У нас говорили, что когда канцлер ФРГ К.Аденауэр в 1955 г. приезжал в Москву и просил вернуть Германии немцев, её бывших подданных, Н.С.Хрущёв нарисовал перед ним идиллическую картину: мол, немцев с Севера не выгонишь, они такие счастливые в этом краю, и со стороны коммунистов было бы просто преступлением стронуть их оттуда. Но в действительности многие российские немцы уже очень скоро оставили в стылой Сибири могилы своих близких и перебрались в более приветливые края.
Отец и мать Зигели остались в Киселёвске. Отец завёл пчёл и засеял весь огород специальной травой, от которой, как он говорил, у мёда растёт сила. Осенью он спрашивал меня, сколько мне нужно мёду, чтобы победить весь мир. О каждом соревновании я должен был рассказывать ему всё до мелочей.
Самуил Адамович был глубоко верующим человеком, он всегда жил с Библией. Он не мог забыть о кошмарном прошлом, и когда у него накипало на душе, обращался ко мне с таким вопросом:
- Как ты думаешь, вот у тех, кто выкручивал мне руки в сталинской тюрьме и загонял под ногти гвозди, у них ведь есть семьи и дети?
- Видимо, есть, — отвечал я.
Тесть задумывался и говорил:
- Aber sie werden doch von Gott bestraft.*
- Bestimmt,** - соглашался я.
* * *
Летом 1957 г. прошло несколько соревнований, где я победил безо всякой подводки. Предстояло главное выступление года на Всемирном фестивале молодёжи. Это были мои первые международные соревнования, тут я должен был себя показать.
Наши сборы перед фестивалем проходили в Москве. Сначала тренировались на новом стадионе в Лужниках, где мы и жили. Но из-за наших тренировок там чуть не рухнул второй этаж, и нам предложили перейти на стадион „Динамо”. В этом зале хозяевами были Володя Пушкарёв, знакомый мне ещё по чемпионату СССР 1954 г., и Евгений Лопатин. Этот зал также находился на втором паже, но строители постарались так его укрепить, что он выдержал наши безобразные бросания штанги сверху, с поднятых рук.
Как уже упоминалось, я считался в этом вопросе „белой вороной”. Польза от „уступающего режима” при опускании штанги на тренировке казалась мне довольно ощутимой. В 1955 г. об этом было написано и в журнале „Теория и практика”. Но Ю.Дуганов, А.Воробьёв, В.Пушкарёв и другие штангисты считали такой “американский” подход неэффективным.
_____________________________ *Но их всё равно накажет бог.
** Конечно. _____________________________
Стр. 208-209 img 289
В тех сборах участвовало много спортсменов, приехавших даже из наших азиатских республик. Отношение ко мне со стороны тренерского состава было весьма насторожённым. Один Алексей Медведев относился ко мне нормально. Всё, что я делал, он воспринимал философски: дескать, посмотрим, что из этого выйдет. Зато Юрий Дуганов относился ко мне надменно: почему, мол, поднимаешь не так, как мы?
- Ты, Рудольф, делаешь ошибки, - говорил он. - Что это ты там в Сибири себе надумал? Ты же приехал в столицу учиться, а твои действия на тренировках противоречат принятой у нас методике, которая давно апробирована. Но это еще не всё - в Сибири выступай как знаешь, а здесь ты своей техникой подаёшь плохой пример другим. И среди тренеров идут разговоры, что тебя нужно переубедить. Так, как ты прихватываешь штангу руками, её не поднимает никто в мире, мы с этим явлением боремся. Ты что, на семинарах не бываешь?
Мне было трудно возразить - мировой рекорд в рывке в моём весе, установленный в 1956 г., принадлежал именно Ю.Дуганову. Но уже в 1958 г. я со своей неправильной, по его мнению, техникой этот рекорд побил, подняв 138 кг, на 1,5 кг больше Дуганова, а затем превысил мировой рекорд ещё семь раз, доведя его в 1963 г. до 142,5 кг.
С Юрием Дугановым я сцепился довольно жёстко. Он вёл себя со мной как милиционер на вокзале. Тогда я не знал, что Дуганов страдает эпилепсией. Однажды он приблизился ко мне, выкручивая себе руки, весь побелев.
Через его плечо я увидел нашего доктора Марка Борисовичи Казакова. К нему я относился с большим уважением, он отличался от всех врачей, которых мы знали. Бывало, заболит у кого-нибудь голова, так Казаков не отстанет, пока боли не прекратятся.
Я увидел, что Казаков, заметив наш конфликт с Дугановым, машет мне руками, показывая пальцем на моего оппонента, а затем на свой висок: ты, мол, брось с ним спорить, он не в себе. Я понял, что спорить тут действительно ни к чему. Тем более что проблему, о которой шла речь, я решил для себя почти два года назад с помощью преподавателя теоретической механики нашего горного техникума, о чем уже написано выше. А Дуганов наскакивал на меня:
- Я настаиваю, чтобы ты не подгребал штангу руками раньше времени!
- Хорошо, Юрий Владимирович, - согласился я.
Ю.Дуганов выступал в рывке в стиле „разножка“ или, как принято говорить, в низком седе. Стиль рациональный, но на соревнованиях он часто приносит атлетам разочарования. Самым неудачливым из них в этом отношении и был сам Дуганов.
Как я сейчас понимаю, он был сверхталантливым атлетом. Но в сборную СССР его обычно не брали из-за неустойчивой техники. На чемпионате СССР 1954 г., в котором участвовал и я, Ю.Дуганов победил, однако на чемпионат мира и Европы в Вене вместо него выставили Ф.Богдановского.
* * *
Фёдор Богдановский тогда впервые стал чемпионом Европы, но проиграл проводившийся параллельно чемпионат мира американцу Питеру Джорджу. В 1955 г. Богдановский вновь уступил Джорджу на чемпионате мира, на сей раз уже по собственному весу. На чемпионате мира 1957 г. Богдановский опять стал вторым, проиграв Томми Коно из США. В 1959 г. на чемпионате мира повторяется та же история, здесь я уже был её свидетелем.
Ф.Богдановский вводил в заблуждение тренеров сборной, показывая высокие результаты на тренировках. Но перед ответственными соревнованиями он по двое, а то и трое суток не мог спать. При виде своего соперника Томми Коно у Богдановского начиналась нервная дрожь, и он ничего с собой поделать не мог. Я знал, чем ему можно помочь, но высокомерие и пренебрежительное от-ношение Фёдора останавливали меня. Талантливый атлет остался за бортом.
По раздражительности и самолюбию Ф.Богдановский напоминал Ю.Дуганова. Увы, не нашлось человека, который мог их убедить, как правильно подвести себя к ответственным соревнованиям в тактическом и в физическом отношениях. К Дуганову и к Богдановскому можно добавить и Д.Ригерта. Это - тройка атлетов с выдающимися возможностями, но они не могли сами разобраться в своей сложной технике.
"Разумеется, на самом деле концентрация хороших людей в СССР была страшно низкой. Основную масса нашего населения составляли и составляют, увы, неграждане, холопы, лизоблюды. И ещё пьянь подзаборная. И ещё неучи и лентяи. И ещё ворьё (с родных предприятий)."
Вы преувеличиваете.
На самом деле, концентрация хороших людей в СССР была страшно высокой. В сравнении, например, с Европой. Не упоминая тем более ссученно-меркантильной Америки. В которой граждане и при хорошей-то жизни друг на друга не только стучат, но и готовы продать ближнего с потрохами, а уж при плохой-то....Многажды, здесь, уже приводил я примеры из недавней реальности, которые неопровержимо свидетельствуют, что в периоды даже и временных трудностей американцы мгновенно превращаются в крыс - мародёров, убийц, безжалостных эгоистов. И для приведения их к порядку и обузданию требуется вмешательство национальной гвардии.
А вот те советские люди, о которых Вы так нелестно отзываетесь, построили величайшую империю СССР. И несмотря на спаивание, ссучивание народа стараниями властей, спились и ссучились далеко не все. Еще меньше - продали душу дьяволу.
Народишко жил бедно. И отношение людей друг к другу было более сердечным, чем теперь.
Методы Сталина. Именно методами Сталина и построен был СССР. Методами Сталина готовились довоенные и послевоенные штангисты. И никого из них не укокошили. Даже и Новака. Который - если судить по материалам о нём на Вашем сайте - безобразничал дальше некуда. Пил водку вёдрами, кого-то избивал, что-то крушил, позоря этим облик советского спортсмена, но укокошенным так и не стал.
Я же со Сталиным сравнивал не Плюкфельдера, а Воробьёва. Только представьте, уважаемый Составитель, если бы Коммунист Никитович с Иосифом Виссарионовичем поменялись местами. Почти уверен я - по причине безмерно бОльшего ума, Сталин сделался бы довольно демократичным главным тренером сборной, а Коммунист же Никитович, заполучив в свои руки всю полноту государственной власти, уж оторвал бы душу - карая, искореняя и направляя по единственно верной дороге. ------------------------------------------------------------------------------------------------ Плюкфельдер на нашу действительность, возможно, не клеветал, оказавшись на своей прародине. Может быть, только чуток сгустил краски. Поэтому в оценке Плюкфельдера я, наверное, неправ.
Методы Рудольфа Владимировича - достаточно жёсткие. Но в пределах разумного. Ещё и с учениками зачем-то возился. Вон, Воробьёв ни с кем не возился. А только побеждал. Не печалясь о своей не самой совершенной технике.
Сравнивая же воспоминания разных людей, крайне сложно установить объективную истину. Ибо каждый выгораживает себя.
Взять хотя бы отношения Плюкфельдера с Василием Ивановичем. До которых мы ещё не дошли. Со слов великого рассказчика Алексеева, Рудольф Владимирович ему никак не помог, а только мешал. Но Плюкфельдер имеет другое мнение - вклад его в становление Алексеева просто огромен. Правда, даже и этот вклад не смог бы превратить тщедушного тонконогого-тонкорукого 108-килограммового тяжа, каким Василий Иванович пришёл в первый раз к Рудольфу Владимировичу, в сильнейшего атлета. Так и быть бы Алексееву никем и ничем. Но Алексеев сдружился с Тальтсом, который и познакомил Василия Ивановича с чудо-таблетками. Не только познакомил, но и снабдил.
И совершенно бездарный Василий Иванович превратился в суперзвезду.
Это не я придумал. Об этом говорит сам Плюкфельдер, в видео, которое я недавно выложил в теме.
Ну, и кто из них меньше врёт - Рудольф Владимирович или Василий Иванович ?
Неприятие науки - у каждого тренера свои методы. И Плюкфельдер, вне сомнений, прав, что наука во многих случаях просто бессильна. В работе с конкретным "материалом" - учеником - важнее интуиция.
Изумительно пластичные, гибкие, в высшей степени возбудимые во время поднятия штанги, Ю.Дуганов и Д.Ригерт после нулевых оценок шли на мировые рекорды и фиксировали их. Но для команды это оборачивалось большим разочарованием. Все эти три атлета были высокомерными, а тренеры, которые пытались им помочь, не имели должной квалификации. Мешало ещё и то, что Дуганов, Богдановский и Ригерт никого не хотели слушать, стремились быть самостоятельными, как А.Воробьёв или А.Медведев.
Старший тренер сборной СССР Н.И.Шатов был не только опытным тренером, но и хорошим психологом. Однако у него был слишком мягкий характер. При нём на тренерский руль претендовал А.И.Божко. Он выпустил книгу по тяжёлой атлетике, был старшим тренером Вооружённых Сил. А сборная команда СССР и те годы на 80% состояла из армейцев. Правда, А.Воробьёв тренировался самостоятельно, Божко к себе не подпускал, только иногда, приличия ради, советуясь с Шатовым. Являясь капитаном команды, Воробьёв, скорее, и был тем человеком, который командовал штангистами Вооружённых Сил.
Так почему же Фёдор Богдановский на тренировках фиксировал большие веса, а на соревнованиях был на помосте как лапша? Здесь, на мой взгляд, было несколько проблем. Прежде всего нужно было решить вопрос с его сном. Во-вторых, именно для Богдановского большое значение имела правильная подводка к соревнованиям. А главное - с Богдановского нужно было снять напряжение, которое он испытывал, ставя перед собой чрезмерные задачи. Но здесь имелись скрытые обстоятельства, которых несведущие люди не видели. Мне они понятны сейчас, но не были ясны в 1957 г.
Ф. Богдановский - атлет интересной спортивной судьбы. Сначала он боролся за место в сборной с Ю.Дугановым, и тот своими неудачными выступлениями открыл дорогу Богдановскому. Но на мировой вершине Богдановский наткнулся на Т.Коно, очень грозного и устойчивого атлета. Порой Фёдору и не везло. А вскоре у него появился в сборной новый конкурент - Александр Курынов. В итоге Богдановский так и нашёл способа оторваться от своих соперников.
В 1956 г. Фёдор Богдановский выиграл Олимпийские игры и Мельбурне, опередив в троеборье своего старого соперника Питера Джорджа на 7,5 кг. В то время Томми Коно перешел в вес 82,5 кг , оставив весовую категорию 75 кг. Богдановский почувствовал себя триумфатором. В этот период и были заложены все неудачи, которые Богдановский потерпел после 1956 г. Из-за развода, новой женитьбы, проблем со своим обустройством Фёдор перестал работать над созданием базы, то есть запаса прочности.
Можно интерпретировать дело и таким образом, что Ф.Богдановский не был готов к дальнейшим победам психологически. Но это - только слова. Если хотят сказать так, чтобы было непонятно, о чём идёт речь, то всегда говорят, что спортсмен не готов психологически и морально. А корень проблем Богдановского - это, повторяю, создание базы. У него не было запаса прочности, отсюда и неуверенность в решающие моменты.
Большая победа порой кружит голову штангисту, и тогда события приобретают для него неблагоприятный оборот.
* * *
Но вернусь к тому, как в Москве на меня набросился Ю.Дуганов, чтобы переделать мою технику в одночасье - до соревнований оставалась всего неделя.
Через много лет мы вновь встретимся с Ю.Дугановым, на сей раз уже как два тренера. Разница между нами состояла лишь в том, что я был тренером, который готовил и выводил на помост атлетов, а Дуганов был тренером-фантазёром. Он смотрел на атлетов как бы сзади и сбоку, он был рождён только давать указания или осуждать.
Это похоже на то, как если бы бездетная мать считала, что лучше знает, как обходиться с ребёнком, чем та мать, которая воспитывает детей, да причём не одного, и давала ей указания. Но факт налицо: кто ходит к начальству, того и слушают. Начальство, как правило, поддерживает идеи, высказанные у него в кабинете.
В 1957 г. я едва успел освободиться от спецкомендатуры, и мне ещё нужно было освоиться в большом спорте. Но философов от тяжёлой атлетики я избегал, ибо знал: их единичный опыт, равно как и мой, ещё ничего не означает для других.
Стр. 212-213 img 291
О наращивании базы я много беседовал с Романом Павловичем Морозом, о котором уже писал. Он во всём меня поддерживал и специально организовал фотосъёмку кинограммы моего рывка. Р.П.Мороз не совсем согласился со мной только насчёт подхватывания штанги руками, то есть работы на бицепсы, чем отличался мой рывок. Я убедил Мороза, когда сказал ему, что виновата в этом моя спина, принимающая недостаточно активное участие в процесс подъёма: жест рук опережает спину. Мороз даже раскрыл рот от удивления.
- Точно, Рудольф, - сказал он. - А я вчера даже ночью думал: почему же он, в нарушение всех правил, вырывает большие веса? Вот мы и нашли резервы.
- Но как быть с критиками-тренерами? - спросил я.
- С критиками всё просто. Когда ты начнёшь устанавливав мировые рекорды, как Дуганов, он от тебя отстанет. Я скажу тебе вот что, Рудольф. Николай Иванович Шатов когда-то был во многом похож на тебя. Вернее, ты похож на него. Я ведь знаю, что тебя критикуют за чрезмерные нагрузки. А Коля делал то же самое. Правда, тогда не было столько науки, как сейчас.
- Я слышал, - прервал я собеседника, - что Николай Иванович до 10 раз вырывал 80% своего предельного веса, не отрывая рук. Его считали сумасшедшим. А сейчас он за меня не заступается. В чём дело, Роман Павлович?
Р.П.Мороз глубоко вздохнул, оглянулся - недалеко от нас сидели штангисты. Тогда он подал мне знак, мы вышли с ним на улицу и пошли в сторону метро „Динамо”. Я всё ждал, когда он сообщит мне что-то такое, чего я ещё не слышал. Мы сели на скамейку, Роман Павлович положил свою тёплую руку на мое острое колено и начал:
- Рудольф, ты можешь назвать мне известного спортсмена из советских немцев? Вот и я не могу. А Колю Шатова я знаю, он очень осторожен. Он партизанил в тылу у немцев, и слово „немец” сидит у него в печёнках. Я считаю, что он просто сам ещё не знает, правильно ли поступит, если даст тебе совет. Он ведь не Дуганов, который всем раздаёт советы. Думаю, Шатов не хочет вмешиваться в процесс твоего развития. Ты ведь уже наступаешь на пятки Трофиму Ломакину. А Ломакин - это Вооружённые Силы, и их тренер Александр Иванович Божко - друг Николая Ивановича. Если Шатов тебе поможет, то Божко может его не понять. Поэтому Шатов и уклоняется. Ты же видишь, что народ ещё не отошёл от сталинских порядков. А ты...
На этом Р.П. Мороз остановился, не закончив начатую фразу и предоставив мне додумать её самому. Со стадиона „Динамо” докатывалась музыка, шла подготовка к приезду гостей фестиваля.
Прохладный ветер обдувал мою чрезмерно загруженную спину. Я вставал со скамейки, натягивал рубашку, которая то и дело задиралась, и мне казалось, что я сижу раздетый - нагрузка на спину обескровила мои позвонки. Мороз заметил это и посоветовал мне перед соревнованиями держать спину в тепле.
- Закаливание тебе теперь ни к чему, - сказал он. - А завтра сходи в Сандуновские бани.
* * *
Мы расстались, и я поехал в гостиницу, размышляя о своей последней большой нагрузке.
Вернулся к себе, а из головы не выходили пакости, которые постоянно встречались на моём пути. Будь я послушным - куда меня занесло бы? Место под тяжелоатлетическим зонтиком определяет результат. Я гордился тем, что ни от кого не зависел. Теперь вот освободился и от спецкомендатуры. Но избавился ли я полностью от надзора?
Встретившийся в поезде комендант мне ведь объяснил: мол, снятие нас, немцев, с учёта в комендатуре ещё не означает нашего освобождения от надзора КГБ, власти просто решили разблокировать немцев в целях развития социалистической экономики, а заодно использовать бездельников-комендантов в мирном строительстве коммунизма.
У меня поднялся собственный вес. Когда я тратил энергию на работе, а после этого ещё тренировался, то мой вес держался на уровне 83 кг - всего 0,5 кг лишних. А тут я много лежал и вот - належал вес. Утром натощак я теперь весил 84 кг.
Лишнего жира у меня не было. Значит нужно согнать 1,5 кг за счёт питания, освободившись от лишней жидкости в желудочно-кишечном тракте. Раньше я, бывало, сгонял по 5 кг, так что изба-виться от 1,5-2 кг мне было несложно.
Как я уже писал, в то время среди штангистов преобладали армейцы и динамовцы. Меня волновало, почему здесь нет штангистов-шахтёров. И потом, если это фестиваль молодёжи мира, то почему для спортсменов не установлен возрастной ценз? Мне было почти 30 лет, и на молодёжном мероприятии я чувствовал себя как-то неловко.
Стр. 214-215 img 292
Со мной мало кто общался. Правда, А.Медведев проявлял ко мне интерес в том плане, что уже в то время шлифовал свой немецкий язык. У нас бывали с ним разногласия при переводе. Каждое слово может быть переведено на другой язык в трёх-четырёх вариантах. А тут ещё вмешивался мой швабский диалект, и Медведев впадал в растерянность.
Мне было особенно дорого то, что А.Медведев воспринял меня как рабочего человека. О шахтёрском труде он не имел представления, но именно Медведев, чаще других общаясь со мной, ненавязчиво выпытывал у меня шахтёрские термины.
У меня была справка, что за три месяца я выработал 82 упряжки при таком-то среднем заработке. Я пытался в точности рас сказать А.Медведеву, что такое упряжка. Мои объяснения не очень убеждали его, пока я не принёс старую фотографию, где шахтёр на коленях по-собачьи тянул за собой железный короб с углем. Он был запряжён как лошадь в буквальном смысле слова. Эти упряжки или шлеи выдавались из забоя шахтёрами на-гора при свете керосиновой или газовой лампы. С тех пор у шахтёров было принято называть упряжкой одну смену работы.
Это слово стало фигурировать в нашей штангистской сборной как шутка. Один лишь Трофим Ломакин воспринимал его правильно: его предки работали на алтайских рудниках.
Здесь, в Москве, я решил применить свой метод подводки к ответственному соревнованию в отношении сна. В народе говорили: он ведь сильный - спит как дурак. Спит беспробудно, отсюда у него и сила. Трудно спорить с народной мудростью.
А тут соревнования: по три подхода в жиме, в рывке и в толчке - арифметика простая. Если набранные в троеборье суммы одинаковы, то победа присуждается тому, кто легче согласно протоколу взвешивания. А если и вес одинаков? Бывало и такое. Тогда на штангу ставили вес, на 5 кг превышавший тот, который только что толкал атлет. Если и в этом случае результат соперников оказывался одинаковым, то чемпионом становился тот, кто первым толкал максимальный вес. Последнее правило сохранилось, но дополнительный вес атлеты вскоре толкать перестали.
** *
Итак, я впервые попал на международные соревнования. Это почётно, хотя титул чемпиона Фестиваля молодёжи для меня особого значения не имел.
1957-й являлся у меня годом наращивания силовой базы, а тут был разгар лета, когда я держал себя на объёмных нагрузках. Что делать? Если снижать нагрузки, то этим надо было заниматься уже за 10 дней до выступления. Летом, когда жарко, умные штангисты загорают на юге. Меня радовало и удивляло, что мне впервые доверили выступить за сборную СССР. И в то же время эти летние соревнования нарушили мои планы по наращиванию силового фундамента.
Мне скоро должно было стукнуть 30 лет, времени для ошибок фактически не осталось. В отношении базы я кое-что раскопал, особенно когда получил красноречивейший результат в эксперименте на трёх группах штангистов по 8 человек. С 1951 по 1956 гг., как уже упоминалось, я вёл наблюдения за своими совсем молодыми атлетами: самому младшему было 12 лет, затем 14 лет, затем по 16-17 лет. Итог оказался сугубо отрицательным: я установил, что планировать нагрузки молодым можно только с 18 лет.
Когда наваливают груз на молодые кости и связки, то результат получается плачевным. Если у совсем молодых атлетов и бывают хорошие протокольные показатели, то только за счёт подделок в свидетельствах о рождении, погони за успехом в тренерской работе. Ранней специализации в тяжёлой атлетике я ещё коснусь позже.
А тогда, летом 1957 г., я не хотел снижать объёмную нагрузку, рассчитывая добиться осенней реализации результата. Я выступил, дабы не обидеть моих земляков-шахтёров. Шахта не сохраняла мне зарплату на время трёхнедельной командировки, но я прекрасно знал, что наутро после приезда в Киселёвск А.Т.Клышко предоставит мне на наряде слово перед коллективом нашего мехцеха, и я должен буду по порядку рассказать, как там было на Фестивале.
Пока я готовился к выступлению, моя жена Валентина взяла двухнедельный отпуск и приехала в Москву. Я обрадовался её приезду. Она хотела не только увидеть Всемирный фестиваль молодёжи, но и закупить кое-что необходимое. Дети росли, им нужна была новая одежда, и поскольку Валентина могла всё шить сама, она набрала нужных тканей.
Стр. 216-217 img 293 Переход
Устроить её в гостиницу не было никакой возможности У А.Медведева, моего единственного близкого знакомого в Москве, и без того уже жило много гостей с Кавказа, а также из ГДР. Мой знакомый тренер по фехтованию устроил Валентину в общежитие вместо одной фехтовальщицы. Валентина была довольна, носилась по Москве одна. Вечером Валентина допоздна рассказывала мне о том, что видела и слышала.
Вскоре приехал и мой друг Иван Кошкин, который очень хотел увидеть фестиваль. Во время распределения нарядов у нас в мехцехе ему надоедали с вопросом: а ты, Иван, почему не едешь? Ребята предложи ли начальнику цеха А.Т.Клышко такой вариант: они соберут Ивану денег на железнодорожные билеты до Москвы и обратно, а ом должен привезти всё то, что ему закажут.
Вскоре Иван оказался у нас в общежитии. Первые три ночи он спал у меня в комнате, а затем ему пришлось перебраться в коридор на дерматиновый диван. Однажды я увидел, как Иван нагнулся и стал смотреть под мою кровать.
- Ты что там потерял? - удивился я.
- Там лежат 1600 рублей, завёрнутые в не очень чистую тряпку, - улыбнулся Иван. - На эти деньги я должен всем купить то, что они заказывали. Завтра начну покупать и отправлять из Москвы посылки.
Иван любил делать людям добро. Наш дом, как я уже писал, стал и его домом. Кошкин держался настолько тактично, что с годами становился нам всё ближе.
* * *
Состоялась грандиозная церемония открытия фестиваля. Москва раскрасилась во все цвета радуги.
Перед открытием нас, спортсменов, собрали в Лужниках. Комсомольский босс А.Н.Шелепин прямо сказал нам, что в СССР приехало много шпионов: мол, будьте бдительны! По его словам, африканки, жившие у себя в антисанитарных условиях, здесь позорили нас на весь мир из-за того, что в отведённых им гостиницах не было специальных женских унитазов (очевидно, он имел в виду биде), чтобы они могли подмываться, как положено мусульманкам, по три раза в день. Все конфликтные ситуации на фестивале, по мнению комсомольского начальника, сознательно нагнетались западными спецслужбами.
Я вернулся в гостиницу в недоумении: в газетах мы были целиком за мир и за дружбу, а здесь из уст высокопоставленного чиновника открытым текстом звучали явно подстрекательские заявления.
Прошло и наше штангистское собрание, где утвердили, кто и в каком весе будет выступать. Нас ознакомили с соперниками - разумеется, по протоколам заявки.
Поскольку я выступал за общества профсоюзов, меня прикрепили к тренеру Ивану Захаровичу Любавину. Он был человеком интеллигентного вида или, как я выражался, тонкой кости. Любавин никогда не надевал на тренировке спортивный костюм. Его одежда была идеально подогнана - говорили, что ему шьют лучшие портные-евреи Москвы.
На тренировках Любавин сидел мало, в основном ходил по залу из конца в конец. Через каждые 20-25 минут он уходил в конец коридора и смолил папиросу. Курил он изящно, так ловко выпуская дым, что всё время было видно его лицо, тогда как другие стояли рядом, окутанные плотной пеленой.
Любавин знал ответ на любой вопрос, будто угадывая наперёд, о чём я его спрошу. Только в шахтёрском деле он был профаном. Но он даже с гордостью сказал об этом:
- Шахта не для меня, пусть этим занимаются те, кому положено.
На фестиваль приехала почти вся сборная США по тяжёлой атлетике во главе с Бобом Гофманом, о котором много писала советская печать. Высокий Гофман резко выделялся в толпе. Вся его грудь и шляпа пестрели значками, которыми он любезно обменивался. Я тоже подарил ему значок. Гофман принял его, снял шляпу и отстегнул взамен значок Федерации тяжёлой атлетики США.
Я поблагодарил и хотел отойти, но Гофман взял мою правую руку, развернул её ладонью вверх и профессионально нажал большим пальцем на мои мозоли. Если так нажмут при больших нагрузках на тренировках, то боль бывает невыносимой. Однако я снизил нагрузки уже неделю назад и не почувствовал ничего особенного. Гофман нажал посильней, я молчал и улыбался. Он заговорил на английском, но я только пожал плечами.
Стр. 218-219 img 318 Переход
Тут Гофман подозвал Исаака Бёргера, американского атлета в весе 60 кг, и, как я понял, попросил его переводить. Понятия не имею, откуда Гофман мог меня знать. С Бёргером я тогда и познакомился, он был из немецких евреев и свободно говорил по-немецки. Гофман снова взял мою руку, руку Бёргера и стал что-то картавить. Судя по переводу Бёргера, он сказал:
- Видишь, Исаак, как надо трудиться. Я уверен, что он вы ступит хорошо.
* * *
После парада участников начались открытые соревнования на звание лучшего спортсмена и лучшей команды Всемирного фестиваля молодёжи и студентов. Все команды были из соцстран. Во Дворце спорта было полно народа.
Через день должно было состояться моё выступление, а сегодня мне удалось бы поспать всего два часа. Мне предстояло всю ночь флиртовать со своей женой. Вокруг наших общежитий было много зелени. Утром я встал пораньше и специально обошёл весь огромный Измайловский парк, чтобы как следует изучить его: в темноте здесь можно было и заблудиться.
Соревнования штангистов начались с пафосом, торжественно. В первый день, как обычно, соревновались спортсмены категории 56 кг. От нашей команды выступал Арнольд Хальфин из Львова - красивый, хорошо сложённый атлет. Закончив толчок, он уже торжествовал победу: снял ремень, вышел вперёд, к зрителям. Его сопернику из Китая Чэнь Цинкаю для победы в троеборье нужно было толкнуть на 20 кг больше Хальфина. Китайские атлеты выделялись среди европейцев и американцев - свежий цвет лица, красивая форма.
Такого чуда, как в тот день, я больше на помосте не виде. Чэнь Цинкай - человечек ростом 150 см - взял на грудь 137,5 кг. Его мощные ноги поднялись из низкого седа, как домкраты. Публика затаила дыхание.
- Господи, - шептала женщина, стоявшая рядом со мной, неужто он покажет китайский фокус?
Штанга передавила Чэнь Цинкаю горло. Вставая, он захрапел, как лошадь. Встав, китаец чуть сдвинул штангу, чтобы освободить горло. В зале раздались крики, в основном на китайском. Мы молчали.
Валентина вцепилась в трицепс моей правой руки, и пока атлет вставал. Она так сжала пальцы, что её ногти прошли насквозь через мою тонкую футболку. Я чувствовал боль, но не подал вида. В зале было так тихо, что если бы я крикнул, то болельщики просто прибили бы меня.
Поправив штангу, китаец начал балансировать. У ботинок Чэнь Цинкая были высокие каблуки - значит вес, поднятый на грудь, следовало хорошо сбалансировать по вертикали на пятки. Китаец чуть подышал. Штанга пружинила, и он искал жёсткое положение для выталкивания её строго вверх. Кроме того, штангист должен попасть в ритм резонанса, возникающего от вибрации грифа.
Диски по краям замерли и теперь как бы ждали, чтобы атлет мягко раскачал груз. Тогда тяжесть встретят спружиненные ноги, и гриф будет атакован грудью. Гриф штанги впился в живое тело, но атлет, находясь в кураже, ничего не чувствовал.
И вот груз вылетел от груди вверх. Резко расставились ноги, и тонкие, как спички, по сравнению с мощными ногами, ручонки атлета подхватили вес 137,5 кг - по тем временам мировой рекорд.
Зал утонул в гуле аплодисментов, а я схватился за руку, обезумев от боли. Валентина держалась одной рукой за рот, чтобы не закричать, и смотрела на меня с недоумением. Я оголил руку - у меня в одном месте потихоньку сочится кровь, и на руке были видны три синяка, оставленные пальцами Валентины.
- Кто это тебя так, Рудольф? - не поняла она.
- Да ладно, - сказал я, - пошли в зал к Арнольду.
Но Арнольда Хальфина уже увели журналисты, и теперь ему ни до кого не было дела. Кто же предполагал, что китаец сможет отыграть так много? В спорте это называется иронией судьбы.
Пышное награждение и великолепная организация придали нам хорошего настроения. Мне было жаль, что всего этого не видят друзья по работе - Ловейко, Листунов, Меркулов, Афонин, а также мои сменщики Чугаев и Литвинов. Под шум музыки и смех людей я сказал Валентине:
- Вот видишь, чем твой муж занимается уже семь лет.
Первые три года я наращивал силу почти в одиночку. В то время мы с Валентиной ждали каждый день и час, что нас опять могут сослать туда, куда пожелает наше мудрое правительство. Мы молились и благодарили бога, что нас не расстреляли, как моих отца и брата.
Все даты в формате GMT
3 час. Хитов сегодня: 3
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация вкл, правка нет
- участник сейчас на форуме
